Читать интересную книгу Масоны - Алексей Писемский

- Он благословит... Андреюшка, благослови!

Андреюшка закачал отрицательно головой.

- Ему благочинным здешним года с три как запрещено благословлять! опять шепнула сестра Андреюшки Егору Егорычу.

- А! - полувоскликнул тот и во всеуслышание объявил, что пора удалиться; все пошли, будучи очень довольны, что посетили и видели юродивого.

Переночевав, кому и как бог привел, путники мои, едва только появилось солнце, отправились в обратный путь. День опять был ясный и теплый. Верстах в двадцати от города доктор, увидав из окна кареты стоявшую на горе и весьма недалеко от большой дороги помещичью усадьбу, попросил кучера, чтобы тот остановился, и затем, выскочив из кареты, подбежал к бричке Егора Егорыча:

- Это ведь усадьба, где живет Пилецкий?

- Да, - проговорил Егор Егорыч, воспрянув от своих глубоких размышлений.

- Заедемте к нему!.. Мы сделаем благое дело; старуха бодра и весела и без меня доедет благополучно! - продолжал Сверстов.

- А как же Сусанна Николаевна? - спросил Егор Егорыч.

- Сусанне Николаевне я говорил; она просит даже, чтобы вы заехали! отвечал Сверстов.

- Это хорошо будет! - одобрила и gnadige Frau, внимательно слушавшая весь этот разговор.

Егор Егорыч, хоть ему, видимо, не хотелось расставаться с Сусанной, согласился однако, вследствие чего gnadige Frau пересела в карету, взяв на всякий случай от мужа все пузырьки с лекарствами, везомые им для адмиральши, а Сверстов влез в бричку к Егору Егорычу, и они повернули с большой дороги, а карета поехала дальше по прежнему пути.

Усадьба Артасьева хоть стояла на высокой горе, но была весьма неказиста, с господским домом помещиков средней руки и с небольшими, худо обработанными полями. Войдя в дом по полусгнившим ступеням переднего крыльца, Егор Егорыч и Сверстов пошли далее и застали Пилецкого сидящим в небольшой гостиной за книгой. Это был, по-видимому, весьма хилый старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому дома, в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя пальцем за ухом. Но все эти недостатки и странности Мартына Степаныча сторицею выкупались развитым почти до сократовских размеров лбом и при этом необыкновенно мечтательными серыми глазами, которым соответствовал мягкий, убеждающий голос, так что, кто бы ни слушал Мартына Степаныча, никогда никто не мог усомниться в том, что говоримое им идет из глубины его сердечного убеждения.

Увидав прибывших к нему гостей, он выразил на своем подвижном лице одновременно удивление и радость.

- Благодарю, глубоко благодарю вас, что посетили меня! - воскликнул он с мгновенно вспыхнувшим взором и затем крепко обнялся и горячо расцеловался с доктором и с Егором Егорычем.

- Лучше вам? - было первое слово Сверстова.

- Как вам сказать? Нервы стали как будто бы поспокойнее, - отвечал Мартын Степаныч. - Но позвольте мне однако, мой дорогой друг, взглянуть попристальнее на вас! - обратился он к Егору Егорычу и всматриваясь в того. - Вы молодец, юноша еще!

"Женится на днях", чуть было не бухнул доктор, но удержался, предчувствуя, что, может быть, это не понравится Егору Егорычу.

- Я не жалуюсь, здоров, - отвечал тот, прибодряясь. - А мы сейчас были у юродивого одного! - присовокупил он затем, зная, что Пилецкий всегда интересовался всеми так называемыми божиими людьми.

- У какого юродивого? - спросил Мартын Степаныч снова с вспыхнувшим взором.

- Тут есть Андреюшка: тридцать лет он сидит по собственному хотению на цепи, молится мысленно и, как рассказывают, пророчествует!

- Весьма возможно! - сказал протяжно Мартын Степаныч. - Дар пророчества гораздо более распространен между людьми, чем это предполагают...

- Вы думаете? - перебил его Егор Егорыч.

- Убежден глубоко в том! - отвечал Пилецкий. - Возьмите вы одно: кроме людей к богу близких, пророчествуют часто поэты, пророчествуют ученые и великие философы, каков был, укажу прямо, Яков Бем{258}!.. Простой сапожник, он прорек то, что и греческим философам не снилось!

- Да, он выше их взял! - подтвердил Егор Егорыч. - Но вы, перечисляя лиц пророчествующих, забыли еще наших аскетов!

- Да, и аскетов, конечно, надо было упомянуть! - сказал Мартын Степаныч.

- Аскетов ваших, Егор Егорыч, я прежде не признавал, - вмешался в разговор Сверстов, - но теперь, повидав Андреюшку, которого тоже надобно отнести к разряду аскетов, должен сказать, что, по-моему, он - или плут великий, или представляет собою чудо.

- Чем собственно? - спросил Мартын Степаныч.

- Тем-с, что Андреюшка этот тридцать лет качается на проходящих у него под мышками цепях, и на теле его нет ни малейшего знака от прикосновения цепей.

Пилецкий при этом на несколько мгновений задумался.

- Может быть, он удостоился уже получить тело преображенное. Господь в милости своей велик: он дарит этим излюбленных им людей.

- Да, но, чтобы достичь этого, все-таки нужен известный правильный путь! - воскликнул Егор Егорыч.

- Непременно! - подтвердил Мартын Степаныч.

- И аскеты его имели в строгой, определенной форме умного делания!

Мартын Степаныч молчал.

- Вам знакомы эти формы? - спросил его Егор Егорыч.

- Отчасти, но только весьма поверхностно! - отвечал Мартын Степаныч.

- Хотите, я вам объясню подробно? - сказал Егор Егорыч.

- Это будет манной для моей души, - проговорил Мартын Степаныч.

- В таком случае, я начну прямо! - продолжал Егор Егорыч. - Я знаю, кто вы, и вы знаете, кто я; мы, русские мартинисты, прежде всего мистики и с французскими мартинистами сходствуем и различествуем: они беспрерывно вводят мелкие политические интересы в свое учение, у нас - их нет! Сверх того, мы имеем пример в наших аскетах и признаем всю благодетельную силу путей умного делания!

- Позвольте, - возразил ему на это Мартын Степаныч, - я - давно, конечно, это было - читал об умном делании на испанском языке, но, опять-таки повторяю, подробности совершенно утратились у меня из головы.

- Подробности умного делания таковы! - перебил его Егор Егорыч. - Оно, что и вы, вероятно, знаете, стремится вывести темный огонь жизни из света внешнего мира в свет мира божественного. Но так как внешние вещи мира мы познаем: первое, через внешний свет, в коем мы их видим; второе, через звуки, которыми они с нами говорят, и через телесные движения, которые их с нами соединяют, то для отвлечения всего этого необходимы мрак, тишина и собственное безмолвие; а потому, приступая к умному деланию, мы должны замкнуться в тихой и темной келье и безмолвно пребывать в ней в неподвижном положении, сидя или лежа. Засим, самое умное делание совершается в семи степенях, соответственно семи видам натуры: из сих семи степеней, или видов, три суть темные, в коих наш огненный дух еще только стремится к небесному свету, один вид есть переходный и три последние - высшие. В частности, сии семь видов и степеней умного делания суть следующие: отвлекшись от множественности чувств, мыслей и желаний, должно собрать и сосредоточить всю силу духа в области сердца. Вспомогательными средствами для сего являются: задержание дыхания (ноздренное дыхание), при мысленном повторении молитвы Иисусовой: "Господи Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя!" Сие называется сжатием духа; сие сжатие переходит во внутреннее порывистое движение, выражающееся усиленным биением сердца. В таком движении дух, не будучи в состоянии выйти из самого себя, впадает в томление. Но томление духа по небесном свете приближает к нам сей последний; когда же он соприкасается с нашим духом, то происходит сотрясение, или толчок, иначе называемый небесною молниею. Это есть переход или прорыв из темной области в светлую. Здесь наше существо вводится в райскую сущность, которая открывается, как божественная теплота, за каковою следует небесная сладость, ощущение коей не сопровождается никаким страстным томлением и никакими движениями в теле; последнюю же степень составляет видение небесного света и божественных образов. Сия степень имеет великое множество различий, сообразно большему или меньшему совершенству созерцающего.

Прослушав все это со вниманием, Мартын Степаныч проговорил наконец:

- Да, есть разные способы приближения к себе бога!

Но по тону его голоса нетрудно было догадаться, что хлыстовский способ верчения и кружения казался ему юнее, живее, человечнее и, может быть, даже вернее для призвания в свое нравственное бытие божественного духа.

Побеседовав таким образом с Пилецким часа с два, Егор Егорыч и доктор отправились в Кузьмищево. Всю дорогу Егор Егорыч рассуждал о Мартыне Степаныче.