Читать интересную книгу Никто, кроме президента - Лев Гурский

– Да-а, такую крепость только с артиллерией брать, – горестно посетовал Сердюк. – Будь мы сейчас в Нью-Йорке, я бы тебе хоть систему «Пэтриот» добыл, с тройным боекомплектом. Про кадры я уж не говорю, не вопрос! Человек двадцать легко бы снял с охраны Генассамблеи. Там пятьдесят лишних долдонов с во-о-от такой квалификацией только чипсы трескают и диетколой забулькивают!.. Но здесь могу тебе одного Шрайбера уступить, а дальше все, край, кадры кончились. Ты ж понимаешь – оголить босса мне никак…

По закону подлости, участвовать в самом главном сражении дня Сердюку было нельзя. Пока не начнется спектакль, вломиться на дачу Музыканта мы не могли. Спугнем Фокина – все пропало. План Волина жестко связывал во времени два освобождения: детей – на даче, а его самого – в театре. Сердюку полагалось быть при Козицком, в Большом, чтобы обеспечить Волину выход из ложи. Дюссолье должен был сопроводить беглеца в «Останкино». А Палинке предстояло дежурить с той стороны дверей в ложу и усыплять бдительность президентского конвоя. Таким образом, мне доставался один помощник.

– Если бы как-нибудь незаметно вас вдвоем через стену закинуть, – бормотал мой приятель, переключая камеру то на ворота, то сразу на дачу… Чтобы р-раз – и вы еще здесь, за периметром, а потом вы р-раз – и уже там. Внутри-то все проще, когда вас не ждут. Пять человек против вас двоих, плюс фактор внезапности. Ты не гляди, что австриец на вид такой рыхлый. Он четверых завалит, проверено, а тебе всего один останется. Ну или два, если, скажем, двух ихних собак принять за одного человека.

Число охранников внутри дачи нам удалось посчитать не без помощи той же техники. Понятно, что за километр даже инфракрасный объектив камеры Шрайбера мог не учуять всего, но общий расклад по тепловым пятнам был примерно ясен. Пять больших силуэтов – охрана или обслуга. Два силуэта поменьше – дети. Два еще меньше – собаки. Кстати, о двух псах, отцовских овчарках, рассказала и дочь Музыканта. Худо-бедно она описала Изюмову еще расположение комнат, но прочей конкретикой не владела: последние года полтора на даче она не жила, а про пленных детей узнала – как она сама выразилась – случайно. И вроде бы отец еще не в курсе, что она знает. Хорошо, если так. Но в любом случае я дал совет Изюмову девушку спрятать. Надеюсь, слова мои дошли до божественных ушей Нектария Судьбоносного или как его… Хотя нет, кажется, у него в титуле было что-то со светом. Светолюбивого? Светофорного?.. Ох, похоже, я не выспался, башка туго варит…

– Макс, Макс, ты чего, заснул? – Сердюк больно толкнул меня в плечо. – Не дрыхни, старик, тут у Василь Палыча образовалась шикарная идея, просто бьютифул! Василь Палыч, можно, я озвучу ее сам, попроще для его мозгов?

Оказывается, я все-таки задремал на пару минут, и за это время и. о. генсека ООН додумался до очевидной вещи. Наверняка Козицкий изложил все мягче, без экстрима, но в исполнении Сердюка опять получился голливудский боевик с оттенком фильма ужасов. Значит, Шрайбер проследит за машинами дачников, которые выезжают за ворота «Жуковки-Люкс». Надо выбрать, чтоб за рулем был одиночка, как-то перехватить его на дороге. Дальше – пару раз по морде, ствол к виску, и в нужный момент в этой же машине заехать на территорию противника. Охрана помнит водителя в лицо, а про то, что сзади сидят не самые добрые его друзья, объявлять не надо.

– Главное, найти местного! – радовался Сердюк. – Местного, понимаешь? И на его плечах вы въедете куда угодно, хоть под самые их окна, без проблем… Эй, Макс, ты куда уставился? Левее бери, левее! На черта тебе сдался соседний дом? Видишь, там нет никого: на инфракрасном – ни одного пятна.

Идея Козицкого была и впрямь гениальной. Но мои соратники еще не поняли, насколько она попала в точку!

– Все верно, – медленно проговорил я. – Дом пустой. Потому что его хозяин сейчас живет где? В го-ро-де.

Ну как же я мог забыть? «Раньше рядом жил академик-ядерщик, а потом глядь – уже лабух. И вся его заслуга перед Отечеством в том, что он президентским деткам музыку преподавал…» Я еще про себя отметил эту деталь, но позавчера, конечно, она была мне без надобности. Зато как волшебно пригодилась сегодня!

– Постой, ты с ним чего, знаком? – озарило моего приятеля.

– Знаком! – Пришла пора и мне слегка поважничать. – Его в мире многие знают. Разве что ты в своем Нью-Йорке мог не слышать о Сергее Каховском. По-моему, он нормальный парень. Если все ему объяснить, он поможет и безо всяких пиратских наездов.

– Да слышал я про твоего Каховского, – обиделся Сердюк. – Подумаешь, удивил! Олигарх, девять букв по горизонтали. Сто раз его отгадывал. Только я не знал, что его уже выпустили…

Я вытащил мобильник, чтобы, не откладывая, позвонить, но телефон ожил у меня в руке еще раньше и сыграл марш Мендельсона.

– Привет, пап! – сказала Анька.

– Привет, дочь! – обрадовался я. – Ну как, ты спасла команду знатоков своей правильной подсказкой?

– Справились без меня, – уныло сообщила Анька. – Эта их Таисия такая жирная, что из-под маски пол-лица вылезало. Даже малышня из первого сектора догадалась… Пап, я больше не буду есть пирожных. И сладких булочек. Ну, может, одну в неделю…

– Умница, – похвалил я. – Береги талию смолоду. У тебя есть еще новости, или я могу отключаться?

– Вообще-то есть одна. – В голосе дочки зазвучало раскаяние, и я смекнул, что сейчас у папы что-нибудь попросят.

Так и оказалось! Уезжая в «Останкино», Анька захватила с собой свидетельство о рождении, лицейский билет, зеркальце, бутерброды, но, естественно, оставила дома ключи от квартиры. А ей во вторую смену, учебники и тетради заперты, а Ленка сейчас в Клину, где тамошняя типография печатает их журнал. Вот и выходит, что добрый папочка должен бросить все дела и бежать открывать дверь дочке-растеряше.

– Ладно, – сказал я, – жди у подъезда, я приеду.

В конце концов, решил я, с Каховским можно пересечься и возле моего дома: там неподалеку есть безлюдное место. Не во дворе же, на лавочке, нам рассиживать? Старушки – народ глазастый.

Василий Павлович предложил подкинуть меня до дому на ооновском лимузине, но было проще дойти пешком до нашей автостоянки, где терпеливо ждала моя «девятка». С этой минуты наши пути с ООН расходились: Сердюку предстояло отрепетировать до мелочей предстоящий визит в театр, а у меня на связи главным оставался Шрайбер. Тому было поручено возвращаться в город, чистить оружие, разминаться, отдыхать и готовиться к вечерним подвигам.

– Будьте осторожны, Максим. – Будущий генсек ООН на прощание пожал мне руку. – Помните, от вас очень многое зависит.

А Сердюк сунул мне в другую руку тяжеленький пакет.

– На вот, возьми уж, – проворчал он, – я тут тебе для вечера собрал тормозок: кое-что из чемоданчика Волина, кое-что от своих запасов оторвал. Постарайся, чтоб тебя там не грохнули, лады?

Сев в свою «девятку», я первым делом глянул на сердюковский гостинец. В пакете оказались пистолет с глушителем, четыре обоймы, пара гранат, инъектор с этой хваленой «суперсывороткой правды», прибор ночного видения и еще что-то вкусно пахнущее даже сквозь полотно, в которое оно было завернуто.

Только теперь я ощутил всю серьезность предстоящей операции. За время нашей совместной учебы Сердюк неоднократно, каждый раз громко стеная, делился со мною домашним салом. Но такого крупного шмата за все годы мне не перепадало ни разу!

46. ШКОЛЬНИК

Глядя на Таисию Глебовну Тавро, я думал о прекрасных людях, которые самим фактом присутствия рядом пробуждают в нас чувства добрые. Нам сразу хочется любить ближнего, прощать долги, дарить цветы и сочинять стихи… Ну почему она – не из таких людей?!

Последние шесть минут утреннего эфира мне больше всего на свете хотелось одного: задушить ее своими руками. Останавливало меня только наличие детей и включенных камер. Да еще твердая уверенность в том, что при первой же попытке задушен буду я сам.

Все оказалось ужасней, чем я думал после вчерашней беседы с нею. Я проклял выбор Ленца, едва мадам Тавро переступила порог студии, и мысленно склонял начальника каждую из шести тысяч восьмисот сорока секунд эфира, пока гостья, нацепивши маску, отсиживала срок в кресле на полузакрытом балкончике в глубине зала. По правилам нашей игры ей, вплоть до финального монолога, следовало молчать. Но никакие правила не могли помешать ей шумно ворочаться, громко сопеть и зычно вздыхать, когда юные участники шоу выдвигали насчет нее ошибочные версии.

Особенно гневным было ее сопение на первой трети шоу – в этом раунде дети обычно решали, мужчину или женщину им предстоит отгадывать. Балкончик в те минуты заметно колыхался. Колонны из бутафорского мрамора пугливо потрескивали. Никакой опасности не было, я знал точно. Конструкция могла выдержать до пятисот кэгэ живого веса – мы ее опробовали еще перед визитом к нам борца Карелина. Но все-таки каждый неверный ответ, а тем более ответ забавный, вынуждал меня поглядывать в сторону Таисии. Чтобы успеть рассчитать, куда отбежать, если земное тяготение вдруг победит.