Читать интересную книгу Сказания и легенды Средневековой Европы - М. Орлов

Ради этого инквизиторам пришлось даже видоизменить постановления о пытке. По тогдашним судебным уставам полагалось, что в иных случаях пытка не могла быть повторяема, если подсудимый сразу не признался. Отцы-инквизиторы, истязая человека в свое удовольствие, сколько им было угодно, приводили в свое оправдание тот резон, что они пытку вовсе не повторяют, а продолжают. Закон же вовсе не указывал в точности, сколько времени должна продолжаться пытка, т. е., так сказать, один ее сеанс, а потому можно было продолжать ее неделями, месяцами. Если же по временам пытаемому давался «отдых», то это служило лишь доказательством милосердия судей. Кстати, эти промежутки отдыха несчастный проводил в таких ужасных подземных норах, что содержание в них служило не отдыхом, а прямым продолжением пытки и, в сущности, имело целью окончательно подорвать и нравственные, и физические силы заключенного. Надо еще заметить, что, по правилам инквизиционного производства, можно было обойтись и без собственного признания подсудимого, приговор же постановить на основании свидетельских показаний. Так что пытка являлась в руках инквизиторов как бы уступкою, которую они должны были делать обычной юриспруденции. Она требовала признания подсудимого, и коли его нельзя было добиться никакими другими средствами, то приходилось прибегать к пытке. Из инквизиторов же некоторые неохотно к ней прибегали; только, конечно, вовсе не под влиянием жалости к подсудимому, а под влиянием страха и трепета перед могуществом сатаны.

Мы уже упоминали о том, что дьявол иной раз наделял своих приверженцев страшным даром безмолвия, при котором истязуемый молчал, как мертвый, так что пыткою от него ровно ничего нельзя было добиться. Поэтому-то иным инквизиторам пытка и представлялась средством, далеко не вполне надежным. Они и прибегали к другому средству, приносившему гораздо более благие плоды. Средство это заключалось во лжи, в обещаниях полного помилования, если обвиняемый принесет повинную. Давая такое обещание, инквизитор сознавал свою совесть в высшей степени свободною. В самом деле, к чему могло его, служителя Божия, обязывать какое бы то ни было обещание, данное ведьме, т. е. рабе сатаны, т. е., в сущности, самому сатане? Тут весь вопрос мог состоять только в том, поймается ли враг рода человеческого в расставленные ему сети, поверит ли он? Если эта уловка удавалась, т. е. если ведьма, обольщенная обещаниями полного помилования, приносила повинную, перед инквизитором вставала довольно щекотливая задача — нарушить торжественно данное слово и, не смущаясь им, повлечь ведьму на костер. Казалось бы, совесть самого обыкновенного смертного должна была испытывать некоторые угрызения при таком слишком бесцеремонном, чтобы не сказать наглом, обмане. И отцы-инквизиторы это, по-видимому, чувствовали, потому что в этих щекотливых случаях прибегали к разным уловкам. Так, например, добившись от ведьмы признания под обещанием полного помилования, инквизитор прекращал дело и передавал его другому судье. Этот другой постановлял свой приговор на основании сообщенных ему документов. Видя, что в деле имеется акт собственного признания ведьмы, он и приговаривал ее к сожжению на костре без малейшего колебания. Что же касается до первого инквизитора, то он благополучно убаюкивал свою совесть тем, что не он отправил ведьму на костер и что в смерти ее он нимало неповинен. Иные менее щепетильные инквизиторы поступали несколько проще. Добившись признания, они оставляли жертву отсиживать в тюрьме достаточный промежуток времени для того, чтобы все эти разговоры о помиловании понемножку стерлись из памяти, и тогда сами отправляли ведьму на костер.

Кроме этого прямого и бессовестного обмана подсудимых, применялись всякого рода косвенные способы. Так, например, иногда вдруг резко переменяли все обращение с подсудимым, переводили его из смрадной каморки в хорошую, светлую комнату, начинали хорошо кормить и в то же время через подосланных своих агентов кротко убеждали покаяться, уверяли, что хлопочут исключительно о спасении его души.

