Читать интересную книгу ДЕСЯТЬ БАЛЛОВ ПО БОФОРТУ (Повести и рассказы) - Борис Воробьев

Я разогнал их и подошел к Сюмусю.

Он лежал на правом боку в неглубокой лощинке, где настиг его непреодолимый, необоримый сон. А сон, наверное, был тяжелым, потому что Сюмусю сучил лапами, подергивал пупыристой верхней губой и повизгивал.

Только теперь я как следует разглядел его. Он был красив чисто мужской собачьей статью — широкогрудый, поджарый, мускулистый. Шерсть его, не такая гладкая и мягкая, как у собак, живущих под крышей, была темно-бурого цвета со светлыми подпалинами на груди и передних лапах. Такие же светлые кольцеобразные подпалины, как очки, украшали морду пса, придавая ему вид чрезвычайно свирепый. Да, он ходил в упряжке: незарастающий, как от ярма, рубец от лямки виднелся у него на шее, а левый бок пересекал давно затвердевший шрам — след, конечно, не от собачьих клыков. Я опять вспомнил Ильичева.

Постояв над поверженным, беспомощным героем, я взвалил его на спаренные лыжи и пустился в обратный путь.

Четыре последующих дня моей жизни назвать нормальными было нельзя.

Утром я не без душевного трепета вступил в сарай, куда заточил своего пленника. Я ожидал всего, поэтому прихватил с собой заранее припасенную ради такого случая рогатину.

Я вновь просчитался. Сюмусю не обратил на меня ни малейшего внимания. Он лежал на всю длину цепи и смотрел на меня отрешенным взглядом немигающих желтых глаз.

Как сфинкс.

Как нубийский лев за решеткой зоопарка.

О, этот пес умел преподнести себя! Он знал, что за штука — цепь, знал, что находится в моей власти, а потому выбрал единственно правильную, не унижавшую его норму поведения — молчаливое презрение. Начни он вилять хвостом — я бы потерял к нему всякий интерес, кинься он на меня — я бы угостил его рогатиной. По достоинству оценив его тактику, я присел перед ним на корточки, не зная, с чего начать разговор.

— Вот, брат, такие дела, — сказал я наконец. — Небось есть хочешь?

Я взял тут же стоявшую банку с тушенкой, открыл ее и выложил содержимое перед носом пса.

— На! — сказал я великодушно.

Сюмусю не пошевелился. Я посидел для приличия еще несколько минут и вышел, подумав, что ведь и среди собак встречаются стеснительные.

Целый день я работал, а вечером опять заглянул к Сюмусю. Он лежал как лежал. Мясо тоже оставалось нетронутым.

Такой поворот меня озадачил.

— Сюмусю, — сказал я, — не валяй дурака! Ты же сдохнешь!

Не знаю, как пес, а я перепугался. Собственные слова не на шутку расстроили меня. Сорвавшись с языка случайно, они очень даже просто грозили материализоваться. А что, как и впрямь сдохнет? Кто знает, на что способен этот чертов пес?

В общем, было над чем задуматься.

До звезд просидел я в сарае, упрашивая, умоляя, ругаясь и грозя. Дело кончилось тем, что я в сердцах поддал ногой банку из-под консервов, плюнул и отправился спать.

— Захочешь жрать — сожрешь! — бросил я напоследок.

Ночыо я дважды вставал и выходил посмотреть, но чуда не случилось — Сюмусю так и не притронулся к мясу.

Весь следующий день я просидел в сарае, питаясь сухим пайком. При этом я громко чавкал, вслух расхваливал пищу, ронял на пол куски и вообще пускался на всякие ухищрения, лишь бы заставить Сюмусю есть. Наверное, со стороны это выглядело смешно, но мне в ту пору было не до забавы; я чувствовал, что подлый и лукавый пес проскальзывает у меня между пальцев, — не мог же я в самом деле уморить его голодом!

На пятые сутки я понял, что проиграл: Сюмусю держался на одном самолюбии. На чем свет стоит проклиная этого собачьего выродка, я открыл сарай и расстегнул цепь.

— Иди, — чуть не плача от злости, сказал я, — чтобы духу твоего здесь не было!

Сюмусю встал, отряхнулся и, пошатываясь, вышел на улицу, а я смотрел ему вслед и едва удержался, чтобы не запустить в него поленом.

После этого случая я старался по возможности скорее забыть Сюмусю — что толку напрасно бередить душу? — и несколько месяцев прожил жизнью плодотворной и уравновешенной. Как оказалось, то было затишье перед бурей. Вскоре мне опять довелось встретиться с Сюмусю, и, если бы не явная благосклонность к нему фортуны, встреча могла бы кончиться для него печально.

Вот как это произошло.

Зима на Северных Курилах долгая. Снега на сопках лежат еще и в июне, а в марте, когда неделями не бывает солнца, туго приходится всему живому на острове. По самые крыши заносит дома, и утром невозможно открыть дверь и выйти на улицу.

