Читать интересную книгу Скука - Альберто Моравиа

—  Тогда давай поднимемся на третий этаж. Там мы сможем немного побыть в тишине. И к тому же ты смо­жешь посмотреть дом.

Мы поставили свои бокалы на подоконник, я взял Чечилию за руку и повел через толпу к двери в глубине гостиной. Открыв дверь, я подтолкнул Чечилию, и мы очутились в коридоре. И сразу же весь шум, дым и тесно­та остались позади, и мы окунулись в свежий и чистый воздух совершенно пустого безмолвного дома. Я подвел Чечилию к лестнице, и мы начали подниматься: одной рукой я скользил по перилам, другой обнимал ее за пле­чи. Я спросил:

—  Тебе хотелось бы жить здесь?

—  Мне все равно, где жить.

—  Но тут живет моя мать.

—  Она симпатичная, твоя мать.

Пораженный, я воскликнул:

—  Святое небо, да что симпатичного ты нашла в моей матери?

—  Не знаю, но она симпатичная.

Тем временем мы поднялись на третий этаж. Я сказал:

—  Хочешь посмотреть мою комнату?

—Да.

Я распахнул перед ней двери. В комнате все остава­лось так, как было в день бегства, когда я покинул ее, бросив Рите свои брюки: ставни закрыты, на кровати раскатан голый матрас. Чечилия едва на все это взгляну­ла, не обнаружив ни малейшего любопытства. Только сказала:

—  А что, сейчас здесь никто не живет?

—  На этом этаже есть несколько пустующих комнат. Если мы поженимся, мы могли бы жить именно здесь, Тебе не кажется, что в этой комнате тебе будет лучше, чем там, где ты живешь сейчас?

Ее ответ подтвердил мое убеждение в том, что она не способна ничего увидеть и что для нее нет, в сущности, никакой разницы между великолепной ампирной мебе­лью моей матери и старым хламом, который стоит у нее в квартире.

—  Почему? Это точно такая же комната, как моя. Кровать, как у меня, шкаф, как у меня, два стула, как у меня.

—  Но эта — больше. По крайней мере это ты можешь признать?

—  Это да.

Я закрыл дверь и сказал:

—  Пойдем в комнату матери. Она сейчас занята свои­ми коктейлями, и мы сможем спокойно поговорить.

Мы подошли к двери. Я открыл ее и втолкнул Чечи­лию в темноту, как втолкнул бы в тюрьму, в которой надеялся запереть навеки. Потом включил свет. Комната была просторной и комфортабельной, но мне всегда было в ней душно, оттого что не было тут ни кусочка стены, ни кусочка пола, не задрапированных занавесями или ков­рами. Я подошел к одному из окон, распахнул его и вы­глянул наружу. Окно выходило в итальянский сад, и он был виден отсюда весь — со всеми своими аллеями, де­ревьями, фонтаном, перголой. Была ночь, черное без­звездное небо время от времени слабо озарялось споло­хами далекой грозы, воздух был такой же теплый и душ­ный, как в комнате. Лампочки, спрятанные в траве и внутри живых изгородей, освещали каким-то неесте­ственным колеблющимся светом ноги гостей, которые, покидая гостиную, один за другим разбредались по саду. Оттого, что до колен их освещал этот призрачный свет, а выше они сливались с темнотой, казалось, что сад засе­лен женскими и мужскими ногами без всяких признаков остального тела. Некоторое время я наблюдал это зрели­ще, потом голос Чечилии заставил меня вздрогнуть:

—  Где тут ванная?

—  Вон та дверь.

Ни слова не говоря, она направилась в ванную. Я отошел от окна, сел в кресло, стоящее в ногах постели, и зажег сигарету.

И тут мое внимание привлекла большая старинная картина, висевшая слева от кровати. На ней была изоб­ражена Даная с золотым дождем. Видимо, это было не­давнее приобретение матери, которая, как я знал, лю­била «вкладывать деньги» также и в произведения ис­кусства, во всяком случае раньше я этой картины не видел. Даная возлежала на кровати, очень похожей на ту, на которой спала мать, — широкой, низкой, с изго­ловьем, украшенным бронзой. Она откинулась на груду подушек, выпятив живот и вытянув одну ногу вдоль кро­вати, а другую свесив вниз. Довольным взглядом она смотрела на свое лоно, куда из густой тени тяжелого балдахина сыпался дождь золотых монет; золото было такое же яркое и светлое, как волосы грешницы, распу­щенные по белым плечам и розовой груди. Это была вполне заурядная картина на известный мифологиче­ский сюжет, и в другой раз я бы ее даже не заметил. Но в тот момент она меня поразила, потому что я чувствовал, что она каким-то странным образом связана со мной. Я принялся рассматривать полотно, пытаясь понять, чем оно меня привлекает, что стоит за этим моим неожи­данным интересом. Но тут дверь ванной отворилась, и Чечилия появилась на пороге.

