Читать интересную книгу Черная радуга - Евгений Наумов

– Доро-о-га-а-а… вдаль ведет…

У него был приятный голос, правда, сейчас осипший, и он постоянно выступал в самодеятельных концертных бригадах, отправляющихся в глубинку, даже солировал, сам себе аккомпанируя на баяне. Мало того, он написал множество песен о Севере на стихи местных поэтов, которые исполнялись самодеятельными коллективами. Он уже считался корифеем, местным композитором-самородком, и не раз даже поднимался вопрос об издании его песен отдельным сборником – они действительно звучали хорошо. Но каждый раз сборник с треском проваливался: стихи, на которые самодеятельный композитор писал свои песни, не выдерживали никакой критики.

Матвей удовлетворенно оглядел присутствующих. Все убежденные перекати-поле, легкие на подъем, застрельщики, как он их называл, позаимствовав определение из какого-то крикливого газетного заголовка: «Застрельщики славных дел».

– Эти любое славянское дело застрелят…

«Застрельщиков» ничто не держало на земле, вот и несла словно бы центробежная сила все дальше и дальше от осередка земли, пока не выносила наконец на берега Северного Ледовитого, а дальше некуда, не то понесло бы и дальше.

Хотя у некоторых были семьи и даже не одна, удерживающей силы они тоже не имели, а иногда играли и роль дополнительного стимулирующего фактора в их бесконечном бегстве по земле: подальше, подальше от надоевших будничных забот, пеленок, распашонок.

И хотя они, бывало, и оседали надолго на Севере, все равно чувствовали себя тут временными. Каждый, как диктор Хоменко, назначал себе какой-то там срок «отбыть свое», а потом податься либо в заработанную кооперативную квартиру на материке, либо просто в родные края. И это накладывало на каждый северный город или поселок своеобразный отпечаток неблагоустроенности, временности. Летом кругом лежали кучи мусора, угля, валялись пустые консервные банки, порожние бутылки, ветер гонял по улицам обрывки бумаг. Зимой снег засыпал всю эту непотребность белоснежными сугробами, которые быстро покрывались налетом чугунной сажи от работающих котельных, – их в городе были десятки, каждая фирма строила свою, не желая делиться теплом с соседями. Подлетая на самолете или вертолете, можно было явственно видеть висевшую в воздухе шапку темного смога – и это на Севере, где чистейшие пространства раскинулись на тысячи километров!

Но это никого не заботило. В городе уже десятки лет строилась крупная ТЭЦ, которая должна была аннулировать все котельные, периодически и торжественно назначались, но так и не выполнялись крайние сроки пуска ее: то материалов недозавезли, то гвоздей не хватало, то оборудование недопоставили…

Даже и то, что было построено на вечной мерзлоте (казалось бы на века), быстро разрушалось в результате безалаберности и чувства временности пребывания здесь. Все постройки стояли на деревянных или железобетонных сваях, забитых глубоко в мерзлоту. Но она не держала, плыла – из котельных, жилых домов, предприятий отработанная вода спускалась прямо в землю, хотя на всех домах аршинными буквами было написано, что кубометр теплой воды может растопить до десяти кубометров вечной мерзлоты, а струйка воды толщиной с карандаш опаснее мины-фугаски под домом. Но сотни кубов уходили в землю, и не толщиной с карандаш, а толстыми шланговыми струями. Сваи отрывались и тонули, по фасадам домов змеились зловещие трещины. Когда назревала аварийная ситуация, и тут шли по временному пути: постройки скрепляли различными стяжками, балками, поперечинами, в результате чего они выглядели фантастическими сооружениями. Между предприятиями то и дело возникали тяжбы и споры: кто сливает теплую воду в землю?

Кое-кто из «застрельщиков» уезжал все-таки, в отчаянии или спьяну решив «рвануть», но потом неизменно возвращался. Поэт-сторож Андрюша уезжал дважды, столько же – Куницын, а Матвей даже трижды, но все неизменно возвращались на Север, как магнитная пулька. Пряча истинную причину, шутили, что привыкли к длинным рублям, а на материке, дескать, нужно все время слюнить пальцы, чтобы копейка не сорвалась и не закатилась. На самом же деле – и Матвей это особенно остро почувствовал во время отъезда – их неудержимо тянуло назад, в мир простых открытых душ, безоглядной взаимопомощи по первому зову.

Однажды Матвей застрял из-за пурги в аэропорту на две недели, «высох», и его кормил и поил совершенно незнакомый нефтеразведчик, а потом его и нефтеразведчика кормил и поил художник, о котором они только и знали, что его зовут Юра. Сказочная страна в наш век холодного расчета и первой заповеди: «Урви, или урвут у тебя!»

