Читать интересную книгу Воровская трилогия - Заур Зугумов

И как показало время, они не ошиблись. Так что, когда чекисты поняли тщетность поисков, им оставалось одно: срочно найти Слепого и Коржика. Ну а эти господа ни о чем не догадывались, они оттягивались в свое удовольствие по самой полной программе, не жалея ни средств, ни времени, благо и того и другого у них было в избытке.

Слепого взяли в «Замке воздуха» в Кисловодске, он там уже целую неделю проводил вечера с одной «бубновой дамой», которая, как он сразу отметил своим опытным камерным глазом, была на выезде и, в отличие от него, была на «работе». В общем, это была настоящая жрица любви, Слепой даже в карцере иногда ее вспоминал, так в жизни бродяг иногда бывает. И вот наш Леня попадает с корабля на бал, точнее, наверно, – с бала на корабль. Его допрашивали днем и ночью с великим пристрастием, то есть с применением пыток, чекистов волновало только одно: где «Летучий голландец»? А поскольку Слепой молчал, то экзекуции продолжались. Но в конце концов сотрудники КГБ поняли, что, с каким бы отвращением они ни относились к преступному миру, в этой среде есть люди, которые настолько дорожат своей честью, что готовы выдержать самые тяжелые физические испытания. И тогда чекистам ничего не оставалось, как активизировать поиски Коржика, – видно, они из графика своего выходили. Ну а Мишаня, исколесив почти всю страну, предаваясь разного рода развлечениям, в конце концов сделал для себя вывод, когда вся эта суета ему приелась и надоела. Он был человеком предприимчивым, имел голову на плечах, а главное – был домушником высшей пробы. Он понял, что жить в этой стране абсолютно невыносимо. Поэтому он решил ее покинуть. Что поделаешь, у каждого свои взгляды на жизнь. Но к сожалению, между «решил» и «сделал» огромная пропасть, порой в долгие годы, а порой и в целую жизнь – все зависит от капризной фортуны, которая, увы, не всегда балует бродягу. Где-то на Севере сидел с Коржиком его кореш, таджик по национальности и родом из тех краев. Ну, естественно, не просто сидел, а они вместе чалились, иначе бы Коржик никогда не смог доверить ему свою судьбу. Ибо людям, прошедшим вместе муки земного ада, коим смело можно было назвать северные казематы, и при этом не сломавшимся, можно смело было вверить не только свою судьбу, но и жизнь, что, впрочем, иногда было одно и то же. Так что вот уже около месяца Коржик жил в старом, полуразрушенном кишлаке, прямо рядом с афганской границей, терпеливо ожидая, когда будет дано добро на ее переход. Но мог ли он в самом страшном сне увидеть или даже хоть на миг предположить, что в глуши Памирских гор, почти в заброшенном кишлаке, его отыщет карающий меч правосудия в лице все того же КГБ. А еще через неделю он очутится в Москве в Лефортовской тюрьме. Воистину пути Господни неисповедимы.

Главное, конечно, во всей этой драме для Слепого и Коржика было предательство близкого человека, которому они верили и считали своим другом. В общем, в момент изъятия драгоценностей из тайника, когда вскрыли крышку футляра и все увидели изумительной красоты брошь, Слепой не выдержал и, резко подняв обе руки (он был в наручниках), молниеносно вонзил два пальца в глазницы предателя и коротким движением вырвал оба глаза. Когда чекисты пришли в себя от неожиданности, они услышали душераздирающий крик и увидели два глаза, прилипшие к пальцам Слепого. На вопрос, зачем он это сделал, ответ был однозначным: став на путь предательства, сука лишается милостей видеть божий свет, да еще если он излучает блеск драгоценных камней. Такой ответ ни чекистам, ни судьям, естественно, не понравился, и дали Слепому 10 лет строгого режима, подельнику его – 8 лет, тоже строгого, ну а ренегата судить, видно, смысла не было, так как он ослеп. Девушку из Кисловодска они ни во что не посвящали, ну а там, где можно было предъявить ей обвинение, они постарались взять все на себя и огородить ее, так что ее оставили в покое. Ни одного рубля при них не нашли, кроме того, что было собственностью родных, а это по закону конфисковать не имели право. Ну а родные с некоторых пор стали люди небедные.

Вот откуда Слепому досталась такая кличка. Надо сказать, что чувство юмора в преступном мире всегда на высоте.

