Напомним читателям, что именно с другом Ванечкой Старцевым Мариенгоф, по его же свидетельству, в пензенской гимназии влюбился в «имажи» и в Есенина.
А вот еще один «баронский реверанс» в сторону Айседоры:
Есенина куда вознес аэроплан?В Афины древние, к развалинам Дункан.
Ни один мужчина в мире ни патрициевской, ни плебейской крови не позволял себе ничего подобного в адрес гениальной Айседоры, которую и сейчас помнят не только по фамилии, но и по одному лишь имени.
Конечно же, не могли не задевать эти желчные эпиграммы, широко известные тогда москвичам, и самолюбие Есенина.
А Мариенгоф все корчил из себя непонимающего мальчишку и гадал: чем мог обидеть он «лучшую из женщин»? Здесь Анатолий просто ехидничал и кокетничал. И потому придумывал всякие поглаживания Айседоры то «по брюшку», то по спине Никритиной, стараясь удовлетворить присущее ему хлестаковское самолюбие, и бахвалиться, будто он со всеми «на дружеской ноге», в том числе и с Айседорой.
На самом же деле за ее безразличие к нему, за ее откровенные слова, что из всех имажинистов любит Есенина только «Риурик», как она называла Рюрика Ивнева, переставший быть лучшим другом Мариенгоф, мстил великой босоножке. Прежде всего в своем пресловутом «Вранье». Откроем книгу «Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость…» (с. 96) и читаем: «Люстры затянуты красным шелком. Изадора не любит белого электричества. Ей больше пятидесяти лет».
В так называемой «Бессмертной трилогии» приведенный абзац (с. 106) звучит немного иначе: «Говорят, что ей больше пятидесяти лет».
И эту тему Мариенгоф готов мусолить бесконечно. Так, в названной ранее книге (с.366) он пишет: «Разлука ты разлука…» – напевает Есенин, глядя с бешеной ненавистью на женщину, запунцовевшую от водки и старательно жующую, может быть, не своими зубами…»
Чуть далее продолжает: «Что же касается пятидесятилетней, примерно, красавицы с крашеными волосами и по античному жирноватой спиной, так с ней, с этой постаревшей модернизированной Венерой Милосской (очень похожа), Есенину было противно есть даже “пищу богов”».
На следующих страницах «барон» подробнейшим образом расписывает якобы услышанный им и Есениным разговор нескольких зрителей в театре, где выступала Айседора Дункан:
«А сколько ей лет, Жоржик? – промурлыкало хрупкое существо с глазами, как дым от папиросы.
– Черт ее знает!.. Говорят, шестьдесят четыре. <…> Она еще при Александре Третьем в Михайловском театре подвизалась.
– Я так и предполагала, – отозвалась красавица, жующая шоколад» (с. 369).
И далее в том же духе.
Интересно: кто говорил Мариенгофу о том, что Айседоре больше пятидесят лет? – Есенин? Тот, который якобы доверительно открыл свой секрет о Зинаиде Райх? – Ни в коем случае нет! Так, с какой же стати в первых изданиях «барон» утверждал, что ей больше пятидесяти лет, а в последующих – многократно мусолил этот вопрос в разных вариантах? – Ответ один: чтобы побольнее ударить уже ушедшую гениальную танцовщицу. (Гениям – мстят!) И чтобы еще больше опорочить своего бывшего, тоже покойного друга. И тоже гениального.
Напомним читателям, что Айседора родилась в 1878 году и к моменту знакомства с Есениным ей было 43 года. Погибла же она в 49 лет, так и не доживши до 50. Разве Мариенгоф этого не знал? – Знал! Но неимоверная зависть к двум великим застилала ему глаза и разум.
Впрочем, при своей бестактности и наглости этот мнимый барон сам мог спросить у жены своего друга о ее возрасте. Ведь позволял же он себе и не такое.
Вот что мы читаем в вышеназванной книге (с. 373):
«Свадьба! Свадьба!.. – веселилась она. – Пишите нам поздравления… Принимаем подарки – тарелки. кастрюли и сковородки!.. Первый раз в жизни у Изадоры законный муж!
– А Зингер? – спросил я. <…>
– Зингер?.. – Нет! – решительно тряхнула она темно-красными волосами до плеч, как у декадентских поэтов и художников.
– А Гордон Крэг?
– Нет!
– А Д’ Аннунцио?
– Нет!
– А…
– Нет!.. Нет!.. Нет!.. Сережа первый законный муж Изадоры. Теперь Изадора – русская толстая жена! – ответила она по-французски…»
И эти вопросы задавал интеллигент, претендующий на звание «единственного дэнди в республике», потомственный российский дворянин, не боясь получить в ответ пощечину.
