себя, думая, что евреи захотят все вместе и надолго водвориться в границах какого-нибудь еврейского отечества. Если бы что-либо подобное и могло осуществиться в умеренной дозе, хотя бы только на время (как ни мало вероятно даже что-либо приблизительно похожее на это), то искусственно созданный центр номадов опять-таки стал бы рассыпать доброе количество своих людей по всему миру, и мир отнюдь не был бы таким образом спасен от несправедливости, которая в образе еврейской расы проникла во все его пазы. И потому если в этом главном пункте должно быть осуществлено действительное право, то остается лишь единственное, упомянутое уже нами средство, а именно ответить уничтожением на уничтожение, разрушением на разрушение. Какую форму примет применение указанного средства, косвенно ли хозяйственную или иную, вроде, например, постепенного отбора негодного населения, – этот вопрос мы, в нашем настоящем изложении, оставляем открытым. Настоящее изложение не требует от нас ничего, кроме доказательства и иллюстрирования в пользу права лучших народов бороться против паразитической расы, живущей высасыванием их соков.
Общие человеческие права устранением рас, одаренных преступными задатками, будут оскорблены так мало, что скорее именно таким только путем эти права и могут быть как следует защищены. Но права человека понимались еще в другом, положительном, т. е. более притязательном смысле. Не встречать помех для деятельности своих сил и в приобретении собственности есть требование, которое нужно считать, конечно, вообще справедливым, так как оно подтверждает только особую составную часть индивидуальной свободы. Однако отсюда не следует, что вся территория должна быть доступна для всякого рода элементов населения. Останется ли публичное право исключения и изгнания надолго общим атрибутом государства и может ли оно стать совместимым с расширением прав человека – это безразлично для специального случая, где приходится отражать выпады преступных элементов. Эти элементы при всех обстоятельствах надо держать на почтительном расстоянии, все равно, будет ли иметь место государственное отграничение от них, т. е. изгнание их, или нет.
Поскольку государство можно рассматривать, как особую отграниченную от других подобных союзов ассоциацию, постольку никакой чужак не имеет права быть принятым в члены такого объединения. Вообще, там, где дело идет об особенных, положительных связях, допущение к ним новых лиц будет всегда зависеть от прямого решения прежних участников и органов. Здесь ясно обнаруживается, как велика пропасть между простым воздержанием от обид и вступлением в особые обязательства. На последние общее человеческое право не распространяется нимало; скорее, здесь имеют место специальные формы, носящие характер приобретенных прав и считающиеся с различиями человеческой натуры.
Еще большим источником сомнений и ошибок является пользование выражением «общие права человека», когда это понятие расплывается в туманное и смутное представление о притязаниях человека на все и вся. То простое обстоятельство, что кто-либо где-либо стал существовать, вовсе не включает гарантии, что для него имеются налицо и дальнейшие условия существования или что такие условия должны быть созданы для него другими. Если минимум жизненной солидарности в случаях недостатка создает полную участия помощь, то это – вовсе не вследствие какого-то права на помощь; это вовсе не моральный акт справедливости, но свободный акт; этот акт, в последнем счете, имеет причиной то, что принимается к сердцу общий человеческий жребий. Сделать из подобной вещи помощь, требуемую по праву, – значит забыть о границах различных областей. Кроме того, в таких случаях поднимается еще вопрос, действительно ли заслуживают помощи, по качествам своим, данные элементы общества. Вне области права существует так много обстоятельств, от которых зависит благополучие как общества, так и отдельной личности, что было бы глупо думать, что можно овладеть этой широкой внеправовой областью при помощи одной только юстиции. Но, разумеется, в глубоком моральном и юридическом смысле проведение правовых границ является предпосылкой того, что и все прочее будет чего-нибудь стоить.
10. На основании того, что сейчас нами отмечено, мы придаем особенный вес самым первым исходным пунктам для обоснования всякого права, даже если дело идет только об отрицательном обстоятельстве, т. е. о воздержании от несправедливости; но на первом плане мы имеем в виду, конечно, область собственно уголовного права. Наша старая теория реагирования, т. е. теория мести, основанной на разумном убеждении, нуждается в особом разъяснении в связи с изложением настоящего отдела. Эта теория имеет два приложения и как бы две функции. Прежде всего она имеет отношение к историческим фактам, смешанную и грубо-насильственную природу которых она достаточно хорошо разъясняет. Она служит средством конструировать действительное право для современности и для будущего. В этой второй её роли простое и непосредственное естественное побуждение к отмщению должно все больше и больше отступать перед руководящим воззрением; таким образом, в качестве правового критерия будет признана только интеллектуальная, так сказать, форма мести, т. е. рациональная потребность возмездия.
Выражение «естественный принцип» всегда двусмысленно и в особенности может ввести в обман в уголовно-правовой теории мести. Кровавая месть – старый исторический институт; но и она имела своим предметом с самого начала всегда определенные случаи несправедливости и обиды, так что реагирующее в ней возбуждение чувства также должно быть рассматриваемо, как результат размышления. Здесь лежало в основе что-то общее, чего нельзя квалифицировать как простое ощущение. Если на убийство или на смертельный удар отвечали также убийством, то такое убийство не принадлежало уже к области тупой и безыдейной мести, которая реагирует на всякий нанесенный вред, не заботясь о том, не было ли такое нанесение вреда само уже по себе правильно мотивированным реагированием.
Итак, исключение голой, лишенной всякой мотивировки мести вполне понятно. Даже в аналогичных движениях животных их ограниченность в отношении слепой мести не абсолютна. И животные различают, хоть и очень умеренно. А сверхживотное – человек становится иногда не только подлинным животным, но даже ниже животного. Когда его злобная воля приведена в движение, он довольна часто обращает ее, не разбирая, против всякого предмета, принятого им за причину обиды, не говоря уже о том, что такие безобразные выпады слепо направляются иногда во все стороны, если отсутствует определенный предмет для мести. Тогда это – физиологические, чтобы не сказать прямо, физические процессы с единственной характерной прибавкой элемента злобы. На подобной вещи не может быть основано какое-либо право, но несомненно из неё выходит много бесправия, особенно исторического.
Задаток к реагированию не ограничивается только первыми обидами, но в своих следствиях и в борьбе простирается на все причиненные неприятности. При этом жажда мести может делаться все более и более безрассудной, так что лишается под конец всякого смысла и рассудка. И потому если мы в нашей теории уголовного права кладем в основу принцип мести, то мы понимаем реагирование всегда в смысле чего-то, сообразованного