Читать интересную книгу Наука умирать - Владимир Рынкевич

Ларионов торопил Брянцева: нас ждут, но тот оттягивал желанный и жуткий момент своей жизни: «Давай ещё послушаем генерала. Она же сказала в полночь».

   — ...Выбрали меня в офицерский комитет, — продолжал рассказывать Марков, — потом мы организовали офицерско-солдатский комитет 10-й армии и местного гарнизона. И тут началось. Один демагог прапорщик сместил с должности командира 2-го Кавказского корпуса и назначил на его место генерала Бенескула. 445-й полк не захотел ехать на позиции... Я разбирался, уговаривал, ещё надеялся, что всё можно наладить. Генералу Бенескулу сказал всё, что надо сказать человеку, пошедшему на поводу у бунтовщика-демагога, разваливающего армию. А он покончил самоубийством. Офицеры обрушились на меня, и впервые в жизни я услышал, что я — убийца. Что же? Пришёл на огромное сборище — все комитеты и ещё какая-то публика. Заявил, что я убийца, и просил судить меня. Но солдаты и офицеры приняли другое постановление, в котором говорилось, что я поступил как честный солдат и генерал. Да. Тогда я ещё верил, что можно служить в русской армии и воевать. Даже, помнится, в своём дневнике записал: «Я верю, что всё будет хорошо, но боюсь — какой ценой? Мало говорить — война до победного конца, но надо и хотеть этого». Но вскоре всё стало понятно. Фронт специально разваливают, помогают не революции, а немцам, чтобы те победили. Я был начштаба у Деникина — он командовал, как вы знаете, Юго-Западным фронтом. Штаб находился в Бердичеве — там нас и хотели убить за то, что мы телеграммами поддержали Корнилова. А как было не поддержать, если июньское наступление провалилось только из-за развала армии большевиками. Части, где сохранилась дисциплина, успешно сражались. Например, Преображенский полк — им командовал Кутепов. Вот так, Дмитрий Тимофеевич: за то, что мы сражались за победу России над врагом, за русскую славу, нас самих объявили врагами и сумели убедить в этом солдат, мужиков, рабочих. И приходится нам убивать русских людей, и русские же люди убивают нас.

   — Жиды! — злобно пробасил капитан Бахманов, успевший крепко выпить. — Захватили Россию, развалили и продали немцам. А русского дурака...

На него зашикали, соседи толкали — неприлично так при генерале, но тот отмахивался и продолжал:

   — Русский дурак пошёл за ними грабить награбленное! У них всё по плану. Читайте «Протоколы сионских мудрецов». Спросите у Борьки Суворина...

   — Господа! — громко воскликнул Марков, словно и не слышал выходки пьяного офицера. — Не пора ли нам спеть?

   — Пора! — поддержали артиллеристы. — Цыганскую!.. Соколовский хор у Яра!..

   — Наш командир не любит три вещи, — сказал Ларионов другу. — Ты, Федя, должен знать. Он не любит ночные бои, обозников и погромы. Двигаем под песню. Пора. Тимофеич разрешил до утра, но у нас утро рано начинается.

   — Понимаешь, Витя, если бы...

   — Понимаю: любовь, память о ней и прочее. Какая любовь, Федечка? Завтра — на тот берег, а там, слышишь, грохает. 18 вёрст, а слышно — шестидюймовки, наверное. Одно мгновение — и нет тебя. Так и исчезнешь девственником. Или думаешь, что тебя за это в царство небесное возьмут? Людей убивал? Даже штыком колол, а к женщине боишься идти.

   — Да нет, Витя, я так... А ты видел во 2-й бригаде Вавочку?

   — О ней и не мечтай. Она у них святыня. Не то что дотронуться — выразиться при ней нельзя. Прибьют или на дуэль вызовут.

Ларионов уверенно лавировал между костров и повозок. Где-то укладывались спать, где-то уже спали, у некоторых костров говорили о том, как всё будет после взятия города. Вдруг опять возникло победное «ура» и крики «Екатеринодар наш».

   — Как они ждут! — сказал Ларионов. — Верят любому слуху. Мы-то знаем, что без Маркова, без нас Екатеринодар не возьмут.

Отошли шагов на пятьдесят от последнего костра, и перед ними открылись две аккуратных палаточки с красными крестами над завешенным входом.

   — Кто в теремочке живёт? — спросил Ларионов.

   — Красная шапочка, — ответили женские голоса.

   — Серые волки пришли.

В палатке две молодые женщины. Одна — Клавдия — для юного прапорщика Брянцева. Смотрела она на него с лёгкой насмешкой — прикрывала хохотком некоторое смущение, румянцем выступающее на лице, обветренном походами. Спирт, разбавленный вишнёвой настойкой, — «Шампанское урожая 1918 года», — сострил Виктор и предупредил, что его приятелю одну каплю: «Не пьянствовать сюда пришёл». Брянцев краснел и молчал.

