Его примеру последовал Кривицкий,[18] перебравшись из Гааги в Париж, где попросил защиты и убежища у французской полиции.
Знал Орлов и то, что его зять Кацнельсон, заместитель наркома внутренних дел Украины, репрессирован. Так что почва для волнений и подозрений у Орлова была. Оставалось лишь сделать выбор. И он его сделал.
«Подтверждаю получение вашей телеграммы за № 1743», — отрапортовал он в Центр. А 12 июля 1938 года, прихватив из кассы резидентуры 60 тыс. долларов, по тем временам сумму весьма значительную, покинул свой кабинет в Барселоне и отправился, но… не в Антверпен. «Вместо этого, — писал он впоследствии, — я позвонил жене, договорился встретиться с ними в определенном отеле в Перпиньяне и бежал».
Перпиньян — это уже Франция. Затем Париж — Шербур — Монреаль. Жизнь за океаном началась с того, что Мария, жена Лейбы, открыла сберегательный счет в Монреальском банке за № 300937 на имя Берг Марии Владиславовны.
Там же, в Монреале, Орлов написал письмо своему главному шефу — наркому внутренних дел Ежову. Затем это письмо было доставлено в посольство СССР в Париже Натаном Курником, кузеном Лейбы Фельдбина. Из Парижа письмо переправили в Москву, на Лубянку. На конверте, опечатанном сургучом, было четко выведено на русском: «Только лично Николаю Ивановичу Ежову. Никому другому не вскрывать. Швед».
Основное содержание этого многостраничного послания сводилось к следующему:
«Николаю Ивановичу Ежову
Я хочу объяснить Вам в этом письме, как могло случиться, чтобы я после 19 лет безупречной службы Партии и Советской власти, после тяжелых лет подполья, после моей активнейшей и полной самопожертвования борьбы последних двух лет в условиях ожесточенной войны, после того, как Партия и Правительство наградили меня за боевую работу орденами Ленина и Красной звезды, ушел от Вас.
…9 июля я получил телеграмму, лишенную всякого оперативного смысла, в которой я ясно прочел, что мне по диким и совершенно непонятным мотивам устраивается ловушка на специально посланном для захвата меня пароходе «Свирь».
…Таким образом я знал, что моя судьба предрешена и что меня ждет смерть.
…Но даже не это, не угроза беззаконной и несправедливой расправы остановила меня от поездки на пароход… Сознание, что после расстрела меня, ссылки или расстрела моей жены, моя 14-летняя больная девочка окажется на улице, преследуемая детьми и взрослыми как дочь «врага народа», как дочь отца, которым она гордилась как честным коммунистом и борцом, — выше моих сил.
Я не трус. Я бы принял и ошибочный, несправедливый приговор, сделав последний, даже никому не нужный, жертвенный шаг для партии, но умереть с сознанием того, что мой больной ребенок обречен на такие жуткие муки и терзания, — выше моих сил.
Мог ли я рассчитывать по прибытии в СССР на справедливое разбирательство моего дела? — Нет и еще раз нет!
…Факт не открытого вызова меня домой, а организации западни на пароходе, уже предопределил все. Я уже был занесен в список <<врагов народа» еще до того, как моя нога вступила бы на пароход… Я хочу, чтобы Вы по-человечески поняли всю глубину переживаемой мною трагедии преданного партийца, лишенного партии, и честного гражданина, лишенного своей родины.
Моя цель — довести своего ребенка до совершеннолетия.
Помните всегда, что я не изменник партии и своей стране. Никто и ничто не заставит меня никогда изменить делу пролетариата и Сов. власти. Я не хотел уйти из н/страны, как не хочет рыба уйти из воды. Но преступные деяния преступных людей выбросили меня, как рыбу на лед… По опыту других дел знаю, что Ваш аппарат бросил все свои силы на мое физическое уничтожение. Остановите этих людей!
…Если Вы меня оставите в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу. Я не совершил и не совершу ничего против партии и н/страны.
Я даю торжественную клятву: до конца моих дней не проронить ни единого слова, могущего повредить партии, воспитавшей меня, и стране, взрастившей меня.
ШВЕД»
В Москве первая реакция на исчезновение «Шведа» была бурной. Лубянка, как выразился Павел Судоплатов, была «буквально взбешена»; «я подписал так называемую «ориентировку» по его розыску, которую надлежало передать по нашим каналам во все резидентуры».
