и возвращения армии в Тегеран. Наш новый министр имел поручение настоять на выдаче этих людей, и Альбранд, способный, умный, храбрый и энергичный офицер, выразил готовность препроводить упомянутый батальон из Персии в Тифлис и прибыл теперь с несколькими опытными линейными казаками — унтер-офицерами, чтобы выполнить свое намерение. Естественно, в батальоне уже давно знали о выдаче, и, как мы узнали, солдаты хотели воспротивиться этому, особенно поляки. Персидское правительство не имело ни желания, ни власти применить силу. Первый министр и Мирза Массуд, министр иностранных дел, заявили нам напрямик, что их правительство оставляет за нами право разоружить батальон и вывести его за границу; сами они якобы не имеют достаточно сил, чтобы его вывести. Итак, русскому министру и капитану Альбранду предстояло самим выполнить это рискованное предприятие.
Извините, если кого обидел.
26 апреля 2011
История про Альбранда и русских персиян, а так же Скрыплева
"…Капитан Альбранд начал с того, что послал своих казаков — унтер-офицеров на квартиры русских и польских беглецов, чтобы узнать их мнение, pour sender le terrain, как говорится по-французски. Наши кавказские линейные казаки, украшенные георгиевскими крестами, не жалели денег и угощали своих соотечественников вином и водкой. Они убеждали их, что те ведут жалкую жизнь в Персии, где их презирают как неверующих и в случае болезни дают подыхать как собакам; гораздо утешительнее когда-нибудь умереть среди родных и быть похороненным в родной земле — надежда, которую лелеет каждый русский, потому что они, особенно простые люди, очень привязаны к своей родине, обычаям и привычкам. Многие беглецы были готовы вернуться на родину, но боялись, что по прибытии в Тифлис будут прогнаны сквозь строй и будут потом служить всю жизнь. Казаки успокаивали их и уверяли, что солдатам, которые добровольно последуют за капитаном Альбрандом, все простят и не подвергнут их телесному наказанию».
В официальном и довольно подобострастном жизнеописании Альбранда автор рисует картины поистине мелодраматические. Спрерва, когда Альбрандт только знакомится с русскими солдатами на персидской службе, некий грозный старик попрекает его тем, что их всех на родине ждёт гибель, и посланец царя выманивает их на муку. Альбранду «было видеть горькое заблуждение старика, выливавшееся из страдальческой души его в диких и сильных словах; он быстро подошел к нему, распахнул грудь свою и сказал: «Старик, ты вздумал стращать меня, ты думаешь, что мне дорога жизнь, которою я не раз жертвовал в честном бою?.. так вот тебе моя грудь, пронзи ее, — но умирая, я заклеймлю тебя проклятием за то, что ты отступил от веры своей, забыл Царя и святую родину и, что слова твои не от Бога, а от сатаны, который губит тебя!» Как ни просты были эти слова, но увлечение Альбранда, но обнаженная грудь его, на которой кровавым пятном горела славная Гимринская рана, — подействовали сильнее всякого красноречия на слушателей его. Старик отступил назад и затрясся. Очевидно было, что сердце его отозвалось на молодецкий поступок Альбранда, — темный пламень глаз его исчез, в них выступили слезы, он упал на колена, крепко обвил руками ноги Альбранда и долго рыдал не могши произнести ни одного слова; наконец, едва внятным голосом он простонал: «Прости, или зарежь меня!» Альбранд хотел вырваться из судорожных объятий его, но это было невозможно, — старик прильнул к нему и не поднимая лица от земли, повторял с настойчивостью отчаяния тоже самое. Разтроганный до слез драматичностью этого положения Альбранд, наклонился к старику и положив ему руки на голову — простил его. Прощение это осветило угрюмые дотоле лица всех других беглецов; увлеченные примером своего вожака, они бросились к Альбранду, цаловали его руки, плакали и в один голос вызывались идти с ним на край света».
Бларамберг продолжает: «Поляки ничего не хотели слышать об этом, но немало русских беглецов пришло на следующий день в посольство. Здесь их хорошо приняли, дважды в день выдавали хорошую еду и порцию водки, и Альбранд, наделенный редким даром обращения с русскими солдатами, так расположил их к себе, что за первыми вскоре последовало столько, что в резиденции с трудом смогло разместиться такое количество людей. Альбранд часто приходил к ним, говорил с ними, как солдат с солдатом, пил с ними водку, и каждый вечер слышались русские песни под аккомпанемент тамбурина и колокольчиков. Так была усмирена русская часть батальона и возвращена к выполнению своего долга. С поляками у Альбранда дело обстояло хуже. Они не верили обещаниям, особенно те, кто на персидской службе получил звание офицера, и лишь заверение, что польские офицеры уволятся со службы, сохранив звание, и получат разрешение вернуться к себе на родину, если они добровольно со своими подчиненными последуют за капитаном через границу, сломило сопротивление, и они обещали сделать все возможное, чтобы их польские соотечественники прислушались к этому. