Читать интересную книгу ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы) - Борис Воробьев

Мужество завораживает. В эти минуты я откровенно любовался псом, разом отпустив ему все грехи, зная, что никогда не нажму курок, чтобы продырявить эту, пусть даже преступную голову.

Я прислонил к стене лыжи и присел в углу.

— Ладно! — примиряюще сказал я псу. — Пользуйся моей добротой, бандюга!

Для пущей важности Сюмусю порычал еще немного и, оттеснив подругу подальше от меня, лег, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Я часто слышал, будто собаки не выдерживают пристального человеческого взгляда. Как бы не так! Этот пес не боялся ничего на свете, и я скорее неловко чувствовал себя в его присутствии.

Так мы и смотрели друг на друга, ожидая, у кого первого сдадут нервы.

Наконец ветер стал ослабевать, потом стих совсем, и я вышел из каюрни. Сюмусю, как заботливый хозяин, проводил меня до самой двери и остановился на пороге, наблюдая, как я прилаживаю лыжи. Он хотел удостовериться, что я не обманываю его. И, оборачиваясь, я еще долго видел в дверном проеме неподвижный собачий силуэт.

На этом можно было и поставить точку, но я уже говорил, что Сюмусю был собакой необыкновенной. И он еще раз доказал это.

Как-то, уже в апреле, я сидел дома. Наступал вечер, окна посинели, но я не зажигал огня. Я никого не ждал и немного удивился, когда в коридоре раздались шаги. Кто-то остановился за дверью.

— Кто там? — окликнул я.

Ответа не было. Я встал и распахнул двери. В коридоре стоял Сюмусю. Увидев меня, он как-то непривычно засуетился и затрусил к выходу, все время оборачиваясь, словно бы приглашал за собой.

Причину такого странного поведения собаки я понял, едва лишь вышел на улицу: у дома стояла подруга Сюмусю — отяжелевшая, с сильно отвисшим, большим животом.

Сюмусю подбежал к ней и лизнул в морду, точно говоря: "Не беспокойся, все будет в порядке". Потом повернулся ко мне и… вильнул хвостом.

Я понял его. Не ради себя он поступился своей гордыней. Я открыл сарай и впустил туда псов.

Щенков я выкормил, но себе не оставил ни одного: своего знаменитого отца они напоминали разве что мастью.

Сюмусю прожил у меня все лето, а потом исчез так же внезапно, как и появился. Покинул ли он обжитые края или попал под выстрел менее щепетильного охотника — не знаю. Правда, долетали слухи, будто на соседнем острове в одной из упряжек ходит какой-то Сюмусю, но я не думаю, чтобы это был он.

ОБИДА

Беркут умирал.

Уже не в силах подобрать и сложить крылья, он неподвижно сидел в углу клети, вобрав в плечи облысевшую и оттого ставшую безобразной голову, закрыв глаза, всем своим видом напоминая медноперую мифическую гарпию.

Зейнулла на цыпочках подходил к загородке и садился перед орлом на корточки. Тихонько звал:

— Кый-ту…

Беркут на мгновение приподнимал веки и смотрел на хозяина. Но это были уже не те глаза и не тот, полный царственного величия взгляд, которым когда-то орел мог не мигая смотреть на солнце, — это были глаза старика, прожившего долгую и трудную жизнь.

— Кый-ту! — повторял Зейнулла и, поджав под себя ноги, садился рядом с клетью на кошму. Прикрыв единственный глаз, размеренно покачиваясь взад и вперед, Зейнулла и сам в эти минуты был похож на старую большую птицу.

Они были под стать друг другу: человек и орел, оба старые, умудренные, натерпевшиеся от жизни и один от другого. И вот один из них умирал, а другой был не в силах помочь ему, ибо старость неизлечима, а даже Зейнулла не знал, сколько прожил на свете его крылатый побратим. Вместе ж они прожили двенадцать долгих лет.

В ту далекую весну, когда небу было угодно связать их единой цепью, у Зейнуллы вот так же умер его ловчий беркут. А беркучи без беркута — все равно что мулла без корана, и Зейнулла, схоронив птицу, принялся плести из конского волоса сетку. Он сплел двойную прочную сетку и однажды утром оседлал лошадь и, захватив с собой ягненка, отправился в горы. Там он привязал ягненка, закрепил кольями сетку и спрятался среди камней. Ягненок щипал траву, а Зейнулла сидел в укрытии и думал, что хорошо бы поймать молодого беркута — такой и проживет дольше и быстрее привяжется к хозяину.

