— Как эта собачка меня любит! — повторял почтенный повар. — Ни на шаг не отходит! Все время в ногах вертится!
Что бы он сказал, доведись ему узнать истинные мысли Пипо!
Пипо лгал и лицемерил, когда подобострастно вилял хвостом. Лгал, бросая на своего благодетеля преданные взгляды. Лгал, когда заливался радостным лаем и смешно подскакивал, развлекая толстого повара, так что у того тряслось брюхо от хохота!
Но откуда тому было догадаться, что перед ним хитрый и лицемерный пес.
Пипо редко принимал подачки из рук повара, какие бы лакомые куски ни предлагались. На то была причина, но хозяин кухни о ней не догадывался: Пипо предпочитал все брать сам. Улучив момент, пес тайком наносил визиты в кухню или кладовую и выбирал, что получше.
— А собачка совсем не жадная! — говаривал повар. — Так бескорыстно ко мне привязалась!
Это Пипо-то бескорыстный! Боже праведный, вот так и рождаются легенды… Пипо тащил все, что ему приходилось по вкусу, он дерзко грабил кладовые, в полной мере услаждая свои воровские инстинкты. Во дворце Монморанси пес основательно растолстел и окончательно обнаглел.
Как нам уже неоднократно довелось убедиться, Пипо был пес дерзкий, умный, нахальный, а к тому же — гуляка и донжуан. Может, и не стоило упоминать о подобных склонностях собаки шевалье де Пардальяна, но история любовных приключений Пипо связана с очень важными моментами нашего повествования.
Итак, Пипо вел во дворце Монморанси жизнь счастливейшего из псов. Счастье его было безоблачно и ничем не омрачалось вплоть до того дня, когда из дворца исчез шевалье де Пардальян. А своего хозяина, точнее своего друга, Пипо боготворил.
И вот однажды вечером — тревожным и мрачным вечером — друг не вернулся! С этого момента Пипо не сомкнул глаз. Он метался по дворцу, что-то разыскивал и вынюхивал, тщетно взывал к хозяину, жалобно воя. А наутро пес уселся на улице около парадных ворот дворца.
Пардальян так и не появился, и Пипо забыл про кухню и кладовую. Напрасно шеф-повар подзывал собаку, пытался схватить за ошейник и втащить в дом. Пипо так злобно огрызнулся, что у повара пропала всякая охота с ним связываться.
Так прошел целый день, но и к ночи Пипо не вернулся во дворец, продолжая ждать хозяина у ворот. А с наступлением утра, окончательно убедившись, что шевалье сюда не придет, Пипо вдруг сорвался с места и помчался по парижским улицам.
И куда бы, вы думали, он отправился? Представьте себе, он двинулся прямо к Бастилии! «Неужели кто-нибудь усомнится, — пишет где-то наш знаменитый баснописец Жан Лафонтен, — что животные наделены разумом?!» А уж у Пипо-то разума было более чем достаточно. Он долгими часами предавался размышлениям по поводу исчезновения дорогого хозяина.
— Где же он может быть? — говорил себе Пипо на собачьем языке. — Конечно, в том огромном мрачном доме, куда он один раз уже уходил. И зачем хозяин там прячется?
Вот почему Пипо бросился к Бастилии. Этот пес в принципе не признавал спокойного шага и предпочитал нестись галопом. А уж если Пипо торопился, он сметал на своем пути все и вся. Он сбил с ног дюжину ребятишек, опрокинул несколько кувшинов с молоком и пару корзин с яйцами, выставленных на продажу, свалил двух-трех старушек и разогнал компанию мирно беседовавших парижан. Так, сопровождаемый проклятиями и ругательствами, пес домчался высунув язык до тех самых ворот Бастилии, что когда-то захлопнулись за шевалье де Пардальяном.
Тут Пипо остановился и, задрав морду, уставился в то самое оконце, где ему довелось увидеть дорогого хозяина. Увы! Оно было забито наглухо — запоздалая мера администрации тюрьмы, своего рода месть задним числом. Господин де Гиталан, комендант Бастилии, отдал приказ замуровать окно, через которое Пардальян держал связь со своей собакой. Пипо так ничего и не дождался и начал слоняться под стенами Бастилии. Он прыгал и лаял под каждой бойницей, напоминавшей ему незабвенное окошко.
Потом Пипо развернулся и тем же бешеным галопом понесся к гостинице «У гадалки». Он влетел в зал и рванул вверх по лестнице, к той комнате, где раньше проживал шевалье. Затем верный пес обыскал все углы и закоулки гостиницы, пока не был обнаружен метром Ландри Грегуаром, который и выставил Пипо вон, угрожая метлой. Увидев метлу, Пипо тотчас же удрал: он сразу сообразил, что Пардальяна здесь нет, иначе бы хозяин гостиницы не осмелился столь бесцеремонно замахиваться метлой на собаку шевалье.
Пипо настойчиво продолжал поиски. Он рыскал по Парижу и, обежав все места, где когда-либо ступала нога Пардальяна-младшего, в конце концов, запыхавшийся, перемазанный в грязи и обессиленный, оказался у кабачка «Два говорящих мертвеца».
Толстуха Като, хозяйка этого заведения, сохранившая самые теплые воспоминания о двух Пардальянах, напоила, накормила его, и Пипо, оценив ее гостеприимство, соизволил остаться в кабачке на ночь.
Однако наутро, отдохнув и подкрепившись, пес покинул кабачок, едва лишь служанка отперла двери. Но теперь Пипо уже не несся бегом. Он брел, низко опустив морду, а уши и хвост его уныло повисли.
«Все кончено! — думал несчастный Пипо. — Хозяин бросил меня, и я его никогда больше не увижу…»
Так он добрался до дворца Монморанси, улегся у ворот и принялся ждать. Весь день пес просидел на улице, не откликаясь на призывы повара, который в конце концов проявил великодушие и принес скорбящему роскошный обед — целую груду куриных костей.
Дело было в среду, двадцатого августа. Для Пипо дата, конечно, не имела особого значения, но для нашего повествования она весьма важна.
На Париж опустилась ночь, а Пило все лежал, забившись в угол около ворот. Вдруг пес оживился, вскочил, стал с интересом принюхиваться и оглядываться, энергично завилял хвостом. Неужели Пипо почуял издалека своего хозяина? Почему он так разволновался? Чему обрадовался?
Нам не очень хотелось в этом признаваться, но правду не скроешь: шевалье де Пардальян был тут ни при чем, Пипо почуял собачью особь противоположного пола.
Итак, Пипо вскочил, глаза его заблестели, в них появилось вопросительное выражение. Вскоре он заметил четыре тени, остановившиеся как раз напротив ворот дворца Монморанси. Две тени из этих четырех принадлежали людям, а две — собакам.
Пипо подошел поближе, и псы недовольно зарычали.
— Тихо, Плутон! Молчать, Прозерпина! — отрывистым шепотом приказал один из двух мужчин.
Плутон и Прозерпина, видимо, отлично выдрессированные, тотчас же замолчали. Эти два огромных сторожевых пса, с жесткой шерстью, с налитыми кровью глазами и мощными клыками, были одной породы, но Плутон — черный, а Прозерпина — белая.