Читать интересную книгу Кровавый корсар - Аарон Дембски-Боуден

— Ты ведь не считаешь всерьез, что этот спектакль меня устрашит?

Рувен шагнул вперед. На его левой глазной линзе вспыхнули две красные точки — это Септимус убрал предохранители. Легионер тряхнул головой.

— Я оставляю вам жизнь лишь потому, что вы ценны для легиона.

— Нет, — прорычал Септимус. Его человеческий глаз налился чернотой, а механический равнодушно поблескивал. — Ты оставляешь нам жизнь потому, что ты один на этом корабле и все остальные тебя презирают. Мой господин многое мне рассказывает. Я знаю, что Вознесенному нужен лишь самый ничтожный, мельчайший повод, чтобы тебя казнить. Я знаю, что Первый Коготь скорее прикончит тебя, чем вновь тебе доверится. У тебя нет власти над нашей жизнью и смертью. Мы живы не потому, что ценны, а потому, что ты ничего не стоишь.

Прежде чем Рувен успел ответить, Октавия протянула руку к бандане и запустила пальцы под повязку.

— Пошел вон. — В другой руке ее подрагивал пистолет. — Убирайся.

Рувен склонил голову, признавая свое поражение.

— Это было крайне поучительно, рабы. Благодарю вас.

С этими словами он развернулся и вышел из комнаты. Люк за ним захлопнулся.

— Кто, во имя бездны, это был? — спросил Марух.

— Черная душа, — скривился Пес. Даже его зашитые нитками глаза сморщились и впали в глазницы больше, чем обычно. — Очень черная душа.

Септимус зачехлил пистолеты. Затем в три шага пересек комнату и обнял Октавию. Марух отвернулся, ощутив внезапную неловкость. Раньше при нем они почти не прикасались друг к другу, и пожилой раб знал оружейника достаточно хорошо, чтобы понять — для такого дерзкого поступка Септимусу пришлось собрать всю свою смелость. Он не колеблясь наставил бы пистолет на полубога, но никак не мог набраться решимости для того, чтобы утешить дорогого ему человека.

Девушка почти немедленно вывернулась из его объятий.

— Не… не трогай меня. Не сейчас.

Вырываясь из рук оружейника, Октавия дрожала, но ее собственные руки продолжали трястись и после того, как девушка освободилась.

— Пес, пошли.

Голос навигатора сорвался на простой команде.

— Да, госпожа.

Когда дверь вновь захлопнулась, двое мужчин остались одни. Марух положил винтовку обратно на верстак.

— Что ж, это было захватывающе.

Септимус все еще смотрел на закрытую дверь.

— Я пойду за ней, — сказал он.

Ради друга Марух выдавил из себя улыбку, хотя после стычки с легионером сердце в его груди все еще гулко колотилось.

— Ты выбрал неверное время, чтобы начать вести себя как мужчина. Дай ей побыть в одиночестве. То, что она сказала о заключенных… о том, как они захватили ее на Соласе, — это правда?

Септимус кивнул.

— Тогда последнее, чего она сейчас хочет, — это мужские ладони на своем теле, — заметил Марух.

Септимус рухнул на стул, уронил руки на колени и опустил голову. Пепельно-русые волосы упали ему на лоб, закрывая бледное лицо. Темный глаз моргнул, голубая линза завращалась и защелкала.

— Я ненавижу этот корабль.

— Она тоже так говорит.

Септимус покачал головой.

— До того как она появилась здесь, все было намного легче. Являться по приказу. Выполнять обязанности. Знать, чего ты стоишь. Я никогда не задавал вопросов, потому что мне не перед кем было отвечать.

Он набрал в грудь воздуха, стараясь найти правильные слова, но дело закончилось только вздохом.

— Сколько времени прошло с тех пор, — мягко спросил Марух, — как ты в последний раз судил себя по человеческим меркам? Не как раб, не имеющий другого выбора, а как человек, проживший уже половину своей единственной жизни?

Септимус поднял голову, встретившись глазами с Марухом.

— О чем ты?

— Трон, на этом корабле так холодно! У меня ноют кости. — Пожилой раб потер затылок руками, черными от машинной смазки. — Ты знаешь, о чем я. До того как тут появилась Октавия, ты просто делал свое дело, даже не пытаясь взглянуть на себя со стороны. Ты делал то, что делал, потому что у тебя не было выбора. И ты никогда не оценивал свои действия. Зачем, если нет свидетелей? Но теперь есть она и есть я. И внезапно ты почувствовал себя еретиком и проклятым сукиным сыном, так ведь?

Септимус промолчал.