Пробыли мы вместе со Слепым на Красной Пресне недолго, что-то около месяца, а потом Слепого заказали на этап. Провожал я его в дорогу, как и подобает провожать друга и единомышленника, чисто по-жигански, еще не зная, что через несколько месяцев мы встретимся вновь.

Часть VIII. Абвер – роковая встреча

Существует легенда, будто древнегреческий философ Диоген в солнечный день бродил с зажженным фонарем по рынку. Его спросили: «Зачем ты это делаешь?» Он ответил: «Ищу человека».

Глава 1. Пересыльные пункты

Мне кажется, что тяга к путешествиям заложена была во мне самой природой, но это начало, конечно, ничего общего не имело с путешествиями под конвоем, и, к сожалению, один из тяжких этапов своего жизненного пути мне пришлось пройти именно таким образом. Естественно, такое путешествие не сулит никаких удобств, а какой-либо комфорт заменяется окриками конвоя и лаем псов, но со временем, как ни печально, привыкаешь и к этому. И когда видишь испуг и отчаяние в глазах молодых арестантов, когда, выпрыгивая из вагонзака на перрон, на них с лаем набрасываются разъяренные псы и лишь до предела натянутый поводок конвоира, буквально в нескольких сантиметрах, не дает псу вцепиться в кого-нибудь из них мертвой хваткой, а со всех сторон конвойные кричат: «Бегом, бегом!» – и при этом бьют прикладами автоматов по чем попало, чтобы, не оглядываясь, все бежали к поджидающим «воронкам», ловишь себя на мысли, что ты уже давно привык к этому почти скотскому обращению. И тогда из глубины души восстает такая злость и обида на этот подлый мир, что, как волк, обложенный со всех сторон сворой гончих, ты готов броситься на них, не задумываясь о последствиях, и разорвать их на части. Однако инстинкт самосохранения вовремя тормозит этот порыв. Таким образом, пощекотав себе нервы, представляя картину – нескольких конвойных с разорванными глотками, – приходишь понемногу в себя, ведь ты подневолен, а в руке конвоира автомат.

