Бабушка Эвако слабо улыбнулась, когда я отдал камушек ей.
– Теперь он больше похож на нее, чем раньше, – сказала она. – Я вижу ее истинную красоту, скрытую в камне.
С тех пор в течение многих лет я собирал камушки из мест, которые считал для себя важными, и пытался открыть их внутреннее совершенство. Очень часто результаты были неутешительными, я зря только тратил время. Но некоторые я всегда носил с собой, где бы ни находился.
Бледно-розовый обломок кристалла с вкраплениями, найденный в саду Норкон на мысе Хиномисаки рядом с Изумо, – это часть дома, протянувшегося вдоль Ниппон, и перфектура Шимане, возвышающаяся над ним, на которые я мог смотреть бесконечно…
Толстая игла темно-серого гранита с гор Нью-Гемпшир, где я учился в университете, – мягкая атласная шероховатость ее поверхности всегда вызывала в моем воображении картину осени на Восточном побережье Америки…
Почти идеальный шар с безумно прекрасными белыми линиями с кратера Тихо на Луне – мой первый космический полет, паника от того, что, кроме скафандра, ничего не отделяет тебя от бесконечного вакуума, и эйфория от чувства легкости, движения по пыльным равнинам с притяжением в четыре раза меньшим, чем на Земле…
Красно-оранжевый мрамор с обильными коричневыми прожилками – я поднял его с вершины горы Олимп на Марсе, во время своего восхождения с Авариэль. Мне казалось тогда, что я встретил единственную настоящую любовь своей жизни…
Черная, стекловидная сфера с темно-синими крапинами – пляж в бухте порта Блэкстоун. Этот камень означал также Авариэль.
Этот камень был Венерой.
Не думал, что когда-нибудь снова вернусь на Венеру. Мне казалось, все, что осталось у меня от этой планеты и моей любви, – это кусочек полированной лавы.
Единственная улица порта Блэкстоун оказалась шумнее и многолюднее, чем я ее запомнил. Я заметил на улицах даже нескольких шрилиала, когда я был тут в прошлый раз, почти пятнадцать лет назад, это было невозможно. Тогда, если ты видел шрилиала – разумную венерианскую расу, живущую в водах Мирового океана, мелководного и бескрайнего, – это было возможно либо в Подводном порту, либо если вы оказались в море сами. Я мог почувствовать легкий запах корицы от их дыхания, когда проходил мимо. Они всасывали морскую воду, проходящую через барботер, закрепленный у них на спине между двумя рядами ребер. Здания, мимо которых я шел, возвышались, как стопки посуды, на крутом берегу вулканического острова, единственного участка суши на Венере, и казались старыми и даже усталыми. Свежая краска смотрелась на них как чересчур толстый слой косметики на старой шлюхе, подчеркивая возраст, а не уменьшая его.
Хотя запахи остались прежними. Ветры, что густым слоем размазывали облака над портом Блэкстоун, всегда несли в себе запахи моря: сернистого рассола, вонь гниющей растительности, коричный запах шрилиала. Воздух был густой, как и раньше, избыточно насыщенный влагой и кислородом. Солнца не видно; здесь его никогда не было, только рассеянный свет, пробивающийся через облака.
И дождь.
Если у эскимосов есть сто слов для определения снега, то люди, живущие на Венере, имели столько же для определения разных типов дождя, что лился на них из вечных облаков. Как и всегда, сейчас шел дождь, такой местные называют раскатчик – игольчатый, разносимый ветром спрей, наполовину дождь, наполовину поднятая с океанских волн пена. Раскатчик шипел и бился о мой дождевик, поливая здания по обе стороны от меня. Сине-белая молния сверкнула сквозь облака, на мгновение освещая длинные тени; через полсекунды раздался гром, да так, что зазвенели стекла вокруг. Я шел по залитым дождями улицам Блэкстоуна от площадки, где мы приземлялись на склоны вулкана; прямо из порта, мой багаж ехал за мной. В дальнем конце улицы, среди пирсов, причалов и вечных туч морских брызг, улица ныряла в длинный туннель: к Подводному порту, где человечество впервые встретилось с шрилиала.
Может, виновата была плохая погода, может, мои собственные ожидания или просто гнетущая жара – я еще не упоминал о ней? – но мне казалось, что Венера и Блэкстоун встречают меня не очень-то радостно спустя более чем десять лет разлуки. Группа молодых людей в тонких рабочих спецовках пробежала мимо, рабочие перекрикивались с грубым венерианским акцентом. Скорее всего это были проклятия; лавочники выглядывали из дверей, таращась на меня, словно я был виновником непогоды.
Я знал, почему они так смотрели…
Не часто встретишь человека с протезами на силовых полях, особенно в таком возрасте, когда конечности обычно могут быть выращены («обычно» – весьма утешительное слово, если это не относится к тебе). Пустота между моими бедрами и обувью обеспечивалась силовыми полями, управление которыми осуществлялось вживленными в спину элементами. Ботинки удерживались на конце силового поля, как будто были соединены костями, сухожилиями и плотью, и двигался я легко благодаря годам практики. При правильном освещении можно заметить колеблющиеся поля; человек с воображением мог представить себе изгибы ног и почти увидеть их.
Почти.
Я мог бы носить длинные брюки и делать вид, что мои ноги целы, но хоть это и несколько жестко, я не понимаю, зачем весь этот цирк? Бабушка Эвако всегда ругала нас за вранье, когда мы старались показаться лучше, чем были на самом деле. Кроме того, на Венере никто не носил много одежды; там чертовски жарко и всегда очень мокро. Поэтому я носил шорты, отчего мое тело казалось плывущим над землей на расстоянии метра. Я задавался вопросом, кто из тех, кто смотрит на меня, вспомнит, что пятнадцать лет назад видел мое лицо. Возможно, никто теперь меня не вспомнит.
Пятнадцать лет назад я потерял на Венере ноги. И даже больше. Я провел пальцами по гладкой, прохладной поверхности камней, лежащих в кармане, и, отыскав знакомый, вытащил на ладонь. Камень был полированный, размером с мой мизинец, черный, испещренный голубыми точками. Я повертел его в пальцах, ощущая знакомые изгибы поверхности, и сунул в карман.
Последняя остановка на моем пути – блэкстоунская библиотека и терминал данных. Авариэль была где-то здесь.
Когда Зеленый Совет объявил об открытии Блэкстоуна для межпланетного трафика, я понял, что она приедет сюда. Я боялся этого. Теперь же я видел разрешение Зеленого Совета и знал, что она собиралась сделать.
И это меня пугало.
Ночь была тревожной. Некоторые выглядывали наружу, будто пытаясь увидеть опасность, которая им угрожает, осматривали вечную облачность. То, что угрожало мне, я нашел, полагаю, уже давно. Я с удовольствием покинул улицы.
Когда я вошел в вестибюль хостела, владелец открыл один глаз и моргнул на меня из-за стола. По изменению цвета его глаза и тоненькому металлическому жужжанию я понял, что он тоже имеет имплантаты. Он «переселенец» – тот, кто решил остаться на Венере навсегда, и потому ему пришлось согласиться на хирургические изменения; на его шее были заметны жаберные щели.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});