ушёл и более в тот день и вечер мы его не видели.
Прошло время обеда, затем незаметно пролетели часы до ужина и сам ужин, а его всё не было. Когда стало смеркаться, всё окутал непроглядный туман, и моё сердце объяла тревога. И как бы ни утешал и ни уговаривал я себя, она не желала меня покинуть, и я беспокоился — как бы наш старший товарищ от своей излишней самоуверенности не попал в какую передрягу, из которой мы б, коль даже б захотели, не сумели б его вытащить. Я долго сидел у окна, размышляя и о нашем деле, и о совсем несвязанных с ним вещах, доколь сон не сомкнул мне веки, а, когда проснулся, то загасил светильник и лег в постель.
Лишь наутро, пробудившись где-то промеж часа Кролика и часа Дракона, я вспомнил о мастере, встал, оделся и пошёл вниз, дабы справиться о нем. Зевая, старый слуга, сказал мне, что сянь Ванцзу воротился глубокой ночью и едва держался на ногах.
«Верно, совсем ему худо было», — иронично заключил он. Но я был так встревожен, что вовсе не уловил его насмешки и поспешил в комнату, что выделили для моего старшего товарища. Целый рой беспокойных и пугающих мыслей жужжал во мне, покуда я стучал и не получал ответа. И, когда я уж собрался войти без дозволения, раздалась тихая, но гневная брань, а после хрипло из-за двери прозвучало:
— Кто там пришёл в такую рань?
— Это я, мастер. Дозволите войти?
Казалось мне, будто целый фэнь[2] миновал, прежде чем он ответил: «Входи». Тогда я толкнул дверь и заглянул в комнату. Мастер сидел на кровати, наскоро одетый и весь растрепанный, с небрежно собранными в пучок на затылке седеющими волосами. Завидев меня, он сделал мне знак рукой, дабы я поскорее вошёл и закрыл за собою дверь, что я и исполнил. Тревога не покидала меня, и я спросил:
— Вам плохо, мастер? Что стряслось?
— О, Байфэн, кабы ты знал, как мне плохо, и сколько всего стряслось…
Я подошёл поближе, готовясь услышать какой-нибудь ужасный рассказ. Но, стоило приблизиться и принюхаться…как тревогу мою словно рукой сняло, и место ей уступили досада и стыд, ибо я понял, какая болезнь поразила моего старшего товарища.
— Только не говорите, мастер, что всю ночь веселились в весеннем доме…
— Да ветром тебе что ли в голову надуло? Что за вздор ты несешь?
— Но ведь то, что не один кувшин цзю пригубили, вы ж не станете отрицать.
— Ой, да что ты, юнец, в этом смыслишь? Как бы ещё я вызнал всё то, что вызнал?
— И что ж вы такого вызнали? — со вздохом спросил я, впрочем, не надеясь на ответ. К моему удивлению, мастер слабо улыбнулся и тихо проговорил:
— Друг Байфэн, коль ты и в самом деле мне друг…сходи-ка к аптекарю да купи мне лекарств, каких скажу. А как мне станет полегче, я непременно всё тебе поведаю.
Я обреченно вздохнул. Мой наставник, бывало, посылал меня в аптеку и в пору моей юности, но особливо часто стал это делать, когда женился Цунь Каоши. И, хоть средства от подобного недуга бывали нужны ему редко, я уже и сам наизусть знал их перечень, но, согласившись исполнить просьбу мастера Ванцзу, всё равно терпеливо выслушал всё, что он шёпотом перечислил. После этого он заставил меня повторить перечисленное и взял с меня обещание держать всё, что я от него тем утром слышал и видел, в строжайшей тайне, и повелел помалкивать о том, куда и зачем я иду. Я ж не стал ему говорить, что в такое время никто и не спросит, и молча вышел из его комнаты.
–
Как водится, аптек и травных лавок в Цзыцзине было несколько, но сквозь густой утренний туман я побрел к той, куда и сам наведывался не раз, в самом центре города. Когда я пришёл, она, должно быть, только-только открылась, но старик-аптекарь выглядел бодрым и жизнерадостным, и суетливо переходил от ящичка к ящичку и от полки к полке, собирая то, что я у него попросил, и попутно пытаясь вытянуть из меня, кого из моих близких и какой недуг поразил.
Помня наказ мастера, я так и не признался, но аптекарь, верно, был ещё и опытным лекарем, посему выложив передо мною всё, что я назвал, сам заключил, что, должно быть, кто-то силы свои не рассчитал, и прочёл подтверждение высказанных догадок на моём лице. Тогда он понимающе улыбнулся, отошёл, а вернулся с шелковым мешочком, из которого выудил и показал мне какой-то шарик, по виду — из спрессованных трав.
— У вас, сянь, сегодня удачный день. Только вчера закупил у одного целителя эти чудесные целебные шарики. Они-то точно помогут, быстрее и лучше всего, что вы попросили.
— Да ведь я не для себя просил. А тот, кто мне дал этот наказ, на шарики ваши и не взглянет. Ещё и меня выбранит, коль я ему их принесу вместо остального.
— Что ж, так и быть. Берите и то, и это.
— Вам какая нужда их сбыть? — усомнился я. — Закон суров к отравителям, даже, ежли те и не желали никого отравить.
Аптекарь рассмеялся и стал заверять, что его снадобьями никто и никогда не травился, и что зря я от его чудо-шариков нос ворочу — ими не только отравиться невозможно, они ещё и любое отравление могут исцелить, будь то змеиный яд, избыток желчи иль даже избыток цзю — всё вскорости выйдет из тела отведенными для того путями. Я ж всё силился выпытать у него в чём подвох, и, наконец, он признался, что это лекарство сделал сам вместе с сыном, который выучился в университете Айшэня и теперь жаждет признания среди других таких же лекарей, а для этого нужно иметь и показать собственные достижения, иначе более высокого ранга вовек не видать. Потому эти шарики они продают всем, кому те могут быть полезны, за невысокую цену с одним лишь условием — позже прийти и поделиться результатами, и добавил, что беспокоиться мне не о чем.
Я хотел было отмахнуться тем, что и в Цзыцзине-то не живу теперь,