Читать интересную книгу Заговор генералов - Владимир Понизовский

Но генерал не интересовался личной жизнью своих подчиненных. Со слов самого Завойко ему было известно, что тот когда-то работал на нефтяных промыслах в Баку, потом по горному делу в Туркестане. Бог с ним! Солдат, конечно, никудышный, зато как советчик незаменим и служит верой и правдой.

За минувшие месяцы, особенно в последние недели, Завойко проявил свои таланты. Это он написал от имени главковерха все телеграммы-ультиматумы Керенскому. Он же, как только узнал, что генерал Каледин избран в Новочеркасске атаманом Донского казачьего войска, посоветовал Корнилову предложить Каледину должность походного атамана при верховном главнокомандующем. Прежде, при царе, такой почетнейшей милости удостаивались лишь великие князья. Каледин еще не дал ответа. Но поступившая сегодня днем в Могилев шифротелеграмма с «Резолюцией совета Союза казачьих войск» — прямой результат лестного предложения донскому атаману.

Как уж там обернулся шельмец, но текст самой резолюции, пересланной из казачьей столицы, был два дня назад составлен в Ставке тем же Завойко. Ординарец объяснил, что поначалу он подготовил эту бумагу для Главного комитета «Союза офицеров». Однако председатель комитета полковник Новосильцов резонно заметил, что в Питере смогут понять ее превратно. Ведь Главкомитет находится здесь же, в Могилеве. Пусть лучше сначала выскажутся донцы-казаки, а офицеры их поддержат. Такой же договоренностью Завойко заручился и в «Союзе георгиевских кавалеров».

Резолюция казаков гласила: «…Совет Союза казачьих войск постановил довести до сведения Временного правительства, военного министра и распубликовать в газетах во всеобщее сведение, что:

…генерал Корнилов не может быть смещен, как истинный народный вождь и, по мнению большинства населения, единственный генерал, могущий возродить боевую мощь армии и вывести страну из крайне тяжелого положения… Совет Союза казачьих войск считает нравственным долгом заявить Временному правительству и народу, что он снимает с себя возложенную на него ответственность за поведение казачьих войск на фронте и в тылу при смене генерала Корнилова. Совет Союза казачьих войск заявляет громко и твердо о полном и всемерном подчинении своему вождю герою генералу Лавру Георгиевичу Корнилову».

Подписана эта резолюция была председателем совета войсковым старшиной Дутовым.

К этой-то резолюции и присоединились офицеры и георгиевцы. Почувствовав такую опору, Корнилов подписал подготовленную все тем же Завойко телеграмму, на которую теперь, теряя терпение, ждал ответа: «Считаю безусловно необходимым, чтобы Петроградский военный округ был подчинен мне в оперативном отношении, дабы я мог распоряжаться войсками этого округа и направлять их туда, куда потребует стратегическая обстановка, в зависимости от развития операций в Финляндии и на южном берегу Финского залива».

Сейчас он слушал собственное «житие» краем уха — мысли были заняты другим: решиться — или?.. Отдельные фразы, особенно резавшие слух, все же улавливал.

— «Корнилов происходит из Сибирского казачьего войска и является истинным сыном народа, — пел с листа ординарец. — С малых лет крохотный Лавр познавал тяжелую школу жизни. Он бегал на посылках, нянчил младших детей…»

— Брехня. «Бегал на посылках»! — генералу это категорически не нравилось. — Как-никак отец до хорунжего дослужился, станичным писарем был — соответствует коллежскому секретарю по табели. А ты — «на посылках»!

— Так надо, — мягко урезонил Завойко. — Для пользы дела. — И продолжил: — «Горячее сердце, самостоятельный характер и гордая независимость суждений едва не послужили причиной преждевременного конца военной карьеры Лавра Георгиевича — среди ближайшего начальства за ним установился термин „красный“…»

Корнилов усмехнулся: «Красный!» Ну, щелкопер!.. Хотя в глазах кой-кого он и впрямь едва не революционер: ведь это он по приказу Временного правительства, вступив в должность главнокомандующего Петроградским округом, явился в Царское Село, чтобы объявить императрице Александре Федоровне об аресте, и выдержал ее полный ненависти и презрения взгляд. «Красный!» Истина в том, что он ненавидел императрицу не меньше, чем она его. Генерал Алексеев доверительно сказал Корнилову: разбирая бумаги императрицы, он был весьма озадачен, увидев карту, ту самую, единственный экземпляр, особой государственной секретности, которую он в канун Нового года составил для Николая II перед отъездом царя в столицу в связи с убийством Распутина. Немка! Изменница!.. Теперь Корнилов мог признаться, что не любил и Николая. Не потому, что был против царского строя. Строй хорош, да сам царь оказался плох.

