Низкое желтое солнце уже не грело, а только слало на землю ровный свет, похожий на прощальный привет. Солнце готовилось к уходу на зимний долгий отдых и печально смотрело на живую угасающую природу. Где-то далеко горела тайга, и смрадное дыхание доносилось сюда, в речную долину, затяжными порывами ветра, пугая неизвестностью будущего и вселяя страх. Природа, казалось, не хотела выпускать их, дерзких людей, из своей глухомани, не хотела, чтобы тайна тысячелетии была раскрыта и перестала существовать.
Обратный путь казался бесконечно долгим, и Лариса с облегчением вздохнула, когда вдали, за поворотом реки, увидела над лесом струйки дыма и знакомо запахло человечьим жильем, домашним теплом и немудреным таежным уютом. Федор, отталкивая багром тяжело нагруженную лодку от берега, от острых как нож краев первого льда, хрипло и весело выдохнул:
— Доплыли! Мать честная, доплыли!
В Шелогонцах они не задержались, пробыли всего пару дней. Но отдыхать было некогда. В Шелогонцах геологов уже не оказалось. Лариса первым делом направилась на почту. Молодой белобрысый парень удивленно посмотрел на Попугаеву, когда она протянула ему лист бумаги с кратким текстом.
— Передайте по радио в Нюрбу, Бондарю.
— Тут не очень понятно, — радист прочел вслух: — «Нашли вечную стоянку оленей. Срочно высылайте самолет за образцами». Как понимать это? Неужто самолетом повезете олешек?
— Там поймут.
В Нюрбе поняли сразу и не поверили. Не поверили насчет трубки. Но «олени» приняли как должное. Бондарь сердечно поздравил с успехом, со «стадом» и сообщал, что «свободного борта сегодня нет, а завтра вылетает самолет с грузом в Михайловскую экспедицию и попутно заберет вас».
— Что ж, это хорошо, день на сборы есть, — сказала Попугаева и подумала о том, что Бондарь остался Бондарем, поэкономил даже здесь, не стал жечь бензин, гонять свой самолет, а использовал попутный, да притом северного соседа. И еще вспомнила, как в прошлую осень, на «вечере полевиков», она впервые увидела северного соседа, начальника заполярной Михайловской экспедиции Андрея Александровича Гаврилова. Ей запомнились его высокий рост, тонкие черты лица; живой взгляд и загорелые крепкие руки. И чисто по-женски подумала: узнает ли он ее?
2
Гаврилов узнал. И даже больше — он смутился. Это было видно по его застенчиво-радостной улыбке и вспыхнувшим звездочкам в глазах. И Ларисе стало приятно, она снова почувствовала себя женщиной, притом не только молодой, но и привлекательной, умеющей нравиться.
— Вот это сюрприз! Вот это сюрприз! — повторял Андрей Александрович, дружески обеими руками пожимая ее плотную маленькую руку. — Мы всегда рады гостям, тем более милым ленинградцам! Не ожидал, что Бондарь так расщедрится.
— Я случайно, вернее, попутным рейсом… А еще вернее, так летчику удобнее. Чтоб на обратном пути не делать лишней посадки, — она не отнимала своих рук, чувствуя тепло его ладоней.
— Значит, Лариса… Вы разрешите так вас называть? — спросил Гаврилов, и в его голосе был намек на то, что именно так по имени ее называли в то веселое, праздничное утро, когда пили из полевых кружек в их комнатушке традиционное шампанское, и, уловив в ее глазах согласие, продолжал: — Значит, Лариса, вы к нам ненадолго?
— Это зависит не от меня, — почему-то выпалила она, хотя намеревалась сказать, что очень торопится, что надо как можно быстрее добраться до Нюрбы, — а от командира корабля.
— Ну, этот вопрос мы мигом уладим, — сказал Гаврилов.
— Ничего не выйдет, шеф, хотя мы с полным удовольствием и загостили бы, — отозвался летчик. — Скорее разгружайте, и мы тут же махнем назад. В тайге пожары. Надо вывозить людей.
— Но подзаправиться-то можно? Обед у нас праздничный. Гусей настреляли и тайменя выловили, — сказал Гаврилов и добавил, что в запасе у них еще кое-что имеется для торжественных случаев.
— Так у нас и есть самое торжество, праздник настоящий! — выпалил Федор Белкин и под строгим взглядом Попугаевой сразу осекся, вспомнив ее строгий наказ о находках, вернее, об открытии кимберлитовой трубки не трепаться, пока она не доложит по инстанциям как положено.
— Ну, договаривай, какое у вас торжество? — Андрей Александрович повернулся к Федору, смущенно топтавшемуся на месте. — День рождения? У начальницы? Да?
— Не, совсем нет… Другое.
— Удачный у нас сезон получился, — сказала Попугаева. — Очень удачный.
— «Оленей» встретили? — условным кодом спросил Гаврилов.
Попугаева заколебалась. Говорить или не говорить? В их работе слишком много всего. Вспомнила ответ Бондаря, который не поверил ее радиограмме. Перед глазами встали пункты и параграфы наставлений и инструкций. И еще подумала, что перед ней не рядовой геолог, а начальник экспедиции, по чину равный Бондарю. Да и нашла она кимберлитовую трубку почти на самой границе, на линии раздела владений двух соседних экспедиций. Какие тут могут быть секреты? Все равно Гаврилов не сегодня, так завтра узнает. От других. Из официальных источников. И она, Лариса, будет не очень приятно чувствовать себя в будущих встречах с Гавриловым, который к ней с чуткостью и вниманием относится, совсем не так, как самоуверенный Бондарь. И она решилась:
— Да, нашли. Только не «стадо», а настоящую «стоянку».
«Стоянок» еще никто и никогда не находил. Ни здесь, ни в других районах страны, Гаврилов это хорошо знал. И тоже позволил себе усомниться. Поэтому и уточнил, как говорят, открытым текстом:
— Промышленная россыпь?
— Конечно, промышленная. Только не россыпь, а «стоянка», — ответила Попугаева, читая в глазах Гаврилова и удивление, и радость, и открытое восхищение.
— Не может быть!
— Может, Андрей Александрович!
— Своя, отечественная?
— Да, своя. Первая отечественная «стоянка»! — она хотела сказать «трубка», но удержалась и произнесла условное слово «стоянка».
— Так это ж действительно сегодня праздник у нас! Великое торжество! — Гаврилов радовался искренне и открыто. — Поздравляю! От всей души и сердца поздравляю! Тут и поцеловать не трех!
Он обхватил Попугаеву, привлек к себе, обнял крепко и поцеловал. Потом еще раз и еще. Не разнимая рук, произнес:
— По-русски… Трижды! Примите наши радость и восхищение!
— Спасибо, Андрей Александрович, — Попугаева высвободилась из его дружеских объятий и велела Федору взять ее рюкзак с образцами, где лежали самые лучшие, вынутые из кимберлитовой трубки.
— Идемте ко мне, — сказал Гаврилов.
В кабинете Гаврилова, не таком просторном, как у Бондаря, но светлом и уютном, Лариса поставила свой потертый тяжелый рюкзак на письменный стол, развязала засаленные тесемки. Вынула увесистый кусок кимберлита, густо нафаршированного алыми пиропами, зеленоватыми оливинами и черными горошинами ильменита, среди которых, как льдинки, как осколки толстого стекла, остро поблескивая гранями, выделялись два прозрачных чистых кристалла.
Гаврилов смотрел молча, изучающе внимательно и радостно-удивленно, потом взял осторожно на свою широкую ладонь образец.
— Это и есть… — он сделал паузу, — это и есть знаменитый кимберлит?
— Да, он самый. Из трубки.
— Даже не верится.
— И мне тоже все еще не верится, — откровенно призналась Лариса.
— Спасибо вам, — сказал Гаврилов и, не выпуская из рук кимберлита, повторил: — Спасибо вам! У меня исторический день сегодня: ведь я, по-существу, третий человек в мире, после вас двоих, конечно, который держит в руках советский кимберлит!
— Да, третий, — подтвердила Попугаева.
— Вы нам оставите хоть маленький образец? — спросил с надеждой в голосе Гаврилов.
— Не могу, сами понимаете, — ответила Попугаева. — Сначала должна отчитаться.
— Понимаю, понимаю, — произнес Гаврилов и попросил: — Но нашим геологам хоть покажете?
— Покажу.
Потом в кабинете было столпотворение. И тишина. Попугаева коротко рассказала о своем открытии коренного месторождения. Показывала образцы. И опять шумные поздравления. Они продолжились за наспех устроенным праздничным столом, на котором появилось все лучшее из сохранившихся запасов на складе экспедиции. Рядом с жареной рыбой и гусятиной стояли глубокие миски с черной и красной икрой, раскрытые банки с крабами, шпротами, сардинами, маринованными огурцами, сливами, бутылки с коньяком и шампанским, и отдельно, на тарелке, зеленел, чем-то напоминая кимберлит, нерезаный темно-зеленый арбуз, доставленный сюда летчиками.
Лариса была счастлива, приятно кружилась голова от шампанского, она улыбалась и радостно думала о будущем. Она и не предполагала, что этот праздничный, собранный на скорую руку обед и будет самым торжественным праздником по случаю великого открытия, самым радостным и искренним.