горят вдоль улиц. А на столах зажигают свечи.
Глеб подводит к одному из ресторанов. Невзрачная вывеска и немного потрепанные чехлы на стульях. Та, прошлая, Мила бы ни за что не переступила бы порог этого заведения. Но нынешняя Мила берет Глеба за руку и сама выбирает столик. Он снова крайний. А еще с него открывается вид на лестницу, по который мы спускались в начале дня. Глиняные горшки уже не должны обжигать нежную кожа. Из окон этого домика видны занавески. Их ветром выдуло на улицу, и они колышутся от любого дуновения. Пожилая пара что-то бурно обсуждает. Их слышно издалека. И сейчас это место как никогда напоминает мне Италию.
Официант приносит нам меню и параллельно зажигает свечу. Она тлеет потихоньку с приятным треском. А тени от нее выглядят мягко, словно границу стерли маленькими мазками. Хочется провести по этим линиям, убедиться в их мягкости.
Нам приносят большую тарелку устриц и бутылку белого сухого вина.
– Устрицы, Навицкий?
– Не нравятся?
– Ну почему же? – указательным пальцем касаюсь кромки широкого бокала для белого вина, веду по диаметру, стреляя в Глеба своим взглядом.
– Тогда ты первая!
Ведет бровями и указывает на тарелку с противными на вид устрицами. Я пробовала их один раз. И он остался в памяти надолго. Я будто съела кисель из моря. Противная вязкая жижа, которую почему-то надо немного пожевать.
Стараюсь не теряться.
Беру одну устрицу в руку, сбрызгиваю лимоном, даже не обратив внимание, сморщилась она или нет. И, подцепив вилкой, направила раковину в рот. Вкус остался такой же мерзкий. И я сделала большой глоток вина.
– Твоя очередь!
– Звучит как угроза, – мы смотрим друг на друга. И начинаем играть друг с другом. Это уже другая игра, в ней один пытается соблазнить другого. Я понимаю это, и воображение рисует картинки того, что будет между нами в отеле. Или это уже действие только одной съеденной устрицы. Говорят, они мощный афродизиак.
Глеб так же сбрызгивает устрицу лимоном, взгляд при этом не отводит от меня. Не поморщившись, съедает и делает такой же большой глоток вина.
– Черт, ну и гадость.
– На что похоже?
Легкая музыка начинает играть. Ненавязчивая, просто сопровождение, мелодия, под которую просто покачиваешься в нужный ритм.
– Какой-то пересоленный суп.
Мы начинаем смеяться.
– Идем дальше, балеринка. Твоя очередь.
– А мы что, не закончили?
– У нас их вон сколько!
– И мы что, все их должны съесть?
Глеб просто кивнул и сделал глоток вина. Я повторила за ним. И наши взгляды встретились поверх бокалов. В каждом плескался азарт. И это не про вино.
– Давай, балеринка!
Беру вторую устрицу и поступаю с ней так же. Запиваю двумя глотками вина.
– Ты!
Глеб проделывает тоже самое. Морщится в конце. Я понимаю, что они ему не нравятся. Как и мне. Но мы зачем-то мучаем друг друга. Снова. Втягиваемся в игру, которая никому не нужна, но остановиться уже не можем.
– Самое лучшее воспоминание? Со мной. – Глеб задает свой вопрос.
– Когда мы типа были женаты? – алкоголь ударяет, язык развязывается. Огни зазывно мигают, музыка самая сексуальная, а движения медленные.
– Да. Первое, что приходит на ум.
– Хм… секс с тобой.
– Какой именно?
– У стены.
– Ты тоже его вспоминала, когда мы были на квартире?
– Да. И ты. – Утверждаю я. Вопрос здесь лишний. – Твой черед. Самое запоминающийся день со мной.
– День?
– Можно ночь, – провоцирую, облизываю губы. На них терпкость вина и соленое послевкусие.
– Твой минет мне. Первый, да, шоколадка? – Глеб откидывается на спинку стула и прожигает меня взглядом. Я бы сгорела дотла, если бы боялась этого огня.
– Боже, как банально, Навицкий! О чем ты жалеешь?
– Странный вопрос. Ну ладно, – он думает несколько секунд. Пять ударов сердца, я посчитала. – Что не дарил цветы.
– Какой бы букет ты мне подарил?
– Ну… я в них не разбираюсь. Но, наверное, ирисы. Фиолетовые такие. Странные.
– Я странная?
– Ты? – снова пять ударов сердца, теперь чувствую их более отчетливо.
– Я.
– Нет, Мила. Ты… очаровательная заноза.
Хмурю брови, я хотела услышать что-то более романтичное.
Каждый раунд мы брали устрицу и запивали ее глотком вина. Под конец я поняла, что захмелела. Глеб тоже шёл и слегка покачивался.
На старый город опустилась ночь. Луна освещала небо, а звезд я так и не увидела. Но это не мешало нам идти вдоль улиц и вспоминать какие-то истории из наших жизней.
Глеб рассказывал про свою учебу в Англии, его приключения в клубах. Я просто слушала и тихо хихикала. Громко смеяться было бы верхом пошлости.
А я говорила про учебу в Академии, нашей с Зойкой споры. А потом как мы с девочками вновь подружились и про наши еженедельные воскресные встречи.
Мы словно заново знакомились. Так, как это должно было быть изначально. Кто знает, может, случись это с нами до моего разговора с Павлом, и не было бы того, что произошло: ни травмы, ни аварии, ни расставания. Но, как говорит Глеб, история не знает сослагательного наклонения.
В одном из окон старого дома, что опутан ядовитым плющом, мы слышим заунывную и грустную мелодию. И просто начинаем танцевать. Я и правда попала в фильм. Я – кадр. А Глеб – главный герой, который приглашает свою подругу на танец. Та смеется и говорит, что не умеет. Но несмотря на это, она превосходно двигается. Они смеются, целуются. Все у них хорошо и замечательно. Красивая была бы история, если это был бы фильм. Но это жизнь. Наша с Глебом жизнь.
Мы танцуем медленно. Его руки на моей талии. Мои – на его плечах. Слышу его дыхание. Оно шумное и теплое. Практически обжигает.
– Покружись.
Пытаюсь уцепиться за его руку, но Глеб ее забирает.
– Нет. Как там на спектакле было? Вы, балерины, кружитесь вокруг, – речь наша немного заплетается. Сказывается усталость и вино.
Я отхожу от него. И представляю будто я на сцене. Делаю повороты вокруг своей оси. Смеюсь. Это сбивает. А еще начинает кружиться голова.
Я чуть не падаю, нога слегка уходит в сторону, и боль простреливает. Травма даже в таких па дает о себе знать. Но сейчас мне все равно. У меня тотальное равнодушие к тому, что было со мной. Я просто смеюсь. А Глеб подбегает, чуть не споткнувшись о парапет, но удерживает меня. Он в испуге, а я не могу остановиться смеяться.
– Черт, у меня сердце в пятки ушло. Как это вы делаете?
– Все дело в опорной ноге. Вторая нога просто докручивает. Именно