кардиналу Содерини, который так много сделал для его возвеличения. После этих обычных торжественных слов я удалился. С тех пор пришли ваши письма от 2-го этого месяца, в которых вы пишете, что знаете об избрании нового папы, и удивляетесь, что от меня нет писем. Думаю, что вы уже получили четыре письма, но не моя вина, что они запаздывают, так как дель Бене отправили ночью гонца и ничего мне об этом не сказали; я их все же не виню: они думали, как уверяли меня на другое утро, что в письмах, которые я им вручил раньше, уже сообщается об избрании папы. Как бы то ни было, надеюсь, что, когда мои письма до вас дойдут, вы будете ими довольны. Так как в ваших письмах от 2 ноября сообщалось о разорении Романьи, о замыслах венецианцев и вообще о том, как обстоят дела с этой стороны, то монсеньор Содерини и д’Амбуаз нашли, что я должен сейчас же идти с этими известиями к папе. Я отправился к его святейшеству и прочел ему письмо; папа сказал мне, что, по его мнению, Диониджо ди Нальдо будет поддерживать герцога Валентино, а не венецианцев, герцог Урбинский поступит по-своему, а не по указу венецианцев, что дела должны будут принять иной оборот, когда в Венеции узнают о его избрании, что до сих пор они шли плохо, так как о его избрании еще не знали, и что он будет говорить с д’Амбуазом. Откланявшись его святейшеству, я говорил с монсеньорами Асканио, Сан Джордже и Сан Северино и указал им, что дело идет не о свободе Тосканы, а о свободе церкви; венецианцы будут сильнее, чем сейчас, папа превратится в их капеллана, и дело кардиналов — позаботиться о защите престола, наследниками которого они могут быть; мы же со своей стороны напоминаем им об этом вовремя и, по малым средствам нашим, предлагаем что можем. Кардиналы сказали мне, что они это понимают, и обещали все сделать. Затем я говорил с герцогом, которому нарочно сообщил эти известия, чтобы лучше узнать, как обстоят его собственные дела, в чем надо его бояться и на что можно надеяться; когда герцог услышал о восстании в Имоле и о нападении венецианцев на Фаэнцу, он заволновался свыше всякой меры и стал горько упрекать ваши светлости; он говорил, что вы всегда были его врагами, и ему надо жаловаться на вас, а не на венецианцев, ибо вам стоило послать сто солдат, чтобы спасти его владения, но вы этого не захотели, и теперь он постарается сделать все, чтобы вы первые в этом раскаялись; если Имола потеряна, он не намерен больше ни набирать людей, ни лишаться остатка своих владений, чтобы вернуть потерянное, не хочет быть больше вашим посмешищем, а хочет все, что у него осталось, сам передать венецианцам; он надеется скоро, на радость и веселье себе, видеть гибель вашего государства, потому что французы или сами пропадут в Неаполитанском королевстве, или у них будет там столько дела, что они не смогут вам помочь; все это было сказано словами, исполненными яда и страсти. У меня было что ему ответить, затрудняться в выборе слов мне бы тоже не пришлось, но я решил попытаться его смягчить, а затем, чувствуя, что теряю терпение, я постарался как можно проворнее ускользнуть и вернуться к монсеньору Содерини и д’Амбуазу, которых застал за столом: они ждали меня с ответом, и я им подробно передал весь разговор. Д’Амбуаз возмутился словами герцога и сказал: «Бог еще никогда не допускал, чтобы грех оставался безнаказанным, и не допустит безнаказанности грехов этого человека». Я писал вашим светлостям в письме от 4 ноября, где находится сейчас этот герцог и что можно предполагать на его счет. С тех пор выяснилось, что он, где только может, набирает людей, и некоторые его приближенные, которых я знаю, говорили мне, что он во что бы то ни стало хочет с возможно большим войском вступить в Романью. Теперь он вне себя от потери крепости Имола, и я не знаю, не изменит ли он своих намерений. Ничего другого о нем сообщить вам не могу, а что касается Романьи, то монсеньор д’Амбуаз и другие кардиналы, ведающие дела Италии, склонны прийти к какому-либо из двух решений: именно, что эту землю, Романью, надо передать или папе, или королю; не знаю, удастся ли это, но думаю, что для этого будет сделано все и испробованы все пути, так как других средств, мне кажется, никто не предлагает…
Ваш слуга
Никколо Макьявелли.
6 ноября 1503.
X
Великолепные синьоры.
Я писал вам вчера, а сегодня утром в Феррару уехал гонец, и мне ничего об этом не сказали. Я снова напомню этим купцам, чтобы они делали свое дело, а я буду делать свое. Вчера, после разговора со мной, герцог, как я уже писал вашим светлостям, был жестоко взволнован и послал за кардиналом Содерини; сегодня он снова послал за ним, и во время этих двух бесед, особенно последней, он, помимо обычных жалоб, сказал, что, как ему пишут 4 ноября, начальник Имолы не убит, а взят в плен, крепость и город стоят за него и синьор Оттавиано, подошедший с большим отрядом, отбит. Герцог сказал еще, что Диониджи ди Нальдоего поддерживает, а у венецианцев слишком мало войск, чтоб их надо было бояться; вообще монсеньору кажется, что у герцога благодаря таким известиям вновь оживилась надежда отвоевать эти владения. Теперь он жалуется на французов, на всех людей вообще, надеется, что папа сделает его полководцем святого престола, и думает, что об этом будет объявлено завтра на заседании Конгрегации. Монсеньор уверил его, что отчаиваться бесполезно и что отчаяние обрушивается большей частью на того, кто ему предается. С другой стороны, он подал ему надежду и кое-что обещал ему от вашего имени. Теперь надо выждать, что сделает завтра Конгрегация и удастся ли герцогу получить этот жезл, а если не удастся, то надо посмотреть, что он замышляет и как поступит. Ваши светлости будете осведомлены обо всем, и я буду вам благодарен, если вы мне укажете, как мне при всех случаях надо вести себя с этим герцогом, продолжать ли разговоры с ним и в каком духе. Ничего нового в других делах нет.
Ваш слуга
Никколо Макьявелли.
Рим, 7 ноября 1503.
XI
Великолепные синьоры.
Последние свои письма 6-го и 7-го я послал с курьером, которого отправляли болонцы;