— Ну что ж, очень хорошо. — Марух улыбнулся, но его улыбка была скорее снисходительной, чем насмешливой. — Ты должен это чувствовать, потому что такой ты и есть. Долгие годы ты не решался признаться себе самому, но теперь на тебя смотрят другие.

Септимус уже приматывал мачете к ноге в грубой пародии на наголенные ножны легионерских гладиусов.

— Куда собрался? — спросил Марух.

— Мне нужно время, чтобы подумать. Пойду проверю мой боевой катер.

— Твой боевой катер? Твой?

Септимус одернул свою поношенную куртку, после чего направился к двери.

— Ты меня слышал.

Кирион, как с ним порой случалось, размышлял о жизненной позиции своих братьев. Одолев очередной пролет спиральной лестницы, он миновал анфиладу залов. В каждом его встречал суровый холод и скудные украшения, сделавшие бы честь кафедральному собору Экклезиархии. Воин начал гадать, где же прячутся населяющие этот уровень рабы.

Если здесь вообще кто-то жил.

Время от времени он встречал заплутавших смертных. Они были безоружны и напуганы, и Кирион сильно сомневался, что, убив их, сможет привлечь к себе внимание. Все же он прикончил большинство из них, оставив в живых лишь нескольких беглецов. Те, вопя, рассыпались по коридорам монастыря.

Кириону план понравился куда меньше, чем остальным братьям. Его не заботило то, что Кровоточащим Глазам досталось право захватить вспомогательный генераторум, — пусть играют в свои игры и щеголяют заслуженной славой, если им это по душе. Нет, его желудок сжимался от куда более простой и тревожной мысли.

Кириона, как и братьев, не волновала судьба Вилама.

Империум, без сомнения, сочтет произошедшее величайшей трагедией. Писцы истратят океаны чернил на описание гибели крепости. Лорд Гурон, в свою очередь, многое выиграет в результате этой осады, и в истории захват Вилама будет значиться как одно из самых дерзких и удачных его деяний.

День, когда Странствующих Десантников обрекли на медленное и бесславное вымирание. Ночь, когда погиб орден Адептус Астартес.

Именно это беспокоило Кириона. Они послужат орудием в осаде, которая нанесет Империуму страшный удар, — но ему и братьям это было безразлично.

Все взоры обратились к их грядущему трофею — «Эху проклятия». Талос, Ксарл, Вознесенный — все Повелители Ночи жаждали сразиться с такими же, как они, Астартес-предателями. Они скорее готовы были выпустить кишки собственным союзникам, чем посвятить себя войне с Империумом.

Эта позиция не казалась новой: Кирион не раз посещал Око Ужаса и был свидетелем жестоких крестовых походов, развязанных остатками легионов друг против друга. Брат против брата, одна военная группировка против другой — миллионы душ, проливающих кровь во имя избранных ими вождей.

Он сам участвовал в таких войнах против орд легионеров, сражавшихся за власть, за веру, за добычу или вообще ни за что, кроме желания выплеснуть накопившуюся ярость. Гнев хлестал из них, как гной из вскрытого нарыва. Не раз Кирион брал на прицел других Повелителей Ночи и убивал братьев, чей единственный грех заключался в том, что они встали под иное знамя.

Величайшим врагом отступников была их неспособность объединиться в отсутствие безусловного лидера. Лишь немногие воины обладали достаточной силой и хитростью, чтобы держать под контролем разношерстные армии Ока Ужаса. Вместо этого, легионеры отдавали свою верность мелким вождям. Банды формировались из тех, кто собирался вместе выживать и разбойничать. Предательство было нормой существования, потому что каждый в составе этих армий однажды уже пошел на предательство. Что значила еще одна измена, когда они нарушили клятву верности Империуму человечества?

Кирион, несмотря на все свои недостатки, не был глупцом. Он знал все эти базовые законы выживания и смирился с ними.

Но никогда прежде он не сталкивался со столь явным их проявлением. В прошлом, даже на Крите, важнее всего было причинить вред Империуму. Это казалось единственной целью, ради которой разрозненные бандформирования могли объединиться, пускай только на время.

Но сейчас никого из них не интересовал Вилам. Никто из них не ставил своей задачей убрать этот жалкий, незначительный орден со страниц истории. Нет, они стирали его с лица Галактики с тем же равнодушием, с каким смахивали кровь с ботинок.

Значит, вот так это и начиналось? Дорога, в конце которой стоял Узас — ослепленный ненавистью ко всему живому, променявший человеческую речь на рычание зверя. Возможно, именно так скверна и пробирается в души… в тихие минуты, когда к тебе приходит осознание того, что месть за прошлое важнее надежды на будущее?