Сразу после обращения он с жаром новоначального создает два больших цикла стихов на темы Евангелия и Псалтири. Пишет он в эту пору много, горячечно, чтобы в итоге бросить писать.
В Оптину пустынь о. Василий пришел уже человеком «не пишущим», и из-за этого был даже конфликт. Вскоре после открытия монастыря здесь начали выпускать свою газету «Обитель». Но если желающих писать было много, то умеющих — мало. И тут обнаружили, Что о. Василий профессиональный журналист, а стало быть, должен писать для газеты. Отец Василий отказался, вызвав тем самым осуждение новоначальных: «Мы пишем, проповедуем, а он? Эгоист!» А один послушник, оставивший затем монастыри ради творчества в миру, даже сказал обличающе: «Он же как булавкой пришпилил себя к покаянию да и распялся на том!» Все так. И чтобы понять позицию о. Василия, приведем один разговор с ним. Однажды иеромонах П. принес ему кассету современных духовных песен и спросил после прослушивания:
— Ну как — хорошо?
— Хорошо, — ответил о. Василий. — Только бутылки не хватает. Душевное это, а не духовное. Вот стихами старца Варсонофия даже отчитывать можно.
Эти слова о. Василия по сути кратко передают главную мысль из неопубликованного еще в те годы письма святителя Игнатия Брянчанинова к послушнику Леониду: «Оду „Бог“ слыхивал я, с восторгом читывал один дюжий барин после обеда, за которым он отлично накушивался и напивался… Верен, превелик восторг, производимый обилием ростбифа и шампанского, поместившегося во чреве! Ода написана от движения крови — и мертвые занимаются украшением своих мертвецов! Не терпит душа моя смрада этих сочинений! По мне уж лучше почитать, с целью литературной, „Вадима“, „Кавказского пленника“, „Переход через Рейн“: там светские поэты говорят о своем и в своем роде прекрасно, удовлетворительно. Благовестие же от Бога да оставят эти мертвецы! Не знают они — какое преступление: переоблачать духовное, искажать его, давая ему смысл вещественный!»
От юности о. Василий посвятил себя работе над словом и после встречи со Словом, рожденным Духом Святым, для него разом померкли все словеса земного мудрования. Отныне цель жизни была уже иной: «Я от всего отказался и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа» (Флп. 3, 8.). И на этом пути исподволь вызревал данный ему Господом дар.
Он отверг душевное ради духовного. Но все же его тянуло писать, и на первых порах в дневнике изредка появлялись строки:
Что, инок, взялся за стихи? Или тебе Псалтири мало? Или Евангельской строки Для слез горячих не достало?
По словам выдающегося православного богослова XX века Владимира Лосского, человек рожден быть «поэтом для Бога». Таким поэтом для Бога был о. Василий, не подозревавший до поры, что его родной язык церковно-славянский, а призвание не стих, а стихира. Когда после убийства нашли монашеский дневник о. Василия и впервые прочли его стихиры, то поразило открытие — от нас ушел одаренный духовный писатель, так много обещавший в будущем. Жизнь оборвалась на взлете.
Дневник 1988 года
Дневник о. Василий начал вести еще перед уходом в монастырь, и нам уже случалось приводить выдержки из него. И все же ради целостного восприятия текста представляется необходимым дать дневник без купюр. Вот он.
11 марта 1988 г.
По благословению о. А. (по второму) пытаюсь начать дневник. Вечером беседа. Все мои слова не по существу. Не могу точно выразить свои основные духовные проблемы, поэтому беседа течет сама по себе и не утоляет моей жажды.
12 марта 1988 г.
Утро. Мать нашла мой крещальный крестик. Мне 27 лет. Я надел этот крестик впервые после крещения, бывшего 27 лет назад. Явный знак Божий.
Во-первых, указующий (может быть, приблизительно) день моего крещения (мать не помнит) — это радостно.
Во-вторых, напоминающий слова Христовы: «…возьми свой крест и следуй за мной» — это пока тягостно.
