— Теперь они раскатились по всему вигваму, — с досадой сказал он. — Я не увидел.
Он скрыл, что так стремился к Кармен, что не обратил внимания на несколько корзин, поставленных возле входа. Его знаменитое индейское ночное видение нуждалось в поправке!
— Иди ко мне, — проговорила Кармен, протягивая к нему руки.
Пума сбросил с себя одежду и нырнул к ней в постель.
— Как мне не хватало тебя, — пробормотала Кармен, обнимая его.
— Мне тоже.
Они держали друг друга в объятиях, пока страсть не переполнила их. Потом они лежали рядом, обессиленные, и Пума забрал в горсть ее густые волосы и властно посмотрел в ее бирюзовые глаза:
— Ты — моя, — проговорил он, будто про себя.
Кармен затихла и задумалась. Ей отчего-то стало грустно.
Она вспомнила слова Птички, и ей захотелось спросить, женится ли Пума на ней.
— Пума?
— Ты — моя. Я тебя никому не отдам.
Она раскрыла глаза от удивления: ведь никого и не было больше.
— Ты для меня — единственный, Пума.
Он притянул ее к себе, долго глядел в ее бледное, нежное лицо, окинул взглядом хрупкие плечи…
— Ты останешься со мной, Кармен. Что бы ни случилось…
Она хотела спросить его, что он имеет в виду, когда снаружи раздались крики. Еще не зная, отчего она так дрожит и что предчувствует, Кармен оделась и вслед за Пумой вышла из вигвама. Вся деревня была на ногах.
— Снежная Ягодка очнулась! Шаман излечил ее! — крикнула пробежавшая женщина. Пума и Кармен побежали к вигваму шамана.
К удивлению Кармен, девочка сидела и пила воду, принесенную помощником шамана. Кармен подошла поближе. Глаза ребенка ярко блестели, и она была очень бледна. Ей надо хорошенько отдохнуть, и она поправится, подумала Кармен.
К девочке уже проталкивалась через толпу Птичка, и Кармен улыбнулась, увидев выражение счастья на Лице девушки. Та подбежала и обняла Снежную Ягодку. Случайно взгляды Кармен и Птички встретились, и Птичка отвела взгляд. Кармен все еще улыбалась, но испытывала какое-то странное чувство: будто они с Птичкой перемолвились о чем-то. Но у нее не было времени размышлять об этом, потому что Пума взял ее за плечи и увел в свой вигвам.
— Что случилось? — в изумлении спросила его Кармен. — Девочке стало лучше! Разве ты не рад этому?
— Я рад, — странным, глухим голосом сказал он. — Не выходи завтра из вигвама. И еще несколько дней. — Он сжал пальцы, обхватившие плечо Кармен.
— Но, Пума… мне надо сделать кое-что. И твоей матери нужна помощь.
— Пусть кто-нибудь другой поможет моей матери. А ты оставайся в вигваме.
Кармен нахмурилась:
— Но почему?
Пума не ответил.
— Пума, я имею право знать, почему ты этого от меня требуешь. В вигваме тесно и душно. Я не хочу сидеть в нем несколько дней.
— Делай, как я сказал. — Ее поразила резкость его тона.
Когда Пума увидел, как она качнула головой и поджала губы, он чуть смягчился.
— Здесь видели испанцев. Они расспрашивали о цветных камешках и о светловолосой женщине, которая была увезена из каравана.
Кармен охватила дрожь.
Пума сощурил глаза и еще сильнее сжал плечо Кармен:
— Да. Твой жених ищет тебя.
Глава 33
На просторах Страны апачей
Хуан Энрике Дельгадо вытер вспотевший лоб. Кусок белой материи, который он повязал на голову как защиту от палящего солнца, хлопал как парус при малейшем ветерке. Донья Матильда, глядя на него, втайне посмеивалась над его глупым видом, но оставила свое мнение при себе. Да и «маленький рубинчик», сидевшая верхом на осле, выглядела сегодня скорее как грубый обломок камня, нежели как бриллиант.
На пятый день их путешествия Мария Антония была с головы до пят одета в тяжелый коричневый бархат, прошитый золотой нитью. На голове у нее была мантилья из коричневого и золотого шелка. Но самым неподобающим во всем ее обличьи были огромные очки, водруженные на ее вздернутый нос. Они сильно искажали ее удлиненные зеленые глаза и делали их круглыми и глупыми.
Впрочем, за эти очки Матильда Хосефа могла винить только себя. Однажды в весьма острой полемике с рыжеволосой потаскушкой донья Матильда припомнила, что очки в Испании являются самой остромодной вещью — по крайней мере, когда они с Кармен покидали страну. Она вскоре пожалела об этом, потому что Мария Антония не преминула обзавестись семью парами очков и отказалась оставить их дома, уезжая в путешествие. Ее удалось уговорить взять с собой всего лишь четверо. Ни сквозь одни она не могла вполне хорошо видеть. Она даже подарила донье Матильде одну пару — конечно же, самую безобразную, с черной оправой и кривыми стеклами, через которые все сущее представлялось искаженным и волнистым. Донья Матильда не стала пользоваться подарком. Она сухо поблагодарила и зашвырнула очки в ящик на спине своего ослика, где они и подпрыгивали при каждом шаге животного.
Было очевидно, что Мария Антония тщательно продумала свою экипировку для этой экспедиции, включая очки, и считала ее вполне подходящей случаю. Донья Матильда с раздражением отмечала, как та позирует и оправляет свой наряд, когда Хуан Энрике останавливался, чтобы смочить свою лысину или вытереть пот.
Но Хуан Энрике больше смотрел на чернокожего проводника, которого он нанял для конвоя. Они уже второй день скитались по пустыне — и не видели ни одного индейца. После того, как он в течение двух дней слушал хныканье Марии и остроты своей тетушки, Хуан Энрике решился на последней остановке нанять чернокожего. Проводник был одет по-индейски: в кожаные леггинсы, высокие мокасины и безобразно грязную кожаную рубаху с бахромой. Он уверял, что знаком с апачами. Хуан Энрике, метнув быстрый взгляд на Марию Антонию, которая уже поджала губы, чтобы вновь забрюзжать и захныкать, не стал торговаться и нанял добровольца.
Хуан Энрике еще раз отер пот со лба. Он заметил, что красная повязка, которой был обернут лоб чернокожего, впитывает пот. Хуан Энрике немедленно перенял приспособление, но за неимением повязки завязал вокруг лба рукава своей белой рубашки. Рубашка оказалась превосходной защитой от солнца и охладила взопревшую лысину Хуана Энрике.
— Поехали, — скомандовал Хуан Энрике, ударяя сапогами под бока своего громадного мула, которого Мария Антония назвала Вороной.
Но мул отказался повиноваться и застыл, как вкопанный. Хуан Энрике еще раз ударил его, а потом хлестнул хлыстом. Мул дернулся, сделал шаг и вновь встал. «Н-но!» — крикнул Хуан Энрике, натягивая поводья. Мул переступил ногами и пошел было трусцой, но при очередном понукании снова остановился.