в отключке. Все глубже проваливается в себя, вянет на глазах. Даже волосы ее выглядят плоскими, безжизненными. Эта резкая перемена к худшему тем более беспокоила меня ввиду того, что я был бессилен ей помочь. Я не мог дать девушке лекарств, не мог оказать квалифицированной помощи, в которой она так нуждалась. Мог лишь надеяться, что она сумеет дотянуть до утра — или пока не отступит буря. Удрученный, я уже собирался уйти, когда веки Люсинды затрепетали, и она приоткрыла глаза.
Я упал на колени у края кровати.
— Люсинда? — тихо, торопливо позвал я ее.
Она скосила на меня взгляд.
— Люсинда?
— Мипеса…
— Что?
Веки девушки сомкнулись.
— Люсинда?
Ответа я не дождался.
6
Когда я вернулся в «гостиную» Солано, Елизавета так и сидела в прежней позе, по-турецки, уставившись в пол перед собой. Свечи выхватывали ее лицо из полутьмы, озаряли мягким светом, напомнившим мне старинную живопись: черты сразу стали выразительными, скульптурно вылепленными. Я уселся перед Елизаветой и не отрывал от нее глаз, пока она не вышла из своего транса и не подняла голову.
— Люсинда открыла глаза, — сообщил я.
— Ё-мое! — присвистнув, Елизавета мотнула головой в сторону спальни Люсинды: — И что?
— Всего на пару секунд. И опять лишилась чувств.
— Говорила что-нибудь?
Я кивнул.
— Она сказала: «Моника». По-моему. Или что-то вроде. Пробормотала. Но звучало примерно так.
Елизавета нахмурила брови.
— Моника? Позвала кого-то по имени?
— Не знаю даже… Или, может, муника…
— Муника? — выпрямила спину Елизавета. — Может, Мипеса?
— Во-во, похоже, — сказал я. — Это же испанский, да? Что это слово значит?
— Кукла, — ответила она.
7
— Прикалываешься или как? — усмехнулся я. Елизавета покачала головой.
— Кукла на испанском — muňеса. Весь этот остров называется Isla de las Muñecas .
— И то правда, — согласился я. Немного подумал, прикидывая варианты, и добавил: — Интересно, может, она думает, что попала в больницу или типа того? И хотела рассказать, где на нее напали?
— Хм-м…
— Что?
— Скорее, ей показалось, что на нее напала именно кукла.
Я сердито запыхтел.
— Оставь свои шуточки, Элиза…
— Говорю же: показалось. Она серьезно ранена. Умирает. Может, она… Как будет это слово? Видит то, чего на самом деле нет. Дели…
— Делириозный бред?
— Вот именно.
Я кивнул.
— Она, наверное, и не приходила в себя. Говорила, как во сне…
— Считаешь, нам стоит попытаться снова ее разбудить?
— Только как?
— Потрясти ее. Или окатить водой.
— Побрызгать в лицо? Не думаю, что это удачная мысль, Элиза.
— Но она могла бы рассказать, что с ними произошло.
— Или скончаться от сердечного приступа. Елизавета поморщилась. В небе гулко громыхнуло.
— Раньше, — заговорила она, — еще до того, как Нитро… Прежде, чем его не стало… ты обнаружил пропажу какой-то куклы. Думаешь, это Солано ее забрал?
Я кивнул.
— По-видимому, он наблюдает за нами с самого нашего прибытия на остров. У меня возникало чувство… когда я повздорил с Нитро и ушел в лес… будто на меня кто-то смотрит. Тогда я списал это на кукол… Они тут смотрят со всех сторон. Но теперь думаю, это был Солано. В этом есть свой смысл, правильно? В том, что он пошел за мной. Не хотел, чтобы я наткнулся на тело Мигеля — или на Люсинду с Розой.
— Но Розу ты все-таки нашел.
— И тогда он понял, что уже не сможет прятаться, выжидая, пока мы не отправимся восвояси. Мы узнали, что здесь что-то случилось и обязательно вызовем полицию. Поэтому после того, как мы с Розой ушли, он явился в хижину за оружием или чем-то еще, что ему требовалось. Тогда и забрал ту куклу. Ума не приложу зачем. Может, она не похожа на остальные. Самая любимая. Признаться, я думаю, так и есть, — он ведь купал ее, красил ей глаза и губы. Он же явно сумасшедший. Плевать, зачем она ему понадобилась. Забрал, и все.
— Но он же не набросился на нас, когда мы разделились. Когда вы ушли, остались только Хесус, Пита и я. Почему было не напасть?
— Все равно: трое на одного, а он глубокий старик. И потом, он наверняка уже знал о грядущей грозе. Мог сообразить, что ночь застигнет нас на острове. И решил, наверное, попробовать разделаться с нами по одному.
— Но он не напал на вас с Питой. Первое дежурство было вашим. Почему не атаковать тогда, а дожидаться Хесуса с Нитро?
— Видимо, еще не набрался храбрости. Или ждал, чтобы мы уснули. Но когда на крыльце показались Нитро с Хесусом, до Солано дошло, что мы выходим дежурить по очереди, и ему пришлось действовать.
Елизавета обдумала этот довод.
— В твоих рассуждениях слишком много «вероятно» и «видимо», Зед.
— Сплошные догадки, — согласился я. — Если тебе придет в голову что-то получше, без участия призраков или оживших кукол, прошу тебя — поделись. Я весь внимание!
1957
1
Мария сидела на носу trajinera, глядя на плывущие мимо деревья и яркие цветы, росшие по обоим берегам канала. Анжела сидела рядышком, вместе с подругой наслаждаясь проплывающими пейзажами. Она была не той, настоящей Анжелой, которую отобрала у девочки сестра Лупита. Она была новой куклой, которую днем ранее купил для Марии ее папа.
— В чем дело, Анжела? — приложила она ладонь к уху. — Хочешь поплавать?
— А нам можно? — переспросила та.
— Значит, ты умеешь плавать?
— Не очень хорошо. Но я могу научиться.
— Тогда, наверное, и я смогу…
Мария обернулась посмотреть на свою мать и отца, который толкал лодку все дальше длинным шестом. Те с удивлением повернулись к дочери: мама и папа ведь не слышали, как Мария говорит с Анжелой, — девочки пользовались особыми голосами, которые слышали только они двое.
Она громко сказала:
— Хочу купаться!
— Сначала мы устроим пикник, — ответила ее мама.
— Я сказала, что хочу купаться!
— Когда покушаем, золотце. Потом ты сможешь искупаться. Хорошо?
Мария опять уставилась вперед. Она слышала, как родители тихо беседуют позади, но не обращала внимания. И сказала Анжеле:
— Мы будем плавать после того, как покушаем.
— Ладно.
2
Вскоре после этого отец Марии плавно повернул их trajinera в узкую, затянутую ряской протоку и толкал шестом, пока нос лодки не ударился о берег очередного островка. Он сошел первым и держал гондолу ровно, пока сначала на сушу не выбралась Мария, а затем и ее мать. Они направились в глубь острова, где отыскали полянку с мягкой землей под большим, раскидистым деревом. Мама Марии расстелила там serape[24] чтобы можно было присесть. Та была связана из серой и черной пряжи, с бахромой по краям.