Читать интересную книгу Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

В конце августа у меня побывали два московских гостя. Сначала один, потом другой. Первым, проездом из Киева, нагрянул Масочник. Произошло его знакомство с Данченко, после которого, собственно, Саша и превратился в Сермягу. Они действительно подружились и умерли если не в один день, то, по крайней мере, один за другим.

Шея-покойница видела Масочника только днем. Мы заходили в «Дом Быта» после пляжа. Вечером она не пришла, не рискнула. Зато подтянулась любопытная Снеговик. И на нее-то люберецкая водомерка Масочник, будучи совершенно трезвым (он боялся войти в запой) набросился с энтузиазмом восьмиклассника, пересмотревшего в видеосалоне «суперэротики». А между тем, третьего (или все-таки пятого?) сентября Масочнику должно было стукнуть сорок три. Он торопился, хлопотал заранее, намекая, что в Москве к нему придут с поздравлениями солидные люди.

Это весьма объемистый, местами смешной и противный эпизод — гастроли Масочника в Заречье, и рассказывать его вообще-то следует отдельно. От его появления из киевского вагона (он заезжал в Киев к Дрофе) с желтенькой сумочкой Zanussi до истерики на перроне в день отъезда, когда обнаружилось, что он забыл у меня на шифоньере свой бесценный радедорм.

Сразу за Масочником, со словами «я тебе сочувствую» подъехал Беньяминов. С ним было проще и человечнее. Правда, все «шеи» и «снеговики» как назло куда-то разбрелись. Зато была уха и водка в пивных бутылках. На базаре он пришел в восторг от малороссийского изобилия после мерзости запустения столичных магазинов. Мельком я показал ему Азизяна. Беньяминов тут же сказал, что Азизян — вылитый нацистский преступник, только что проигравший войну.

Шея, Масочник, Сермяга — каждый из этих классических людей 70-х годов уже занял свое место в склепе-скворечнике на спиленных деревьях, чьи пни приказано выгрызать из земли, чтобы никакого следа не осталось. Чтобы исключить возможность проведения в этих местах ритуальных шабашей. Я тут, недавно проходя по улице, разглядел в холмике перемолотых опилок старинный, чудом уцелевший скворечник с отлетевшей крышкой. И тут же припомнил дворовые похороны Сермяги, очевидцем которых оказался столь же внезапно и случайно.

Что характерно, в те же самые августовские дни, дождливые, с долгими сумерками, побывал у нас в городе и третий гастролер — Мардук! Сам позвонил. Мы пообщались за кулисами. После концертов он задержался у родственников. Приходил в гости — меня поразило, что он пьет водку и довольно много курит, причем папиросы. Мало того — совершенно свободно, язвительно высмеивает наклонности Азизяна. Ну что еще высмеивать старинным знакомым, если судьба свела их в бесперспективном, нелепом городе вечно переполненных троллейбусов и всего двух пустующих универмагов…

Мардук расхваливал мои сравнения, повторяя, что всегда восхищался меткостью моих метафор и т. д. То и дело он спрашивал, когда же я начну петь и сочинять профессионально? А я все отвечал: «Что-то мешает, что-то не дает пуститься в путь, велит оставаться прежним и не отпускает отсюда в новую жизнь».

— Как тебе удается не меняться? — спросил Мардук.

— Благодаря атмосфере и настроению. Ведь человек почти невидим. Его силуэт создают окружающие предметы. Если их разобрать и удалить, эти декорации (а к этому идет), я соответственно стану незаметен и неузнаваем.

Беньяминов аплодировал Мардуку от души. Концерт проходил безупречно. Молодежь хлопала стоя, пританцовывая в проходах меж рядов. Беньяминов то и дело с интересом поглядывал на белоснежную румяную девушку-старшеклассницу, что танцевала справа у него над головой. Однако уже к финалу первого отделения от ее белоснежного костюмчика начала исходит даже не вонища и не дурной запах, а специфическое зареченское выделение, поименованное чутким и никогда не порывавшем живой связи с украинским языком Сермягой, убийственным словом «смард». Не «духан» и не «вонец». А именно — смард. И откуда его столько у розовощекой нежирной арийской девочки? И почему никто, кроме несчастного Беньяминова, не зажимает носа и не кричит «Фу! Воняет!» Однако мы не выдумали эту вонь. Она лишний раз сурово напомнила нам о том, что не все то, что блестит…

Между прочим, юноша-арамис тоже смылся из Заречья, сумел выдернуться из бессмысленной тарантеллы местных умников и сбежал! Знаете, как молодой Саддам Хусейн — «переплыл Тигр, украл осла»… Кому здесь не место, тот не станет дожидаться даров судьбы, годами потея в хороводе доморощенных знаек. Да, Заречье, звездный городок. И кое-кто уже разделил судьбу республиканских космонавтов.