В марте-то и взбудоражился поселок. И было от чего: редкий день проходил, чтобы у кого-нибудь не пропали курица или утка, а то и целый поросенок. Пострадавшие в один голос заявляли, что разбоем занимаются две собаки, и одна из них та, которую я зимой несколько дней держал в сарае. Находились и такие, которые прямо заявляли, будто я нарочно привадил псов.

Я отнекивался как мог, но вскоре дело приняло серьезный оборот: в один прекрасный день Сюмусю напал на почтальона. Он сбил его с ног, и только сумка с письмами, которой тот прикрыл лицо, спасла его от клыков вконец изголодавшегося пса.

Когда мне рассказывали об этом, я сразу поверил. Уж кто-кто, а я знал Сюмусю! Вечно голодный, он по примеру своих диких сородичей готов был набить утробу чем угодно. Но он едва не сделался людоедом, а этого прощать было нельзя: никто не мог поручиться за то, что в следующий раз он не нападет на кого-нибудь другого. Пожалуй, подумал я, настало время расквитаться с четвероногим дьяволом в собачьей шкуре.

Но одно дело было принять решение, и совсем другое — выполнить его. Долго караулил я Сюмусю у его нового логова, но он, почуяв, видно, неладное, не являлся. Когда же через несколько дней я вновь столкнулся с Сюмусю, со мной, как назло, не было ружья.

Я возвращался с мыса Почтарева, куда ездил по делам. Поскольку дорога предстояла дальняя, почти через весь остров, я вышел рано. Снег был сухой, и лыжи скользили легко. Чтобы сократить расстояние, я пошел берегом. От моря пахло водорослями и йодом. Над самой водой шныряли мокрые суетливые бакланы, а вдали, за полосой прибоя, как поплавки, плясали на волнах усатые нерпы.

Был конец марта. Где-то уже цвели вишни и пели жаворонки, а здесь, на этом туманном и ветреном клочке земли, еще лежали снега. Дыхание весны чувствовалось лишь в ветрах, налетавших с востока. Они приносили с собой мокрые снегопады, превращавшие все вокруг в непролазную кашу. Горбы сопок бурели. Но через день-другой ударял ветер с северо-запада, и снова земля покрывалась снегом.

Занятый своими мыслями, я перестал глядеть по сторонам, а когда остановился, чтобы перевести дух, с удивлением заметил, что все переменилось: горизонт потемнел, море из зеленого стало серым. С неба протянулась к воде широкая черная полоса, словно там, наверху, рассыпали огромный куль с сажей. Дохнул вдруг ветер, Схватив огромную горсть сухого колючего снега, он швырнул его прямо в лицо. И стих. Из-за сопок донесся лай собак, а с моря приглушенный рокот "рыбака". Потом море взметнуло барашки. Они быстро-быстро побежали к берегу. Послышались звуки щелкающего бича — это сшибались друг с другом волны. Шел снежный заряд.

Я знал, как велика опасность быть застигнутым пургой в пути, вдали от жилого, и заторопился изо всех сил. Пригнувшись, я пошел так, чтобы ветер все время бил мне в одну щеку. Но это оказалось непростым делом: ветер часто менял направление, и скоро его было не понять — казалось, что он дует со всех сторон. Исчезло чувство времени и пространства, и я понял, что, если заряд быстро не выдохнется, мне несдобровать. Ориентироваться я уже не мог и шел наугад. Это меня, как ни странно, и выручило. Неожиданно я почувствовал, что снег подо мной просел, и я полетел куда-то вниз. Я знал, что в этом районе могла быть всего одна впадина, куда я мог свалиться, — овраг. А коли так, то рядом должна была находиться каюрня, где каюры вялили летом рыбу для собак. Отыскать каюрню в белой крутящейся мгле было непросто, но мне все же посчастливилось сделать это. Дверь каюрни была полуотворена, и я предвкушал желанный отдых. Не тут-то было! Едва я переступил порог, из темноты каюрни раздалось предупреждающее рычание, и я различил, как навстречу мне с пола поднялся неведомый зверь. Я знал, что волков на острове пет, но все же, как пику, выставил перед собой лыжную палку с железным наконечником. Зверь не кидался, хотя все еще рычал. Когда через минуту глаза привыкли к темноте, я узнал его. Конечно же, это был Сюмусю!

Сюмусю был не один: позади него стояла небольшая совершенно белая собака. Это была подруга Сюмусю. Вот когда я пожалел, что со мной нет ружья. Я мог бы расправиться с супругами в одну минуту! Но порыв прошел, и я подумал, что вряд ли смог бы осуществить задуманное. Сюмусю стоял впереди подруги, загораживая ее своим телом. Он не сводил с меня глаз, и я знал: попытайся я хоть одним движением выдать свои намерения — он кинется на меня и будет рвать, добираясь до горла.