Она разделась и завернулась лишь в короткое поло­тенце: оно едва прикрывало грудь и бедра и было похоже нате коротенькие одежды, в которые драпируются обыч­но женщины тропиков. Подходя ко мне на цыпочках, она сказала:

— А знаешь, у меня все кончилось. Если хочешь, мы можем заняться любовью.

—  Здесь?

— А почему бы и нет? Здесь удобно.

Внезапно у меня возникло ощущение, что в этом щед­ром жесте был скрыт какой-то коварный расчет, словно, предлагая мне себя так неожиданно, после того, как я уже смирился с отказом, Чечилия хотела заранее ком­пенсировать мне какую-то потерю, о которой мне еще предстояло узнать. Я резко сказал:

—  Хорошо, но сначала ты мне ответь.

—  Ты о чем?

—  Согласна ли ты стать моей женой?

Она ничего не сказала, прошлась по комнате, потом, словно решившись, села мне на колени и, развязывая галстук и расстегивая воротник рубашки, медленно про­изнесла:

—  Ты, Дино, единственный человек, за которого я могла бы выйти замуж, потому что с тобой я могу быть сама собой, могу позволить себе быть искренней и ниче­го не скрывать.

—  В самом деле? — воскликнул я, немного удивлен­ный таким вступлением. — А мне-то всегда казалось, что ты скрываешь от меня все или почти все. Если это назы­вается ничего не скрывать, представляю себе, какая ты с другими.

Опустив голову, она продолжала говорить, как будто ничего не слыша, и при этом снимала с меня галстук и расстегивала одну за другой пуговицы на рубашке:

—  И дом этот очень красивый, мне хотелось бы здесь с тобой жить.

—  Так в чем же дело?

—  И все-таки я должна сказать, что не могу выйти за тебя замуж. Мне надо было сказать тебе это сразу, как только ты об этом заговорил, но у меня не хватило духу, я видела, как это для тебя важно.

Она стянула с меня пиджак и рубашку, сложила их в кучу и забросила в дальний конец постели.

Я испытывал чувство такого изумления, словно до этого нисколько не сомневался, что Чечилия ухватится за возможность стать моей женой. Хотя в сущности, по­думал я, если раньше я хотел завладеть Чечилией посред­ством денег, то теперь я решил, почему-то сам в это пове­рив, что добьюсь своей цели, предложив ей то, что жен­щины всегда предпочитают деньгам: брак. Я закричал вне себя от ярости:

—  Но почему ты не хочешь?

—  Не хочу, потому что не хочу.

—  Но почему?

—  Из-за Лучани, — сказала она сухо. — Я не хочу с ним расставаться.

—  Ты хочешь выйти за него замуж?

—  О нет, об этом я даже не думала. К тому же он женат.

—  Лучани женат?

— Да, и, между прочим, он обязан ее содержать.

—  Какое мне дело до Лучани! — воскликнул я в отчая­нии. — Я позволю тебе видеться с ним столько, сколько ты захочешь.

—  Я сказала нет, значит, нет.

—  Но почему?

Она ответила, и тон ее был точно таким, как тогда, когда я предложил ей назначить месячное содержание, — можно было подумать, что ей просто не хочется расста­ваться с чем-то привычным и полюбившимся!

—  Но, Дино, ну зачем нам жениться? Пусть все оста­ется как есть, ведь нам так хорошо.

Однако я с фанатическим упорством продолжал цеп­ляться за идею брака, может быть потому, что она не хотела о ней и слышать.

—  А если я разрешу тебе встречаться с Лучани или с кем угодно; если ничего не переменится, а вернее, если все переменится только к лучшему; если вместо того, чтобы жить в жалкой своей квартире вместе с родителя­ми, ты будешь жить на этой вилле со мной — какой смысл тебе отказываться? Из-за чего ты отказываешься?

Она решительно сказала:

—  Я не хочу выходить замуж, вот и все. — Потом со­скользнула с моих колен и, потянув за руку, добавила: — Ну идем же, займемся наконец любовью.

Механически, почти нехотя я встал и последовал за ней. И тут случилась смешная вещь: брюки, в которых Чечилия, оказывается, расстегнула ремень, свалились с меня, и я в них запутался. Вне себя от ярости я заорал:

—  Не хочу я заниматься любовью! Я хочу знать, поче­му ты не хочешь стать моей женой.

Она посмотрела на меня, потом вдруг сказала каким– то странным, многозначительным тоном:

—  Как хочешь. Но если не сегодня, то следующий раз будет не так уж скоро.

—  Почему?

—  Я не хотела говорить, боялась, что ты рассердишь­ся. Я собиралась бросить тебе открытку, из которой ты все узнал бы. Но может быть, это даже лучше, что ты узнаешь прямо сейчас. Завтра утром мы с Лучани уезжа­ем на Понцу[5]. Недели на две.