После почти месячного мытарства по северным железным дорогам страны этап наш прибыл в Коми АССР, на станцию Весляна. Еще при выезде из Красной Пресни, когда нас на «воронках» сопровождали на вокзал, мы уже знали конечный пункт нашего маршрута, отдав за эту услугу несколько пачек сигарет «Плиска» двум недомеркам конвоирам, у которых автоматы были больше, чем они сами. Им не стоило абсолютно никакого труда заглянуть в наши сопроводиловки. Но еще в самой тюрьме, по тому, сколько буханок хлеба и какое количество селедки было выдано каждому из нас, стало ясно, что путь предстоит далекий. Впереди у всех нас был лагерь. Кроме одного управления, Вэжээль, которое относилось к Сыктывкару, все остальные лагеря Коми АССР числились за Москвой. Так что, прибыв на пересылку, нам оставалось всего лишь ждать, в какое управление и в какой лагерь определит нас спецчасть. Обычно подолгу на пересылке редко кого задерживали. Конвой в «столыпине» по пути следования нам попался азиатский, и, сколько мы ни просили их открыть окно в коридоре, они так этого и не сделали. Лишь усмехались, дьявольски оскаливая зубы, и приговаривали заученные по северным этапам банальные фразы, что-то вроде: «Закон – тайга, медведь – хозяин», скоро тайга будет «ваша исправлятя», будет «ваша дома родная» и прочую белиберду, полагая, что мы впервые оказались в этих местах. Сами же они при этом с испугом вглядывались в таежную глухомань. Надо ли говорить, что их приговорки бесили нас, как затравленных зверей в клетке бесит кривляние обезьян на деревьях. А мне все же хотелось посмотреть на не изведанное ранее, хотя большинство из тех, кто был в одном купе со мной, уже побывали здесь, а некоторые и не раз. В общем, оставалось только ждать. Ну а по прибытии на станцию из «столыпина» в «воронок» пришлось бежать, некогда было оглядываться по сторонам, иначе либо получишь прикладом автомата, либо в тебя вцепятся клыки разъяренного пса. И уже только в камере, пройдя все соответствующие процедуры, я увидел в огромное зарешеченное окно сиреневый рассвет и величие таежной дали. В этих краях я был впервые, но лучше бы не был здесь никогда. Пересылка, в которую нас водворили, была сооружением конца XIX века, предназначенная для ссыльных каторжан. Да и сама атмосфера пересылки угнетала и вызывала какие-то непонятные чувства, это было как наваждение. Воображение рисовало: кандалы, стенание голодных и оборванных каторжан, сырые и мрачные казематы. Пересылка была разделена надвое. Одна ее половина, где находились мы, то есть люди, прибывшие этапом и ждущие распределения по лагерям, называлась деревяшкой, другая же половина – бетонкой, это была своего рода таежная следственная тюрьма в миниатюре. Здесь содержались те, кто совершил преступление, уже находясь в лагере, они ждали суда, то есть довеска к уже имеющемуся сроку. Также сюда свозили урок и отрицаловку, которую, почти так же как и урок, перебрасывали из лагеря в лагерь, а иногда и отправляли за пределы республики. Помимо всех прочих сюда свозили тех, кому оставался до свободы месяц или чуть больше, но это опять-таки относилось либо к ворам, либо к людям, пользующимся авторитетом у масс и проповедующим воровскую идею. Помню, по прибытии нашем на пересылку Весляна весной 1975 года из урок там находились Коля Портной и Джунгли. С ними мне предстояло встретиться буквально на следующий день, а пока я знакомился с камерой, куда был помещен ментами после соответственных процедур, и ее обитателями. В принципе сама камера ничем примечательным не отличалась, разве что в ней была старинная печь, круглая, обитая жестью и доходившая до потолка. Она с лихвой обогревала две камеры, я знал это, ибо подобие таких печей мне пришлось видеть на пересылках во время моих ранних странствий по этапам страны, правда всего один раз. А вот такое зарешеченное огромное окно, да еще такое низкое, я видел впервые. Все же остальное было обычным. Очень низкий потолок, маленькие деревянные двери, справа от входа сплошные двухъярусные нары, в левом углу параша, посредине камеры стол – это был обычный интерьер пересылочных камер того времени, а иногда и не только пересылочных. Самым привилегированным местом в камере был угол справа от входа на верхних нарах. Здесь было светло, угол не просматривался в глазок, хотя, по сути, глазок – одно название, но тем не менее бдительность каторжане в неволе никогда не теряют. Естественно, через несколько минут, после того как мои глаза привыкли к камерному полумраку, я оказался в их компании. Встретили меня, как и подобает встречать бродягу в хате, чифирем, «Пшеничной» и братским теплом. Здесь, на пересылке, интересоваться прошлым человека, вновь прибывшего, не было никакой нужды. Каждый из новичков побывал по меньшей мере в двух тюрьмах, прежде чем прибыл сюда: в Бутырках и Красной Пресне или в Матросской Тишине и той же Красной Пресне. А его багаж хороших или плохих дел шел за ним всюду, где шел этап, где были пересылки и тюрьмы, где были лагеря – в общем, везде, где был воровской ход, а он был в России-матушке везде, где теплилась жизнь. Так что скрыть что-то или умолчать о чем-то было практически невозможно. Если же кто-то и умудрялся обойти пересылочное сито, то, как правило, ненадолго. После разоблачения такого перевертыша ждало суровое наказание, поэтому по прибытии в любое из мест заключения каждый занимал в иерархии преступного мира то место, которое он заслуживал. А критерием всему были поступки людей, по ним и судили о человеке. Вопросы, которые бродяги задавали друг другу при встрече на пересылках, касались новостей воровского братства и преступного мира в целом. С наслаждением потягивая положенные два глотка чифиря, пущенного по кругу в трехсотграммовой эмалированной кружке, и с не меньшим наслаждением глотнув «Пшеничной», я, по старой привычке, стал присматриваться к новым знакомым и к концу ритуала уже имел некоторые представления о людях, которые меня окружали. Это даже отразилось в моем настроении, я помню, что много шутил и смеялся, а ведь с кем попало таких вольностей я бы не позволил себе никогда. К сожалению, людей, что повстречались мне в той хате, я не запомнил, но это, думаю, не беда, главное – вспомнил о них, значит, было о ком. Поинтересовавшись по ходу разговора в первую очередь об урках и узнав, что их на пересылке всего двое, я тут же отписал им маляву. А затем, после нескольких часов душевного общения, уставший с дороги, я заснул сном праведника и проспал так до самого утра. В предыдущих главах я писал, что человек, именующийся бродягой, куда бы он ни прибыл, в первую очередь интересуется: есть ли там урки? Этот ритуал подчеркивал уважение к воровскому клану, его значимость.