как приехал ваш товарищ? – спросил я.
– Я очень рад, что Пенроз здесь, – ответил он и затем, нахмурившись, стал смотреть в окно на гулявших по саду двух дам.
Я подумал, что, быть может, мистрис Эйрикорт занимает обычное фальшивое положение тещи. Но ошибся. Ромейн не думал о матери своей жены – он думал о жене.
– Вы знаете о намерении Пенроза обратить меня? – спросил он вдруг.
Я был с ним весьма откровенен и ответил, что не только знал, но и способствовал его намерению.
– Могу я надеяться, что Артуру удалось убедить вас? – решился я прибавить.
– Он, вероятно, преуспел бы в своем намерении, если бы захотел продолжить.
Этот ответ, вы легко можете себе представить, застал меня врасплох.
– Неужели вы оказались таким неподатливым, что Артур отчаялся в вашем обращении? – спросил я.
– Нисколько! Я думал об этом, много думал и могу сказать, что был готов идти ему навстречу.
– В чем же тогда затруднение? – воскликнул я.
Он указал через окно на жену.
– Вот оно, – сказал он с иронической покорностью.
Хорошо зная характер Артура, я, наконец, понял, что случилось. С минуту мне действительно было досадно. Но при этих обстоятельствах благоразумие требовало, чтобы я молчал, пока не буду в состоянии говорить с примерным хладнокровием. Человеку в моем положении не следует выказывать своего гнева.
Ромейн продолжал:
– В последний раз, когда вы были у меня, мы говорили о моей жене. Тогда вы знали только то, что прием, оказанный ею Винтерфильду, побудил его решиться никогда больше не бывать у меня. Чтобы вам далее было известно, как меня желают держать «под башмаком», сообщу вам, что мистрис Ромейн приказала Пенрозу отступиться от своего намерения обратить меня. По взаимному согласию мы уже никогда не касаемся этого вопроса.
Горькая ирония, слышавшаяся до сих пор в его голосе, исчезла. Он проговорил это поспешным и озабоченным тоном.
– Вы не будете сердиться на Артура? – спросил он.
Тем временем мой припадок неудовольствия миновал, и я ответил – и, в известном смысле, совершенно искренне:
– Я знаю Артура слишком хорошо, чтобы сердиться на него.
Ромейн, казалось, почувствовал облегчение.
– Я только затем и заговорил с вами об этих домашних делах, чтобы просить вас быть снисходительным к Пенрозу, – продолжал он. – Я уже начинаю смыслить кое-что в церковной иерархии, отец Бенвель! Вы начальник моего милого друга и имеете власть над ним. О, он лучший и добрейший из людей! Он не виноват, что вопреки своему убеждению уступил мистрис Ромейн, честно веря, что того требуют интересы нашей семейной жизни.
Я не думаю, что неверно передал настроение духа Ромейна и обману вас, если выскажу свое убеждение, что вторичное вмешательство жены в его отношение к другу приведет именно к таким результатам, которых она опасается. Припомните мои слова, написанные после внимательного наблюдения за Ромейном, – это новое раздражение столь чувствительного самоуважения Ромейна ускорит его обращение. Вы поймете, что после случившегося я буду вынужден занять место, которое остается свободным после удаления Пенроза. Я даже не намекнул ему на это. Я должен повести дело так, чтобы он сам предложил мне докончить дело обращения, – кроме этого, ничего нельзя предпринять, пока Пенроз здесь. Надо дать развиться тайному раздражению, и в этом может помочь время.
Я перевел разговор на его литературные труды.
Его теперешнее настроение вообще не благоприятствует подобной работе, требующей большого напряжения… Даже работая с помощью Пенроза, он недоволен своим трудом, а между тем им сильнее, чем когда-либо, овладело желание составить имя. Все благоприятствует нам – решительно все!
Я попросил позволения повидаться с Пенрозом наедине и, получив согласие Ромейна, дружески распростился с ним. Если я захочу, то могу заставить большинство людей полюбить себя. Владетель аббатства Венж не составляет исключения из этого правила. Кстати, сообщал ли я вам, что в последнее время это имение дает намного меньше дохода – всего тысяч шесть в год? Когда оно вернется к церкви, мы улучшим его.
Мое свидание с Пенрозом длилось две минуты. Безо всяких церемоний я взял его под руку и повел в садик перед домом.
– Я узнал все, – сказал я, – и не могу скрывать, что вы опечалили меня. Но я знаю ваш характер и прощаю вас. В вас, любезнейший Артур, есть некоторые качества, вследствие которых вы, может быть, не совсем на месте между нами. Я должен сообщить о вашем поступке, но я представлю вас в хорошем свете. Протяните мне вашу руку и, пока нас не разлучили, будем друзьями.
Вы можете быть уверены, что я говорил так, предвидя, что мои снисходительные слова будут переданы Ромейну, и таким образом я стану еще выше в его глазах. Но я действительно думал так в то время, когда говорил. Бедняга с благодарностью поцеловал мою протянутую руку, не будучи в состоянии говорить.
Не знаю, может быть, я слишком снисходителен к Артуру? Прошу вас, замолвите за него словечко, когда его поведение будет обсуждаться, но, пожалуйста, не упоминайте о моей слабости и не предполагайте, что я мог бы симпатизировать слабости его характера, которая заставила его подчиняться мистрис Ромейн. Если бы я когда-либо чувствовал хоть какое-нибудь уважение к ней – но я не могу припомнить, чтобы в моей душе было нечто подобное, – то ее письмо к Винтерфильду уничтожило бы его. Коварная женщина для меня отвратительна.
В заключение своего письма я могу успокоить моих почтенных собратьев, объявив, что моего первоначального нежелания лично принять участие в обращении Ромейна уже не существует.
Да, несмотря на мои годы и привычки, я решил выслушивать и опровергать ничтожные аргументы человека, который по годам мог бы быть моим сыном. Я напишу осторожное письмо Ромейну по поводу отъезда Пенроза и пошлю ему книгу, от чтения которой ожидаю самых благотворных результатов. Эта книга не трактует о преимуществах религии – Артур предупредил меня об этом, – это сочинение Виземана «Воспоминание о папах». Я надеюсь, что живое описание церковного блеска, обширного влияния и могущества духовенства в этой необыкновенно легко написанной книге возбудит воображение Ромейна.
Вас удивляет внезапно овладевший мною энтузиазм? Быть может, вы также теряетесь в догадках, что он может означать?
Это значит, друзья мои, что я вижу в новом свете наши отношения с Ромейном. Извините меня, если я пока не скажу ничего больше. Я предпочитаю молчать, пока обстоятельства не оправдают моей смелости.
V. Корреспонденция Бернарда Винтерфильда
1. От мистрис Ромейн к мистеру Винтерфильду.
Получили ли вы мое письмо? Я адресовала его так же, как это, в Бопарк,