   — Ой, мальчики, кого мы сегодня видели! — воскликнула Клава, разряжая неловкость. — Самого Родзянко. Такой импозантный, ироничный. Мы отдыхали на лугу, там братья Суворины были, ещё петроградцы, многие, а он подъехал на прекрасном вороном и таким густым артистическим басом: «А что за трупы здесь лежат? A-а! Это Родзянко и другие контрреволюционеры!..

И громко захохотал.

Опять в ночи загромыхала канонада — далеко вода разносит раскатистые звуки. У костров ещё спорили, какую власть лучше установить в России, когда после Екатеринодара возьмут Москву. Кое-где пили и пели: «Словно звёздочка ночная, в полутьме горит костёр...»

Многим не спалось в эту ночь. До зари не заснули Федя и Клава, ритмичные вздохи любви раскачивали палатку.

Она говорила: «Какой ты ещё мальчик. Дай я поцелую тебя так, что будешь всю жизнь помнить этот мой поцелуй...»

В полночь Корнилов ещё не спал. Приказ о завтрашнем наступлении был подготовлен и лежал на его столе, но командующий в раздумье расхаживал по комнате, останавливался у стола, уже решался сесть я подписать, но вновь „.^отходил к окну, пытался разглядеть звёзды над занавеской, снова шагал и думал. Конечно, любой командир значат, что атаку можно начинать лишь после того, как сосредоточены все войска и готовы для боя, а у него треть армии На левом берегу. Романовский осторожно, в виде вопроса, намекал, что можно повременить, марковцы за ночь могут переправиться... Все кончали Академию Генштаба. И Деникин. Тот знает, что по всем правилам военной науки необходимо собрать всю армию, прежде чем начать решительное наступление. Знает, но молчит.

Но красные беспорядочной толпой бежали от 2-й бригады. Правда, полк Неженцева понёс большие потери. А этот полк сегодня главный — он первым войдёт в город. В приказе: «Корниловский Ударный полк — наступать левее Партизанского полка в направлении Черноморского вокзала и далее к центру города...» Утром надо дать ему подкрепление — юнкеров-добровольцев. Или молодых кубанцев, записавшихся в армию. И принять особенные меры для предотвращения больших потерь. Корнилов решительно подошёл к столу, подписал приказ и задумался.

Вызвал Долинского.

— Виктор Иванович, у меня к вам весьма конфиденциальное поручение. Вот мой приказ на завтрашнее, вернее, уже на сегодняшнее наступление. Его повезут офицеры связи с конвоем Богаевскому, Казановичу и Неженцеву. Я прошу вас лично отвезти экземпляр приказа Митрофану Осиповичу и передать на словах только ему: наступать второй линией, ожидая выхода вперёд Казановича; затем наступать за ним вторым эшелоном. Беречь своих бойцов. Даже, знаете, Виктор Иванович, поезжайте не сразу вместе с офицерами, которых пошлют к Богаевскому и Казановичу, а несколько попозже. Только вам я могу доверить это ответственное поручение. Его точное выполнение может решить исход всего сражения за Екатеринодар.

   — Лавр Георгиевич, а на левый берег?..

Доверительность генерала ввела в заблуждение всегда осторожного адъютанта — он поздно спохватился и замолчал. Корнилов недовольно сверкнул взглядом и хмуро уставился в карту. Сказал бесстрастно:

   — Генералу Маркову я пошлю отдельный приказ.

10 апреля ещё до рассвета звуки артиллерийской канонады на востоке слились в непрерывный угрожающий гул — там началось. Марков был уже на переправе. Его разбудил ночью офицер связи командующего и передал приказ: начать переправу 1-го Кубанского полка и вывести его на правый фланг 2-й бригады. Почему 1-й Офицерский остаётся последним? Понятно почему — чтобы не быть первым. Значит, надо ускорить переправу.

Собрал свой маленький штаб, приказал: отремонтировать второй паром, собрать все лодки, какие найдутся на берегу, не давать ни минуты отдыха паромщикам, не допустить никаких задержек на переправе.

Батарея в приказе не значилась. Не нужна? Может быть, и не нужна — снарядов почти нет. На всякий случай Марков послал к Миончинскому посыльного с распоряжением подтянуть батарею ближе к берегу, с передков снять, но лошадей не распускать и быть готовыми к переправе.

Кубанцы переправлялись дисциплинированно — никаких лишних звуков. Слышно было только артиллерию, бившую где-то вёрст за Id, и скрип паромных тросов.

Малиновый диск солнца поднялся над дымящимся горизонтом, тихая полоса прошла по реке. Подошли Тимановский и Кутепов с офицерши. Александр Павлович по обыкновению выбрит, причёсан, прибран, даже шпоры сверкают — это на грязной-то, залитой водой дороге. Готов хоть в бой, хоть на парад. Он не спрашивает, не возмущается, лишь в глазах то же недоумение, что и у возмущающихся офицеров: