Читать интересную книгу Энгус: первый воин - Орландо Паис Фильо

На следующее утро вид потухшего костра вдруг напомнил мне печальные последствия набегов Айвара. Это был человек, который, словно пламя, превращал в пепел все окружающее, но и его судьба будет подобна пламени, которое, несмотря на все свое могущество, в конце концов пожирает само себя.

В то же утро я ощутил все выгоды наших занятий с Гвинет: ловко пущенная стрела помогла мне добыть пропитание и в то же время предостерегла. Когда я целился из-за шеи коня, то вдруг по моему телу словно прошел удар небольшой молнии, и я ощутил себя на мгновение тем самым животным, которое собирался подстрелить. Это воистину явилось предупреждением, и что-то внутри меня сказало, что надо готовиться к бою, а потому ни одного дня я не должен пропустить, не взяв в руки свой топор. Я инстинктивно положил руку на рукоять, снял топор с пояса и стал пристально рассматривать узоры, испещрявшие его лезвие. Морской Волк дал мне этот топор, и я нежил его, как лелеют до конца дней какое-нибудь мимолетное воспоминание. Память об отце снова наполнила глаза жгучими слезами… а слезы в свою очередь заставили вспомнить Гвинет и то время, что мы провели вдвоем. Я окунулся в поток воспоминаний, которые переполняют порой наш мозг подобно маленьким птичкам, говорящим на разных языках, отсылая нас к дорогим мгновениям жизни.

Я продолжал пробираться вперед и чувствовал, что становится все теплее. Правда, скоро полил сильный дождь, но к полудню он закончился, и тропа вывела меня из зарослей, снова превратившись в широкую дорогу на краю леса. На этой дороге я скоро заметил свежие следы копыт. Впрочем, они показались слишком широкими и крупными для лошади. Я весьма заинтересовался этим и осторожно двинулся дальше, внимательно прислушиваясь к любому шороху. Неожиданно я почувствовал на шее какой-то холод, очень похожий по ощущениям на тот, который испытал, собираясь подстрелить зайца. Потом вдруг в отдалении раздался шум, и я немедленно скрылся в кустарнике, густо окаймлявшем дорогу. Я ждал в молчании, даже не спешившись, и зажав в руке топор. Однако больше ничего не последовало, и мое нетерпение заставило меня поверить, что дорога пуста. Я снова поехал дальше, но быстро осознал, что действовал слишком поспешно: впереди, совсем невдалеке от меня, целый отряд воинов быстро разворачивался в мою сторону. Их было много. Тогда я развернул коня и попытался скрыться в той стороне, где они меньше всего стали бы искать меня. Я надеялся быстро оторваться от них, поскольку был верхом, а они пешие. Но и тут я сделал ошибку, ибо в следующий момент наперерез мне вылетел целый отряд всадников. Испуганный, но все еще пытаясь спастись, я обратил внимание на их странных животных. Они были огромными и жирными, и грохот их копыт был таким, какой издавало бы в три раза большее количество лошадей. Я все еще не терял надежды ускользнуть, поскольку конь мой был отдохнувший и явно гораздо быстрее тех «быков», на которых ехали всадники. По крайней мере тогда я так думал. Я намеревался броситься в лес и там скрыться, но сделал слишком крутой поворот, и моя несчастная лошадь поскользнулась в огромной луже, оставшейся после недавнего дождя. Я вылетел из седла. Поначалу мне показалось, что я убился насмерть. Но в следующий момент сквозь туман, поплывший у меня перед глазами, я увидел, что странные животные несутся гораздо быстрей, чем я предполагал. А еще через пару мгновений всадники уже окружили меня кольцом и направили на меня свои мечи и копья. Меня подняли с земли и отняли топор. Показалось, что вместе с топором у меня отнимают и руку, и, честное слово, я бы меньше страдал, если б они просто сразу убили меня. Воины внимательно изучили топор, роняя восторженные замечания о мастерстве его работы и оценивая качество стали, из которой он был выплавлен. Потом они проверили мою суму, упавшую на землю, и были поражены красотой подаренных мне Гвинет доспехов. Разумеется, командир немедленно забрал их себе.