На Всенощном бдении вынос Креста (Крестопоклонная неделя Великого поста). Воистину крестный день!
13 марта 1988 г.
Литургия в церкви Пророка Илии.
Тренировка. В гостях у Левана.
14–19 марта 1988 г. г. Тбилиси
5 игр. Пост. Познал опытно слова Давида: «Колена мои изнемогли от поста и тело мое лишилось тука». Господи, спаси и сохрани!
20 марта 1988 г. Воскресенье. Литургия. Богоявленский собор.
21 марта 1988 г.
«Не сидел я в собрании смеющихся и не веселился: под тяготеющей на мне рукою Твоею я сидел одиноко, ибо Ты исполнил меня негодования». (Иеремия 15, 17–19)
Не сидел я в кругу захмелевших друзей, Не читал им Рубцова и Блока. Опечалился я, и с печалью своей Я сидел у икон одиноко.
22 марта 1988 г.
Выставка работ К. Васильева. Небольшой зал в здании Речного вокзала. Вся выставка работ 30. Интересно, талантливо, красиво, т. е. душевно, а хочется духа! Людям нравится, говорят — возвращение к истокам(!) Каким? Истоки Руси в христианстве, а не в дремучем лесу. Васильев, видно, увлекался Вагнером (хоронили под его музыку), есть несколько работ о Нибелунгах. Поэтому и в картинах о Руси тот же языческий привкус (глаза). Соколиный взгляд, волчьи глаза. А хочется побольше доброты, любви, милосердия.
Но тут уже Христос: «милости хочу, а не жертвы».
Я сжег «Иудейские древности». Они были написаны в марте 86 г., т. е. ровно 2 года назад.
23 марта 1988 г.
В богослужении задействованы все пять чувств человека. Цель — облаготворить человека, в пределе — возвысить, выявить Божественную его сущность, дать ему самому ее ощутить, насладиться ею и побудить стремление к сохранению и умножению этой духовной красоты, которая, несмотря на наше духовное упорство, доходящее до полного отрицания существования этой красоты, все же не оставляет и не покидает нас.
После долгих раздумий над чем-то очень важным для нас и требующим обязательного разрешения, вдруг рождается примиряющая мысль. Именно рождается: мы были чреваты этой мыслью, вынашивали ее, испытывали муки и боль и, наконец, радуемся ее появлению. Радуемся искренне, как дети. Эту радость мы принимаем порой за истинность, считая, что мы много трудились и потому достойны ее. Но все подлежит проверке опытом. Мысль может быть убедительной, изящной, интересной, но не всегда истинной.
О трех видах искусств: литература (слово), музыка (звук), художество (цвет). Синтез = содержание + форма.
Слово сильнее, чем звук и цвет.
Звук — более тонок, как бы расплывчат, а потому менее конкретен, определен.
Цвет — более определен, оформлен, но менее тонок. И в том, и в другом как бы существуют начатки слова, потому и звук и цвет словесны и потому они смогли составить в синтезе слово.
Слово — достояние человека и явление его Божественной сущности. У животных есть и музыка и художества. Например, пение птиц и изящество форм и красок у бабочек, отсюда древние культы обожествления животных. Христианство же по сути словесно, потому и человечно. «Слово было Бог». Не звук, не цвет, но Слово!!!
Иначе Евангелисты должны были написать симфонии и картины, чтобы возвестить о Христе.
Итак, слово — это оформленный, окрашенный звук или наполненный, озвученный цвет.
Слово — меч, оно имеет в себе направленность, вектор действия, оно заставляет определиться и потому создает отношения, чувства, т. к. они существуют только по отношению к чему-то, к кому-то. Звук и цвет скорее опахало. Они приближают красоту и соединяют душу с нею, но всю (!) душу, т. е. все, что в ней хорошего и плохого. Здесь синтез, а в слове анализ.
В звуке и цвете нет критерия истины.
В музыке и живописи это гармония, т. е. осмысленный порядок, словесный порядок. Здесь есть слово, хотя сокрыто, но есть.