В ориентировке указывалось, что причиной исчезновения Орлова и его семьи, скорее всего, является их похищение британской, германской или французской спецслужбой. Дело в том, что, по оперативным сведениям, подобные намерения высказывались представителями именно этих спецслужб. Об этом также говорилось в ориентировке. Допускался и такой вариант, как измена.
Когда же на Лубянке получили письмо от «Шведа» из Монреаля, все стало на свои места. И в личном деле «Шведа» в августе 1938 года появилась запись о том, что его «бегство рассматриваем как результат испуга и недоразумения». И далее: «Сам факт побега является антипартийным поступком, граничащим с предательством». Каких-либо документальных данных, свидетельствующих о том, что «Шведа» намеревались репрессировать — завлечь в ловушку, как выражался «Швед», и расстрелять, в его личном деле не было обнаружено.
В своих публичных заявлениях в США Орлов неизменно проводил мысль о том, что им были направлены два аналогичных но содержанию письма: одно — Ежову, другое — Сталину, что благодаря именно этим письмам ему удалось шантажировать «Хозяина» и таким образом спасти жизнь себе и своей семье.
В Москве письма Сталину никто не видел. Никто и никогда. Если бы оно было, то наверняка оставило бы за собой какие-то следы: когда, как и кем оно было переправлено в Советский Союз, как оно попало в Кремль, как Сталин отреагировал на него и т. д. и т. п. Бесследными никакие операции не бывают. Но это — не главное.
Главное, что Орлов действительно решил шантажировать Москву: «Если Вы оставите меня в покое, я никогда не стану на путь, вредный партии и Сов. Союзу».
Орлов многое знал, многое мог выдать Западу. Главный же его козырь был — «Зенхен», «Вайзе», вся «кембриджская группа». Это было главное орудие его шантажа.
Однако внимательно ознакомившись с его письмом и зная его сущность, сущность Лейбы Фельдбина, в Москве пришли к выводу, что Орлов своим письмом загнал себя в угол. Каким образом?
Это лучше всего объяснил его заместитель в испанской резидентуре Леонид Эйтингон. Уж он-то знал Лейбу как облупленного! Так вот Эйтингон, как пишет в своих мемуарах Судоплатов, «предложил, несмотря на измену Орлова, продолжать контакты с членами «кембриджской группы», поскольку Орлов, проживая в Соединенных Штатах, не мог выдать своих связей с этими людьми без риска подвергнуть себя судебному преследованию. В 1934–1935 годах Орлов жил в Англии по фальшивому американскому паспорту, поэтому если бы американская контрразведка проверила «кембриджскую группу», то
Орлов мог не получить американское гражданство и был бы депортирован из США».
Точку зрения Эйтингона поддержал и Судоплатов: «Я не верю, что причина, по которой Орлов не выдал «кембриджскую группу» или обстоятельства похищения генерала Миллера, заключалась в его лояльности по отношению к советской власти. Речь шла просто о выживании».
Так кто же кого мог шантажировать: Орлов Москву или Москва Орлова? Последнее представляется более реальным. Ведь узнай ФБР об американском паспорте Уильяма Голдина, сразу же последовал бы арест Орлова. А он этого страшился, как черт ладана. Он и сам это признавал, когда объяснял, что не принимал американского гражданства «из-за желания защитить свою жизнь и жизнь Марии и дочери Веры».
В ноябре 1938 года Берия дал указание прекратить дальнейший розыск Орлова до особого распоряжения, одновременно были приняты кое-какие превентивные меры. В частности, Берия принял решение немедленно отозвать в Москву уже внедренного в секретариат Троцкого агента, который был известен Орлову. Это позволило не только спасти агента от возможного провала, но и спокойно продолжать операцию «Утка», целью которой была ликвидация Троцкого. Дальнейшие события показали, что эти меры оказались своевременными.
Вначале 1939 года Орлов, вопреки своим клятвенным обещаниям, предпринял попытку войти в контакт с Троцким, чтобы предупредить его о готовящейся операции по его физическому уничтожению. Назвавшись русским эмигрантом Штейном, дядей сбежавшего в Японию советского генерала Люшкова, Орлов в своем письме Троцкому сообщил о «важном и опасном агенте-провокаторе, который уже давно является помощником вашего сына Седова в Париже». И даже выдал кличку агента — «Марк». Кроме того, он «выразил обеспокоенность попыткой Москвы внедрить в окружение Троцкого убийц с помощью этого агента-провокатора или через агентов из Испании, прикидывавшихся испанскими троцкистами». Разумеется, в письме не было и намека на то, что именно Орлов как раз и руко-водил засылкой советских агентов из Испании в Мексику.