Так вот — собачка Арамис уже побывал там, и не раз, куда «тебя не пригласят, и крыльями не накормят». Чуть ли не в Давосе («Мандавосi у Давосi» — так назывался бы фельетон, если бы газеты нашего прошлого освещали события нашего будущего)!

Мардук, по-моему, с тех пор больше у нас ни разу не гастролировал. Почему-то среди афиш время от времени попадается «Умка и Броневичок», и ты думаешь — не может быть! Там написано «Шейка и Снеговичок»! А проверить, побывала ли здесь Умка — не у кого. Здесь вечно все шифруются, как последний «маленький принц», и не отвечают на вопросы. Зато в других местах, куда меня заносила судьба, оперный голос раздавался рядом со мной еще пару раз. Была идея даже сделать совместную запись. Одноразовый дуэт «Шведские перчатки». Чем не проект?

Возможно, оперный голос еще не однажды прозвучит совсем близко. Потому что он подобен той огненной звезде, что вспыхивает за плечом человека (прерия, сомбреро), если с ним должно что-то произойти, как знак того, что его час настал. Час настал, но ничего так и не произошло. Возможно, он еще когда-нибудь расскажет, какою ему виделась моя — так и не подхватившая меня в нужный момент, не унесшая своим течением — другая жизнь.

Оперному Голосу нечего делать в Заречье. Я слышал, что он переманил в Ленинград всю свою родню. Здесь и в самом деле противно и неуютно. Не хватает плаката: «Береги природу!» А на нем обезьяна в вышиванке зацепилась хвостом (хвост-оселедец). Сидит и пилит сук, на котором сидит. А внизу толпа, и все ей завидуют. И каждый мечтает оказаться на ее месте.

Последняя, хотя уже и позавчерашняя новость. Мардукакису (он же — питерский солист Серж Мардвинов) отрезало ногу! Как будто та обезьяна, бросив перепиливать ветвь, настигла его своей пилой.

Знакомый кинокритик, автор сценариев двух картин «Курабье» и «Подоконник» — звонит из редакции, давится слезами и утверждает, будто ногу Сержу Мардвинову переехал чуть ли не трамвай! Правда, все не так страшно. Не полностью, а лишь по щиколотку. И вот теперь коллеги и почитатели его таланта всем миром собирают ветерану рок-сцены на хороший протез. Слыхал ли об этом я?

Не читал. То есть не слыхал, нет. А ведь это же мой старый знакомый! Талантливейший, колоритный парень. Уверяю вас, не хуже молодого Зельдина. Я не шучу! Учтите, Подоконник, поверьте мне, в моих словах нет ни капли злорадства! Пожалуй, пришла пора по-иному вслушаться в песни Сержа Мардвинова. Так и напишите.

Ну, отрезали, и остался пень. А от деревьев, что истребляют эти гады, пней все равно больше. С пропажей деревьев сразу заметнее, какой зловонный, негодный, чтобы им дышать здесь, воздух. Будто навоняла та пляшущая земляничная блондинка.

Почти сразу еще один звонок, и тоже орут — ему ногу отрезали! Мой ответ: «Вы уверены?» Здесь по этому поводу молчок. Возможно, Мардуку не забыли, что он слишком мало пел по-говяжьи. Хотя он все-таки пел какие-то народные песни, я сам слышал.

У нас есть знакомый по прозвищу Моргенштерн. Это потому, что он патологоанатом и работает в морге. Он, как выпьет, все обещает сводить нас на экскурсию, выдать перчатки, чтобы мы смогли собственноручно подержаться за человеческий мозг или печень алкоголика. Что же, как поется в старой песне — «вот наконец этот радостный день настал». В халате и перчатках он достал из холодильника коробку и поставил на цинковый стол.

«А где же елка»? — подумал я. Казалось, в коробке хранятся елочные игрушки. Но самое неожиданное и персонально нам интересное произошло, когда патологоанатом Олег вынул оттуда ступню и поднял обрубок за большой палец («Волосатый»! — нервозно вспыхнуло у меня в голове) над столом. Остальные пальцы медленно разогнулись веером, как пятерня. И тут мы увидели, что их соединяют упругие перепонки. Так мы в конце концов и узнали национальность того, кто до сих пор выступает под псевдонимом Серж Мардвинов.

1991-2005-февраль 2007

ОРУЖИЕ ВОЗМЕЗДИЯ

У Гарри Глиттера в группе "Глиттер бэнд" два барабанщика. Псарёв убедился в этом, увидев над "Юпитером" в доме Яши Фауста центральный разворот из немецкого журнала BRAVO. Псарёв сразу предложил Фаусту чирикман, тот согласился и лезвием своего отца, дамского портного Нойберга, обрезал скотч. Через неделю на том же месте появился разворот менее эффектных в плане внешности "Чикаго", более близких по музыке Якову, игравшему на бас-гитаре, и похожему, когда зарастает, на басиста "Урия Гипп". А зарастать он успевал от военкомата до военкомата.