Совершенно надежным и верным признаком виновности ведьмы, т. е. ее дружбы с дьяволом, считалась ее неспособность плакать. Если подсудимая во время допроса и пытки оставалась с совершенно сухими глазами, тогда как в другое время могла свободно и обильно плакать, то уже одна эта странная особенность принималась как почти неоспоримый признак одержимости демоном. Толковалось это обстоятельство таким образом, что дьявол, друг и пособник ведьмы, снабжал ее этим даром выносливости, нечувствительности перед пыткою. В подобных случаях инквизитору рекомендовалось всеми возможными средствами разжалобить ведьму. Он принимался сам плакать и рыдать и в это время говорил ведьме о тех слезах умиления, которые Христос пролил на кресте за род человеческий. Но если инквизитор имел дело с настоящею ведьмою, то обычно случалось так, что, чем больше источал он слез, тем бесчувственнее оставалась сама ведьма и тем суше были ее глаза. Вместе с тем усиливалась и уверенность в виновности подсудимой. Отсюда, казалось бы, должно было логически следовать, что если ведьма умилилась от слез инквизитора и сама заплакала, то это надлежало бы принять за признак ее невиновности. Но не тут-то было. Логика инквизиторов и тут очень ловко изворачивалась. Эти слезы ведьмы надлежало рассматривать как новое доказательство ухищрений демона, поспешившего на выручку своей союзнице. Тут, очевидно, шла чрезвычайно тонкая и безгранично жестокая игра, которой мог в свое удовольствие предаваться фанатизированный ум человека, имеющего в руках право неограниченного насилия над личностью себе подобных.

Любопытен также установившийся взгляд инквизиции на применение смертной казни к ведьмам. Инквизиция не любила смертной казни. Однако это надо понимать, как следует, с большими оговорками. Выражаясь точнее, инквизиция не желала, чтобы ответственность за смерть подсудимого падала на нее, а для того чтобы снять с себя эту ответственность, она прибегала к очень простому средству. Осудив, например, еретика, она постановляла приговор очень глухо: обвиняемый признавался еретиком нераскаянным и в качестве такового передавался в руки светской власти, «дабы с ним было поступлено по закону». Вот и все. Как видите, в этом приговоре насчет казни не делалось и отдаленного намека. Но светские власти, приняв в свои руки из рук инквизиции такого нераскаянного еретика, очень хорошо знали, что надо с ним делать, и немедленно предавали его сожжению на костре. А о том, что таково в действительности всегда было желание инквизиции, свидетельствуют многочисленные случаи, когда светские власти по каким бы то ни было причинам не хотели сжигать еретика или даже просто только проявляли некоторую медлительность. Инквизиция в таких случаях сейчас же начинала торопить их, побуждая их «исполнить закон». Случалось, что дело доходило до открытой распри между инквизиторами и светскими властями. Тогда это недоразумение восходило до папы, и святейший отец уже прямо настаивал на том, чтобы еретика сожгли.

Во всяком случае относительно простых еретиков инквизиция строго держалась этой манеры: осуждаем человека на смерть не мы и сжигаем его тоже не мы, наше дело чисто, и наши руки кровью не обагрены. Относительно же ведьмы этот основной взгляд инквизиции подвергся некоторому изменению. Тут инквизиция последовала за светскими судами. Те приговаривали ведьму, в достаточной мере изобличенную, к сожжению на костре, и с течением времени инквизиция без обиняков приняла ту же систему, т. е. сама постановляла такие же приговоры. Всякие церемонии были отложены в сторону. Ведьма по приговору инквизиции не приговаривалась к передаче в руки светских властей, а приговаривалась прямо и непосредственно к костру. Такая перемена во взглядах отразилась, конечно, и в сочинениях ученых инквизиторов того времени. Так, в 1458 году инквизитор Жакериус в длинном, пространном и полном учености рассуждении доказывает, что ведьма не заслуживает того снисхождения, которое иногда давалось еретикам, и что к ней всегда надлежит относиться с беспощадною строгостью. После него Шпренгер, о котором мы уже много раз упоминали, в свою очередь настаивает на том, что ведьма должна быть осуждаема на смерть даже в том случае, когда она изъявит полное и искреннее раскаяние.

Обыкновенно инквизиторы ссылались на то, что ведьмы несравненно виновнее еретиков, так как, кроме отступничества от Бога и союза с дьяволом, они еще виновны во множестве злодейств, которые причиняют людям. Но сами инквизиторы не очень строго держались этого довода. Об этом можно судить, между прочим, по аррасскому процессу, который мы в скором времени опишем. Там было присуждено к сожжению несколько человек, причем вся обнаруженная за ними вина состояла в том, что они посещали шабаш; никакого злодейства, причиненного людям, за ними не числилось. И тем не менее их не поколебались отправить на костер. В 1474 году в местечке Левоне, в Пьемонте, местный инквизитор Киабауди судил двух ведьм: Франческу Волони и Антонию Дальберто. По приговору обе ведьмы присуждались к передаче их в руки светских властей, причем инквизитор делал оговорку, что осужденные не должны быть подвергаемы никакому телесному наказанию, а только имущество их должно быть конфисковано. Тем не менее, спустя дня два после передачи обе ведьмы были сожжены. Из этого можно заключить, что светские власти смотрели на все эти смягчающие оговорки в приговорах инквизиторов как на простую формальность, проформу. Раз состоялась передача осужденного в руки светской власти — это означало, что он подлежит сожжению.