Но, видно, день выдался тогда несчастливый, потому что беркут так и не прилетел, и Зейнулла снял сетку, отвязал ягненка и поехал домой. И потом еще три дня ездил в горы и просиживал там до ночи, но каждый раз ему приходилось возвращаться домой с пустыми руками. Но Зейнулла не был бы беркучи, если б не обладал терпением. Каждый раз, привязав ягненка и расставив сетку, он скрывался за камнями и, как заклинание, твердил про себя: "Пусть сегодня прилетит беркут, пусть это будет молодой беркут…" И смотрел в небо. Но в нем не появлялось ни одной точки, и Зейнулла уезжал, чтобы утром вернуться на старое место.

На пятый день аллах внял его молитвам.

Солнце уже стояло высоко, когда Зейнулла увидел орла. По широкой спирали птица спускалась к земле, потом сложила крылья и, выставив перед собой крючья лап, бросилась вниз. С быстротой молнии мелькнула по земле черная тень. Жалобно заблеял почуявший смерть ягненок, и в тот же момент беркут обрушился на него и забился в сетке, сотрясая удерживавшие ее колья.

Зейнулла выбрался из укрытия и поспешил к ловушке, на бегу разворачивая кошму.

Увидев человека, орел раскрыл клюв и угрожающе зашипел, защелкал. Потом рванулся, но сетка крепко держала его. Круглые желтые глаза орла горели холодным бешенством, а огромные черные когти в исступлении терзали безжизненное тело ягненка.

Это был старый беркут, весь золотисто-бурый, с полосатыми метровыми крыльями, но Зейнулла уже забыл, что хотел заполучить молодого, и радовался как ребенок.

Теперь нужно было связать орла и погрузить птицу на лошадь. Сделать это оказалось непросто, потому что сетка все-таки неплотно накрыла беркута, оставив свободным одно крыло. Едва Зейнулла приблизился к птице, как она, словно палкой, ударила его по рукам этим свободным крылом и выбила кошму. Стараясь держаться подальше от крыла, а главное, от страшных лап и клюва, Зейнулла повторил попытку. Ему почти удалось накрыть беркута кошмой, но в последний момент он сам запутался ногой в ячеях сетки и упал. Совсем близко от своего лица Зейнулла увидел синевато-серый, с черным концом клюв беркута. Охотник успел закрыть лицо руками, и удар пришелся в них. Клюв, как ножницы, распорол одежду. Руке стало тепло от крови.

Зейнулла отчаянно рванулся. Ячея с треском лопнула, и охотник быстро откатился от орла на безопасное расстояние.

Рана была пустяковой: клюв разодрал кожу, не задев ни кости, ни сухожилий. Зейнулла замотал руку цветным кушаком и палкой подтянул к себе кошму. Со следующей попытки ему удалось накинуть кошму на беркута. Навалившись на него всем телом, Зейнулла наконец-то связал его.

Первые дни Зейнулла не давал беркуту ни есть, ни пить, ни спать. Это нужно было для того, чтобы смирить орла, заставить его признать хозяина и в конце концов брать у него пищу из рук. Так было всегда — Зейнулла в совершенстве постиг древнее ремесло беркучи. Много птиц прошло через- его руки, и всех он сумел приручить и заставил их служить человеку.

Сутки напролет просиживал Зейнулла у клетки своего пленника, следя за тем, чтобы тот ни на минуту не смыкал глаз. Когда же охотник чувствовал, что вот-вот сам не выдержит и уснет, он обливал беркута водой, и, пока тот отряхивался и чистил перья, Зейнулла ненадолго засыпал прямо перед клетью.

Старик знал, что без пищи орлы могут обходиться долго. А вот пить и спать они должны каждый день, и верил, что скоро беркут уже не будет шипеть и щелкать, завидя хозяина у клети. Однако проходил день за днем, а беркут и не думал смиряться. Забившись в угол, он устрашающе вращал глазами и бросался на Зейнуллу при каждой его попытке приблизиться к клети.

"Это старый беркут, — думал Зейнулла. — Это хитрый беркут, но я все равно перехитрю его".

И он ждал, терпеливо снося все орлиные выходки.

Наконец беркут вроде бы сдался: когда на седьмой или восьмой день Зейнулла сунул ему в клетку блюдо с водой, орел не бросился, как раньше, на человека, а стал пить. Пил он долго, как лошадь, и все это время Зейнулла тихо и ласково разговаривал с ним и ворошил прутиком орлиные крылья.

"Это старый и хитрый беркут, но я перехитрил его", — радовался старик.

Теперь надо было попробовать накормить орла.

Зейнулла принес нарезанное ломтями сырое мясо и кинул кусок беркуту. Неуклюже переваливаясь, орел подбежал к мясу и в мгновение ока проглотил его. Зейиулла кинул еще кусок, а третий протянул в руке — беркут должен брать пищу из рук хозяина. Так было всегда. Но в этот раз Зейнулла просчитался: только-только он протянул руку, орел кинулся — и запястья Зейнуллы, как наручники, стиснули огромные твердые когти птицы. Зейнулла изо всех сил рванулся назад и, раздирая в кровь кожу, высвободил руку.