Читать интересную книгу От убийства до убийства - Аравинд Адига

Неделю спустя редактор почтовой открыткой вызвал его из Киттура для разговора. Мурали поездом приехал в Майсур и полдня прождал в приемной редактора, пока тот не призвал его в свой кабинет.

– Ах да… молодой гений из Киттура. – Редактор поискал на своем столе очки и вытянул из конверта сложенные вдвое листы бумаги – рассказы Мурали; сердце молодого писателя бурно забилось.

– Мне захотелось увидеть вас… – редактор уронил рассказы на стол, – потому что в том, как вы пишете, чувствуется талант. В отличие от девяноста процентов наших писателей, вы ездили в деревню, наблюдали за ее жизнью.

Мурали покраснел. Впервые человек, говоривший о нем, употребил слово «талант».

Редактор выбрал один из рассказов, молча просмотрел его.

– Кто ваш любимый писатель? – спросил он, покусывая дужку очков.

– Ги де Мопассан.

Впрочем, Мурали тут же поправился:

– После Карла Маркса.

– Давайте не будем выходить за пределы литературы, – резко произнес редактор. – Каждый персонаж Мопассана подобен вот чему… – Редактор согнул указательный палец и повертел им в воздухе. – Он хочет, хочет и хочет. Хочет до последнего дня своей жизни. Денег. Женщин. Славы. Еще больше денег. Больше женщин. Больше славы. А ваши герои, – он разогнул палец, – решительно ничего не хотят. Они всего лишь расхаживают по точно описанной деревне и предаются глубоким размышлениям. Бродят среди коров, деревьев, петухов и думают. А потом опять бродят среди петухов, деревьев и коров и опять думают. И это все.

– Они думают о том, как изменить мир к лучшему… – запротестовал Мурали. – Они стремятся улучшить общество.

– Они ничего не хотят! – рявкнул редактор. – А я не могу печатать рассказы о людях, которые ничего не хотят.

Он бросил Мурали пачку листов:

– Когда найдете людей, которым чего-то хочется, приходите!

Переделывать те рассказы Мурали не стал. И сейчас, дожидаясь автобуса, которому предстояло отвезти его в Киттур, гадал – не валяется ли и поныне их стопка где-то в его доме?

Покинув автобус и пешком добравшись до штаб-квартиры Партии, Мурали обнаружил там товарища Тхимму, принимавшего иностранца. Вообще говоря, иностранцы были в штаб-квартире гостями нередкими – худые измотанные мужчины с глазами параноиков, бежавшие из соседних штатов, в которых происходили очередные направленные против радикальных коммунистов чистки. В тех местах радикальные коммунисты представляли для государства реальную угрозу. Беженцы несколько недель ночевали в штаб-квартире, пили чай, затем все успокаивалось, и они возвращались домой.

Однако нынешний чужеземец не принадлежал к числу тех, кто подвергся преследованиям; он был светловолос и говорил с неуклюжим европейским акцентом.

Иностранец сидел рядом с Тхиммой и слушал, как Товарищ, глядя на далекий зарешеченный свет в стене, изливает душу. Мурали тоже присел и провел полчаса, слушая Товарища. Тхимма был великолепен. Он так и не простил Троцкого, так и не забыл прегрешений Бернштейна. Он старался показать европейцу, что даже в таких городках, как Киттур, встречаются люди, владеющие современной диалектической теорией.

Иностранец часто кивал и записывал каждое слово Товарища. В конце концов он надел на свою шариковую ручку колпачок и сказал:

– Я обнаружил, что коммунисты в Киттуре практически отсутствуют.

Тхимма хлопнул себя по бедру. Гневно взглянул на решетку. В этой части Южной Индии, сказал он, слишком большое влияние приобрели социалисты. Феодальный вопрос в деревне разрешен, большие поместья раздроблены и распределены между крестьянами.

– Этот человек – Деварадж Урс – провел здесь, когда он был вождем партии Конгресса, своего рода революцию, – вздохнул Тхимма. – Псевдореволюцию, естественно. Очередной подлог в духе Бернштейна.

Социалистическая политика партии Конгресса коснулась и земли, принадлежавшей семье Мурали. Землю эту у его отца отобрали, правительство назначило за нее денежную компенсацию. Но когда отец явился за ней в муниципалитет, то обнаружилось, что кто-то, какой-то чиновник, подделал его подпись и скрылся вместе с причитавшимися ему деньгами. Узнав о случившемся, Мурали подумал: этого мой старик и заслуживает. И я тоже. Вполне уместное воздаяние за то, что мы творили с бедняками. Он понимал, разумеется, что семейную компенсацию похитил отнюдь не бедняк, но некий растленный государственный служащий. И тем не менее в случившемся присутствовала своего рода справедливость.