— Так ты, оказывается, вор со вкусом, норманн! Отличные доспехи. Очень красивые… — пробормотал он и сказал, что для лучшей сохранности уберет их подальше. Сомневаться в их дальнейшей судьбе не приходилось. Гнев и боль парализовали меня, но я так и не решился сказать, кто я. За время, проведенное в армии Айвара, я понял, что самым разумным для пленника всегда является молчание. Правда, больше меня никто ни о чем не спрашивал, и так в полной тишине меня препроводили в поселок. По одежде, украшениям и особенно волосам я догадался, что эти люди принадлежали к одному из племен народа моей матери. Некоторые выцвечивали волосы добела, другие носили косы. Одежда их была очень проста и украшена лишь кожаными и железными пластинами на груди, а мечи чрезвычайно длинны. За всю дорогу они ни разу не посмотрели в мою сторону, лишь толкали меня вперед наконечником копья, уткнутого в спину. Наконец, мы подошли к воротам большой каменной крепости, которая казалась бесконечной, высокой и неприступной, как гора. Где-то неподалеку шумело море. Как я потом узнал, это был центр земли Моргванг.

Жители с любопытством осматривали меня с головы до ног, и я чувствовал себя редким животным, пойманным и выставленным охотниками на обозрение. Униженный до предела, я попытался хотя бы придать себе злобный вид. Однако что на это говорили жители, мне было неясно, поскольку я не совсем понимал их языка. И все же скоро сообразил, что они говорят на языке, похожем на тот, который употребляют в Гвенте, — и, соответственно, на языке людей из Кайта.

Меня отвели на центральную площадь и приковали к столбу, после чего те, кто поймал меня, ушли, так и не взглянув на свою добычу. Теперь я снова оказался один, и какое-то тоскливое чувство стало подниматься в моей душе. «Что ж, Энгус, а жизнь-то, оказывается, коротка…» — сказал я сам себе, и неодолимое желание заплакать охватило меня. Тогда я попытался найти во всем случившемся со мной хотя бы какой-то смысл. Вспомнил все, что произошло с тех пор, как я покинул родину. Я думал об ордах Айвара, об убитых мной врагах, о ярлах, с которыми жил, о короткой неге Осбурги, о долгих поцелуях Гвинет… А теперь все идет к тому, что меня скоро убьют, убьют не как воина, в битве, а как пойманное животное, как презренного раба. Наставления Ненниуса вдруг вспыхнули в моем сознании с новой силой, и я со страхом подумал, что это Бог наказывает меня за то, что я совершал в Его святилищах. Только расплата за это и могла быть такой жестокой. Но другие слова учителя и друга вдруг зазвучали в моей душе…

Близился вечер. В обители уже прошла вечерняя месса и пропели «Осанну», как вдруг один монах пришел к Ненниусу и стал каяться в том, что он грешен. Монах был в отчаянии, и Ненниус попросил его рассказать, в чем дело. Монах, не переставая рыдать, сказал, что боится быть осужденным за свои бесчисленные грехи, за которые непременно попадет прямо в ад. Но Ненниус улыбнулся на отчаяние молодого монаха и спокойно произнес: «Сын мой, Бог, Который сотворил тебя, сотворил небеса и землю и пролил Свою кровь, чтобы спасти твою душу, следит за тобой все время, пока ты живешь на земле, и окружает тебя Своей милостью. Этот Бог, что полон любовью, как самая преданная мать, в Святом Евангелии обещает тебе вечную жизнь и говорит, что ничто и никто не может отнять у тебя твою душу, кроме Него. И не Он, в последние мгновения твоей жизни готовый собрать урожай со Своего сада и взять твою душу, не Он приказал тебе водить дружбу с дьяволом. Сын мой, как ты мог думать иначе?!». Пораженный монах не знал, что и ответить, и тогда Ненниус продолжил: «Сын мой, не оскорбляй же своего Господа таким неверием, иди и не греши больше!».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});