Читать интересную книгу Дочь солнца. Хатшепсут - Элоиз Мак-Гроу

   — Это вы когда-то дали мне котёнка?

Почему-то этот вопрос, казалось, смутил Нехси. Он бросил быстрый незаметный взгляд на одного из вельмож, стоявших поблизости, и переступил с ноги на ногу.

   — Наверно. Уверен, что так и было. Значит, ты помнишь свои ранние годы? Ты знаешь, кто ты?

Тот медленно покачал головой.

   — Понятно, — угрюмо произнёс Нехси.

«Он не собирается говорить, кто я, — вдруг сообразил мальчик. — Я не нравлюсь ему. Ему не нравится быть здесь, говорить со мной. Ну и ладно, он мне тоже не нравится! Пусть он убирается обратно в пустыню, туда, откуда пришёл! Я не буду спрашивать его ни о чём, не скажу ни слова».

Но за эти долгие годы в его мыслях накопилось столько вопросов, и другой возможности получить на них ответы могло не представиться.

   — А там был сад? — очень тихо спросил он.

   — Ты помнишь сад?

   — Да... Там был пруд с лилиями и тенистые деревьями. Кажется, я там играл.

   — Я уверен, что так и было. Я не знаю, какой сад ты помнишь, но во дворце их много.

   — Во дворце?

   — Во дворце твоего отца, Его Величества Сильного Быка, Золотого Гора, Ак-хепер-ен-Ра Тутмоса, Владыки Обеих Земель, царя и фараона.

Наступила полная тишина, и лишь слова переводчика, казалось, эхом повторяли произнесённый титул.

   — Мой отец — царь? — прошептал Тот.

   — Да. Вы — Его Высочество Мен-хепер-Ра Тутмос, царевич Египта. — Нехси испустил глубокий вздох и прокашлялся; писец тем временем переводил его слова вавилонянам.

Тот желал лишь одного — чтобы хоть что-нибудь помогло ему понять, во сне или наяву всё это происходит. Он чувствовал, что должен что-то сказать. Нехси выжидающе смотрел на него, все смотрели на него.

   — Сначала, — сказал он странным дрожащим голосом, совершенно непохожим на его собственный, — давно, когда я только-только попал сюда, я вспоминал, что мой отец царь.

Он почувствовал, что покраснел, как только произнёс эти слова — во-первых, потому, что его голос звучал так подозрительно, и во-вторых, потому, что он, как казалось, сказал глупость. Пока писец переводил его слова, он ощутил настороженное любопытство, исходившее от стоявших поблизости египтян. Из-за чего-то, что он сказал? Он заставил себя снова стать осторожным. Подняв глаза на негра, он увидел, что его лицо стало ещё более непроницаемым.

   — Ты знаешь, как попал сюда? — так же негромко спросил Нехси.

   — Да. Меня привели караванщики. — По правде говоря, его принёс сюда Эа. Тот знал это совершенно точно, но не собирался ничего говорить об этом чужеземцам, которые могли даже не знать, кто такой Эа.

Нехси кивал, когда заговорил переводчик, и напряжение, заполнившее было двор, заметно ослабело.

   — Ваше Высочество увезли из Египта неизвестные враги, — быстро сказал негр. — Мы очень долго искали вас, но напрасно. За эти годы в Египте произошло много изменений; ваш отец — фараон лежит больной, он очень плох. Он приказал мне ещё раз отправиться на поиски Вашего Высочества и доставить вас обратно в Египет. Теперь благодаря помощи Амона Сокрытого всё свершилось по слову Его Величества.

Нехси умолк, спокойно подождал, пока переведут его слова, и хлопнул в ладоши. Четверо людей, одетых в простое полотно, вышли из глубины двора и стали на колени перед Тотом.

   — Это ваши рабы, которых Его Величество ваш отец послал вам. Если вы желаете взять что-нибудь из этой земли, прикажите, и они всё доставят. Мы должны отправиться, как только вы, Ваше Высочество, будете готовы.

   — Я должен покинуть Вавилон? — сдавленным голосом переспросил Тот.

   — Конечно. И немедленно.

   — Но я не хочу уезжать отсюда.

Переводчик уставился на него, словно не мог заставить себя выговорить подобные слова. Когда он наконец перевёл их, все окрашенные глаза во дворе удивлённо распахнулись, послышался негромкий негодующий ропот. Нехси, подняв руку, заставил всех замолчать. Холодно посмотрев на Тота, он сказал:

   — Это повеление фараона.

Тот стиснул зубы. Этот Нехси был врагом; нельзя было и подумать о том, чтобы показать ему свой гнев или проявить слабость: заплакать, проявить испуг или растерянность. Но он хотел попробовать сделать одну вещь; из хаоса, который, казалось, заполнил его мозг, отчётливо выделился единственный, совершенно неправдоподобный способ проверить, происходит ли всё это наяву.

Он глубоко вздохнул и заговорил, словно нырнул в глубокую воду:

   — Ты говоришь... я царевич?

   — Да.

   — И я... твой царевич? Ты должен повиноваться мне? — Во дворе вновь произошло движение. Тот не отрываясь твёрдо смотрел негру в лицо. Оно оставалось непроницаемым, но на нём появилась слабая улыбка.

   — Если только вы не попросите, чтобы я ослушался повеления моего фараона. У Вашего Высочества есть какие-нибудь приказания?

В словах прозвучали чуть заметная ирония и скрытый гнев; Тот слышал это, но не обратил внимания. Он собрал всё своё мужество и постарался ответить так же спокойно:

   — Да, есть. — Расстроившись оттого, что при этих словах его голос сорвался, он неистово закричал: — Я желаю, чтобы все вышли на улицу, все, и ждали, пока я не позову!

«Они не послушаются, — думал он. — Я сам сделал себя смешным, они никогда не послушаются...»

После короткого колебания Нехси поклонился и направился к двери. За ним последовали другие. Было очевидно, что они делали это против воли, но делали.

Через мгновение двор вокруг Тота опустел. В нём оставались Калба, съёжившийся на лестнице, Эгиби, замерший у него над головой на балконе, Ахата и Нанаи, обратившиеся в статуи около опустевших кувшинов, и Ибхи-Адад, всё так же неподвижно стоявший перед своей шкатулкой, забитой сокровищами.

Тот обернулся к нему. Его глаза горели от старательно сдерживаемых слёз.

   — Отец, разве я должен уезжать?

Какое-то мгновение гончар, не отвечая, стоял, глядя на Тота, будто не понял его слов. Наконец он прошептал:

   — Твой отец приказал... Ваше Высочество.

Ничто не могло бы ни намеренно, ни случайно ранить Тота больнее, чем услышать из уст своего отца слова «твой отец...» — и странный титул, который он сам впервые услышал только сегодня. Эти слова превратили его в чужака в родном дворе. Он медленно повернулся к Нанаи, на её лице была несколько принуждённая успокаивающая улыбка, которая, однако, не вязалась с обеспокоенными глазами.

Значит, это конец. Не имело значения, кого он считал своим отцом — оба отца приказали ему одно и то же. И он должен был повиноваться.

Собравшись с силами, он заставил себя двигаться — через двор, по лестнице. Когда он проходил мимо, Калба посмотрел на него с уважением, а Эгиби — с явным благоговением. Даже если он останется, всё будет уже не так, как прежде. Он навсегда стал чужим для них всех, а они — для него. Он шёл по балкону, всем сердцем стремясь во вчерашний день как в потерянный прекрасный сон, где была школа, пыльная улица, Калба, который шутил и угощал его финиковыми пряниками, с которым можно было подраться, побегать наперегонки и посмеяться, Инацил, который монотонно диктовал пословицы и забывал имена, — всё это теперь казалось прекрасным, даже Эгиби, гонявший его с поручениями, и Ахата, которая из вредности готовила ему не тот хлеб, и Нанаи, о, Нанаи...

Он вбежал в свою комнату, захлопнув за собой дверь, и замер, несчастный и одинокий. Никогда больше Ибхи-Адад не отвернётся неспешно от своей работы, обтирая измазанные глиной руки, и не начнёт, сомневаясь, спрашивать о его учёбе и его поведении в школе, никогда больше ему не удастся посидеть, болтая с Нанаи, и увидеть, как тревога уходит из её прекрасных глаз...

Тот выпрямился и подошёл к сундуку с одеждой. Порывшись среди чистых нарядов, он нашёл галеру и осторожно достал её. Вот он держит её в ладонях, как всегда красивую и быстроходную, с замечательными маленькими деревянными людьми, с мачтами и парусами, с картинками на борту, которые читаются: «Дикий бык». Когда он взглянул на надпись, ожило старое видение и перед ним смутно возникли любимые черты улыбающегося Яхмоса.

«Я дурак! — подумал он. — Что меня гнетёт, почему я так тяжело воспринимаю всё это? Я возвращаюсь в Египет, я увижу Яхмоса, и госпожу Шесу, и сад... Я — царевич, мой отец — царь, точно так, как я говорил им!»

В нём пробудилась нечаянная радость и охватила его. «Я увижу Яхмоса! — повторял он про себя. — Я увижу моего отца! Я еду домой!»

Затем снизу, со двора, он услышал сдавленный, разрывающий душу плач Нанаи и бас Ибхи-Адада, пытавшегося успокоить её. Это был его дом.

Тот прижался лбом к деревянному борту маленькой галеры и позволил наконец пролиться слезам, которые так долго сдерживал. Он не знал, где был его дом, какой семье он принадлежал или кого любил сильнее. Лишь чувствовал, что разрывается надвое.