Мурали приступил к исполнению своих повседневных обязанностей. Первым делом он подмел пол кладовки. Шуруя щеткой под раковиной, он услышал слова иностранца:

– Думаю, главная беда Маркса состояла в том, что он считал людей чересчур… порядочными. Отвергал идею первородного греха. И может быть, именно поэтому коммунизм и отмирает сейчас повсеместно. Берлинская стена…

Мурали залез под раковину, чтобы навести чистоту в труднодостижимых местах. Голос Тхиммы звучал здесь, в замкнутом пространстве, со странной гулкостью:

– Ваше понимание диалектического процесса в корне неверно!

Мурали замер под раковиной, ожидая, не найдется ли у товарища Тхиммы ответа получше.

Он подмел пол, закрыл шкафы, выключил, чтобы сэкономить на плате за электричество, ненужный свет, потуже затянул, чтобы сэкономить на плате за воду, краны и направился к остановке автобуса 56Б, который отвез его домой.

Дом. Синяя дверь, одна лампа дневного света, три голые лампочки накаливания, десять тысяч книг. Книги были повсюду: они ожидали его, будто верные собачонки, по обеим сторонам от входной двери, лежали, покрываясь пылью, на обеденном столе, стопками подпирали стены, словно стараясь укрепить дом. Книги заняли в доме все место, оставив свободным лишь небольшой прямоугольный участок пола, на котором стояла раскладушка.

Мурали развернул принесенные с собой бумаги.

«Не сбился ли Горбачев с Истинного Пути? Заметки свами Тхиммы, бакалавра искусств (Киттур), магистра искусств (Майсур), генерального секретаря Киттурского регионального политбюро Коммунистической партии Индии (марксистско-маоистской)».

Он намеревался пополнить этими заметками составляемое им собрание мыслей и изречений товарища Тхиммы. Идея состояла в том, чтобы когда-нибудь напечатать их и раздавать трудящимся, покидающим свои фабрики в конце рабочего дня.

В этот вечер посвятить записям значительное время Мурали не удалось – кусались комары, и ему приходилось то и дело прихлопывать их. Он зажег, чтобы отпугнуть комаров, спиральку. И все равно не писалось. Наконец он понял, что вовсе не комары отвлекают его.

То, как она отвернула лицо. Он должен что-нибудь сделать для нее.

Как ее зовут? Ах да, Сулочана.

Он начал рыться в наваленных вокруг кровати бумагах и рылся, пока не нашел старые рассказы, написанные им многие годы назад. Мурали сдул с их страниц пыль и приступил к чтению.

На стене дома висела теперь фотография усопшего – рядом с изображениями не сумевших спасти его богов. А вот толстопузый гуру, на которого, по-видимому, и свалили всю вину, из этой компании был изгнан.

Мурали постоял у двери, ожидая чего-то, потом медленно постучал.

– Они в поле работают, – крикнул ему сосед со сломанными зубами.

Коровы и бык на дворе тоже отсутствовали – их, вне всяких сомнений, продали, чтобы добыть хоть немного денег. Пугающая мысль. Девушка с такой благородной внешностью работает в поле, как простая поденщица?

«Я пришел как раз вовремя», – подумал он.

– Сбегайте к ним и приведите сюда! – крикнул он соседу. – Немедленно!

Заставив вдову сесть на раскладушку, Мурали объяснил, что у правительства штата имеется программа выплаты компенсаций вдовам крестьян, которые, не выдержав тягот жизни, накладывают на себя руки. То была одна из тех благонамеренных программ улучшения жизни на селе, которые никому никакой пользы не приносили, – просто потому, что крестьяне о них ничего узнать не могли, если только к ним не приходил горожанин вроде Мурали и не объяснял что и как.

За последние дни вдова похудела еще сильнее, загорела; она сидела на раскладушке, то и дело вытирая руки о сари на своей спине – стыдилась покрывавшей их грязи.

Сулочана принесла чай. Поразительно, подумал Мурали, эта девушка, весь день проработавшая в поле, тем не менее нашла время, чтобы заварить для него чай.

Принимая чашку, он коснулся пальцев девушки, быстро окинул взглядом ее лицо. Целый день тяжелого труда, а она все равно осталась прекрасной – даже стала еще прекраснее, чем прежде. Сколько изящества в ее простом, не накрашенном лице. Никакой косметики, губной помады, накладных ресниц, которые так часто видишь теперь в городах.

«Сколько ей лет?» – погадал он.

– Сэр… – старуха уложила ладонь на ладонь, – а нам правда денег дадут?

– Если вы распишетесь вот здесь, – ответил он. – И здесь. И здесь.