Да, не боясь. По той простой причине, что никаких таких пикантных вопросов на самом деле Мариенгоф Айседоре не задавал, а выдумал все это через тридцать лет, когда возразить ему было уже некому. Как и дать пощечину.
Не было и ответов Айседоры «по-французски», как не было и доверительных бесед с нею мнимого барона, в том числе и ее жалоб со слезами на глазах, широко расписываемых в его «романах». В них много говорится о том, что Есенин, не владея языками, больше молчал в присутствии Дункан. Как же в таком случае беседовал с нею на все темы бывший гимназический троечник Мариенгоф, который в цитируемой книге (с. 453) сообщал следующее: «Я ж по-французски и по-немецки – “бэ-мэ”. А на английскую газету смотрел, как баран на новые ворота».
Правда, были и другие времена. Это первые дни, недели и месяцы, когда влюбленный в Айседору Есенин стал жить с ней в особняке на Пречистенке и его так называемые собратья по образу валом валили к ним в гости, чтобы «на халяву» вдоволь напиться, поесть и полюбоваться прекрасным искусством всемирно известной танцовщицы. И Толя – среди первых. Ради этого он даже согласен был на то, чтобы его, «единственного дэнди в республике», обзывали в частушке нечистоплотным:
Толя ходит неумыт.А Сережа чистенький —Потому Сережа спитС Дуней на Пречистенке.
Эту частушку, «отобранную» у Вани Старцева, Мариенгоф даже поместил в своей книжонке. Есть она и в так называемой «Бессмертной трилогии». Хотя Илья Шнейдер, три года работавший вместе с Айседорой Дункан, и который первым привез поэта на Пречистенку, в своей книге «Встречи с Есениным» (М., 1965. С. 26) рассказал о том, что в частушке отображалась неряшливость именно Ивана Старцева, а никак не мнимого барона.
Но вот пришло время прощаться. Сергей Есенин вместе с Айседорой Дункан отправляется в заграничную поездку. Мариенгоф и его подруга Анна Никритина уезжают на Кавказ.
Сцену прощания, когда к Мариенгофу пришел Есенин, потомок барона Мюнхгаузена излагает таким образом:
«Входят Есенин и Дункан.
Есенин в шелковом белом кашне, в светлых перчатках и с букетиком весенних цветов.
Он держит под руку Изадору важно и церемонно.
Изадора в клетчатом английском костюме, в маленькой шляпе, улыбающаяся и помолодевшая.
Есенин передает букетик Никритиной.
Наш поезд на Кавказ отходит через час. Есенинский аэроплан отлетает в Кенигсберг через три дня.
– А я тебе, дурра-ягодка, стихотворение написал.
– И я тебе, Вяточка.
Есенин читает, вкладывая в теплые и грустные слова теплый и грустный голос:
Прощание с Мариенгофом
Есть в дружбе счастье оголтелоеИ судорога буйных чувств —Огонь растапливает тело,Как стеариновую свечу.(И далее по тексту Есенина. – П. Р.)Мое «Прощание с Есениным» заканчивалось следующими строками:
А вдруг —При возвращенииВ руке рука захолодеетИ оборвется встречный поцелуй.
(Бессмертная трилогия. С. 112–113).Совсем по-иному эта сцена изложена в «Романе с друзьями»:
«За день до отлета в Берлин они зашли к нам попрощаться. В белом шелковом кашне, в мягких белых туфлях, в светлых лайковых перчатках Есенин был очень небудничный.
Изадора прошла к Никритиной на тахту.
– А я, Толя, стихотворение тебе написал. «Прощание с Мариенгофом». И вынул из кармана лист, сложенный пополам:
– Есть в дружбе счастье оголтелое…
Никритина крикнула:
– Громче, Вяточка, мы тоже хотим послушать.
И он, дирижируя правой рукой, прекрасно прочел стихотворение.
– Чудное “Прощание”, Сережа! – сказала Никритина.
– У Есенина все стихи чудные! – гордо объявила Дункан. <…>
Несколько позже я тоже написал “Прощание”» (Октябрь. 1965. № 11. С. 83).
Два «романа», но один автор – запутавшийся во вранье Мариенгоф. Потому такая «разноголосица» в текстах. В одном случае Есенин и Дункан пришли к мнимому барону проститься за час до его отъезда с Никритиной на Кавказ. Сами же собирались улететь через три дня. В другом случае – нанесли ему визит за день до своего отлета. Затем – в первом случае Есенин должен был лететь в Кенигсберг, а во втором – в Берлин. И, наконец, – в одном случае Мариенгоф говорит о том, что он уже написал «Прощание с Есениным», а во втором – что написал его «несколько позже».