А еще эта сказочная страна полонила души чем-то неуловимым. Уж в каких цветущих городах не пожил Матвей – и в Ленинграде и в Хабаровске, и во Владивостоке, и в Полтаве, даже скромный Магадан выглядел в сравнении со здешними селениями европейской столицей, а все равно тянуло именно на эту неухоженную, замусоренную, какую-то обиженную землю, вызывающую щемящую любовь.

У него навернулись слезы на глаза («Становлюсь плаксив», – машинально отметил он), и, пряча их, он скомандовал:

– Нацеживай!

Каждый по северному обычаю нацеживал себе сам: сколько хочет и может.

– Ну, будем! – Куницын высосал первым. Не выпуская из руки папироску, опрокинула Куховарова.

Поднеся ко рту стакан с водкой, Матвей явственно ощутил запах этилового спирта – первый признак начинающегося штопора. Значит, организм уже переполнен им и обмен веществ идет по сивушной схеме. «Сколько теперь продержусь? Ведь агент еще не раскрыт…»

Матвей нагреб около себя копну пятерок:

– Кто на копытах шататься может?

Вызвались Гаранжа и Куканов, вооружились авоськами, сумками.

– Шампани, коньяку, сиводрала, бормотухи – весь ассортимент, на все вкусы, и так, чтобы больше не бегать, – наставлял их Матвей.

– Все равно не получится, – радостно ухмыльнулся Андрюша. – Еще не раз побежим.

Матвея всегда изумляла его способность выстоять в любой шторм. Худой, в чем только душа держится, но, бывало, все полягут, а он один бредет в магазин, потом растаскивает «павших» по домам. Он объяснял, что сивуха придает ему силы.

– Держитесь, – сказал он, окидывая всех широко расставленными серыми глазами, в которых светились ум и тоска. – Не улетайте!

– А куда мы улетим, – сказала Куховаров. – Уходите, но возвращайтесь.

Когда хлопнула за гонцами дверь, Вадим оживился:

– Для полного кайфа нужно высвистать бабец. Он потянулся к красному телефону, который стоял на столе, и обнаружил, что тот разбит. Кряхтя, поплелся в прихожую, где стоял параллельный черный телефон, – тот тоже был разбит. Постоял в недоумении.

– Неужто отрезаны от мира? Оба не работают? Матвей злорадно наблюдал за ним.

– Почему? Оба работают.

Вадим хмыкнул, рассматривая аппарат, из которого вылезали внутренности:

– А как…

– Придерживай вилку коленом, а говори туда, где слушают, и слушай там, где говорят.

– Меха-а-аника… Ну ладно, сейчас наберу для тебя заветный.

Прикрывая диск телефона, чтобы не подглядели (публика хваткая), Вадим набрал номер.

– Але! Танюша? Что, котельная? Тьфу… Снова набрал – не то. Задумался.

– Надо же, вылетело из головы… Из угла кто-то бухнул:

– У Таньки восемьдесят девять двадцать два.

– Что? Точно! А ты откуда знаешь? – он растерянно блеснул очками.

– Кто ее телефон не знает… Вадим сконфуженно набрал номер.

– Танюша? Але! Да, Вадим. Только прилетел. Ну, долго рассказывать. Приходи. По дороге подруг захвати – чем больше, тем лучше. Точнее, чем лучше, тем больше. Что? К Матвею.

Та возмущенно застрекотала в ответ.

– Погоди! – крикнул Вадим. – Придешь, за бутылкой разберемся.

Он с треском бросил трубку и повернулся к Матвею.

– Отец! Ты уже там побывал.

– Она сама меня высвистала. Только я закрутился и пришел не в точно назначенный срок.

А точнее, он пришел не только не в назначенный срок, а в совсем неудобное время – уже за полночь и пьяный. Танька открыла дверь на щелку и зашипела:

– Сейчас нельзя, у меня гости. Приходите завтра, – и тут же захлопнула.

Гости или гость, если они были, не высовывали в коридор носа, и Матвей, плюнув на порог, ушел. Видимо, об этом сейчас стрекотала по телефону Танька.

– Все справедливо, – кивнул Вадим, выслушав. – Чего ж она возмущается, не пойму.

– Женские капризы. А я не в унисон сработал… Ты бы сказал ей, чтобы марафет навела. Открыла мне – лахудра в стереокино. А после марафета смотрится.

Танька происходила из «неблагополучной семьи» (отец пил запоями) и рано пошла вразнос, познав прелести общения с мужиками, сивухой, и даже, по приглушенным слухам, баловалась наркотиками. Тогда все слухи о наркотиках были приглушены. От какой-то несчастной любви резанула себе вены, ее спасли, вылечили – заодно и от несчастной любви. Поняв, что все мужики на одну колодку, беспутную жизнь продолжала, – правда, до родичей не опускалась, общалась в основном с интеллигенцией, потому что была начитанной сметливой девчонкой с живым тонким Умом – могла даже участвовать в теоретических диспутах о любви и Дружбе.