В конце июля, приняв пост главковерха и сразу же начав перестановки в высшем командном составе, он назначил главнокомандующим Юго-Западным фронтом своего давнего сотоварища генерала Деникина. Пригласил в Ставку для откровенного, с глазу на глаз, разговора. Деникин, преданнейший монархист, спросил:

— Что, если Учредительное собрание выскажется за монархию?

— Пойду и подчинюсь, — ответил Корнилов. — Ко мне уже приезжали одни. Носятся с идеей переворота и возведения на престол великого князя Дмитрия Павловича, убийцы Распутина. Предложили участвовать. Я заявил, что ни на какую авантюру с Романовыми не пойду. Не достойны они оказались шапки Мономаха. Но если на трон найдется кто-то другой… — Даже в том разговоре он не высказал до конца свою мысль. Заметил лишь: — Нужно бороться. Правительство совершенно бессильно. Эти господа слишком связаны с Советами и ни на что не могут решиться. Так вот, Антон Иванович, могу ли я рассчитывать на вашу поддержку?

— В полной мере, — твердо ответил Деникин. «Красный»!.. Он им покажет, какой он «красный»!..

Хотя, кровь-то, она красного цвета…

— «…Александр Суворов и Михаил Скобелев, сражавшиеся на рубежах России в прошлом; Лавр Корнилов — отстаивающий ее теперешние дни… В длинных лучах великого исторического бега мы видим их суровые фигуры… Какое счастье, что такие люди есть еще среди нас!» — закончил на подъеме ординарец.

— Благодарю, — дрогнувшим голосом сказал генерал. Ординарец зарделся от похвалы. Однако тут же перешел к практическим делам.

— На обложке дадим ваш портрет. Где набрать и растиражировать?.. Нужны миллионы и миллионы экземпляров… Ага, есть идея! — Звук «г» он выговаривал по-украински мягко «хга». Глянул на часы: — А теперь позволю отнять у вас еще немного времени: вам надобно принять господина Аладьина. Он уже ждет.

— Кто таков? — строго спросил Корнилов. В списках генералитета он подобной фамилии не припоминал.

— Депутат первой Государственной думы. Был в эмиграции.

Главковерх поморщился, как от кислого.

— Сейчас приехал из Англии, — не дав ему времени возразить, сказал ординарец. — Приехал специально к вам.

Корнилов молча, но с неудовольствием, кивнул. Он не любил иметь дело со шпаками, да к тому же думцами и эмигрантами. Небось тоже из этих, эсеров или анархистов. Хватит с него комиссаров Временного и парочки — Филоненко да Савинкова.

Аладьин вошел. Высокий, худощавый. Лысый лоб в обрамлении ниспадающих почти до плеч волос. А глаза маленькие, сидят глубоко, как в норках. Хитрый.

— Здравствуйте, ваше высокопревосходительство! — голос у него был гибкий. — Наконец-то имею счастие!..

Корнилов молча указал ему на кресло. Аладьин покосился в сторону ординарца:

— Хотелось бы, чтобы мы могли остаться одни.

— У меня нет секретов от господина Завойко.

— И все же…

Настойчивость гостя была не по чину. Однако Завойко сам подхватил:

— Столько дел, Лавр Георгиевич! Я побегу!

Никакого секрета предстоящий разговор для ординарца не представлял: с Аладьиным Завойко познакомился несколькими днями раньше, и отнюдь не случайно, а теперь посланец Лондона даже и остановился у него на квартире. И эта маленькая сценка была заранее между ними оговорена: пусть Корнилов пребывает в неведении об их взаимоотношениях.

Теперь, когда хозяин кабинета и гость остались одни, Аладьин, прибавив голосу сердечности, произнес:

— Меня, многоуважаемый Лавр Георгиевич, зовут Алексеем Федоровичем. Это так, для будущего… Прежде чем приступить к последующему, хочу просить, чтобы никому не стала известной тема нашего разговора…

Генерал вперил взгляд в пришельца. Молча кивнул. Аладьин все больше не нравился ему. Глазки в норках. А нос большой, клювообразный, острый на конце.

— Большое спасибо. А теперь перейдем к делу. Я прибыл к вам как представитель английских политических кругов. Чтобы заявление мое не показалось голословным, разрешите передать вам личное письмо от лорда Мильнера, военного министра Великобритании.