Свежим ветром пахнуло от этой работы: она показывала, что научная психология может быть подлинно жизненной, помогающей разбираться в очень сложных психологических проявлениях личности. Личностный подход к проблеме интеллекта, равно как и содержащаяся в работе постановка проблемы интуиции, весьма актуален и для современной психологии.
В 1945 г. директором Психологического института стал А. А. Смирнов, а его заместителем — Б. М. Теплов. При новом руководстве начался период расцвета института. В эти годы раскрылись необыкновенные возможности Теплова как крупномасштабного руководителя, организатора науки. В послевоенное десятилетие он был, пожалуй, самым влиятельным из психологических лидеров, хотя и не занимал очень высоких постов и, как и Смирнов, так и не вступил в КПСС (при этом он мягко иронизировал, что в «нерушимом единстве партии и народа» надо же кому-то представлять народ, оставаясь беспартийным). Его высочайшая образованность и культура, проницательный ум, сильный волевой характер делали его главной фигурой на психологическом Олимпе. Для всех причастных к психологии значительность его как ученого и как личности была очевидна — его немного побаивались, почитали и любили.
Однако нельзя забывать, какая общественно-политическая атмосфера царила в стране в те годы. Конец 40-х — начало 50-х гг.: репрессии, параноидальный культ Сталина, партии, так называемые дискуссии, жестко направлявшие в определенное русло целые отрасли науки и культуры. Все это, разумеется, не могло не оказывать вредоносного влияния на то, что делалось и в психологии. Но благодаря таким деятелям, как А. А. Смирнов и Б. М. Теплов, некоторые мрачные веяния той поры проявились в психологии не так сильно, а то и вовсе прошли стороной. Психологический институт оставался неким оазисом, где сохранялись многие нормы порядочности и проявления бескорыстной преданности науке. Трудно переоценить в этом заслуги тандема Смирнов — Теплов. Директору и его заму по науке удавалось во многих непростых ситуациях отстоять интересы психологии, да и благополучие отдельных психологов (что требовало определенного мужества).
Оба — ученые высшего класса, последние представители прежней русской интеллигенции, гуманисты, проявившие себя и как мудрые политики. Да, они вынуждены были стать конформистами, то есть в политическом отношении уподобиться окружающим, «принять правила игры». Но в этом вынужденном конформизме они не теряли чувства меры, блюдя свою порядочность и достоинство.
«Лысенковский период», отозвавшийся в психологии безудержным (и по сей день не изжитым) пафосом формирования личности и столь же решительной критикой представлений о природно-генетической основе индивидуальных различий, лишал Теплова возможности по-прежнему заниматься изучением проблемы способностей. Атмосфера была слишком накалена и попросту небезопасна. Теплов решил «переждать», как бы отойти в сторону, занимаясь историей психологии. Вместе с тем начиналась новая политическая кампания в науке — приближалась «павловская» сессия двух академий (1950).
Теплов всегда с пиететом относился к трудам И. П. Павлова и к самой личности этого выдающегося русского ученого. Он, как и Л. С. Выготский и С. Л. Рубинштейн, был склонен многое почерпнуть из павловского объективного метода изучения психики. С трудами Павлова он был знаком не понаслышке. Когда же началось расширительное толкование павловского наследия и на его основе стала провозглашаться «перестройка» психологии, оценка такой кампании Тепловым не могла быть однозначной. Он считал, что обращение к Павлову было противовесом лысенковщине. Ведь павловские работы — это серьезная наука. При этом он, конечно же, понимал безнадежность попыток «слияния» психологического и физиологического подходов применительно ко многим собственно психологическим проблемам. Но в некоторых разделах психологии такое сближение представлялось ему перспективным. В павловском наследии он особенно ценил учение о типах высшей нервной деятельности.
Сам Павлов, как известно, связывал типы нервной системы с различиями по темпераменту, что получило всеобщее признание. Но Теплов увидел в типологических свойствах нечто большее — подлинное доказательство существования природных предпосылок широкого спектра индивидуально-психологических особенностей. И Теплов принял поистине судьбоносное для его дальнейшей научной жизни решение: он перевел работу своей лаборатории в основном в психофизиологическое русло. Научной программой «на перспективу» стало исследование физиологических основ индивидуально-психологических различий. Такая цель воодушевляла его. Вероятно, это и было поиском «ниши», где можно было заниматься честной работой, — он оставался в пределах добросовестной, доказательной науки.
С точки зрения личной судьбы Теплова вряд ли можно назвать естественным или тем более благоприятным для него принятое им «самоограничение» — прежде всего изучать физиологические предпосылки индивидуальных различий. Скорее в этом можно увидеть драматизм его судьбы, когда психологу по призванию пришлось отойти, хотя по замыслу и временно, но на деле до конца жизни, в смежную область науки.
Уже через несколько лет интенсивных исследований стала возникать новая пограничная область науки — дифференциальная психофизиология, основанная на строгом эксперименте и подводящая естественно-научную базу под изучение некоторых индивидуально-психологических различий (поначалу в области ощущений, времени реакции, а также и более общих динамических особенностей психики). Новое направление исследований постепенно стало значительным явлением в психологии.
В дальнейшем идейная атмосфера стала относительно более свободной, и Теплов мог бы вернуться к своей излюбленной теме на собственно психологическом уровне. Но он уже был общепризнанным авторитетом в физиологии высшей нервной деятельности, высококомпетентным в электрофизиологии, в области математической статистики (показательна его статья о факторном анализе) — он уже не мог оставить возглавляемую им большую коллективную работу.
Слева направо: М. В. Соколов, Б. М. Теплов и А. А. Смирнов в дни совещания по психологии в Ереване, 1960 г.
Автор «Психологии музыкальных способностей» и «Ума полководца», квалифицированный знаток истории психологии, он, казалось бы, мог написать труд по психологии индивидуальности, который стал бы событием в мировой науке. Такой труд был запланирован, к нему он тянулся, но откладывал работу над ним, так как логика возглавляемых им исследований требовала дальнейшего углубления в психофизиологию. Жизнь оборвалась неожиданно…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});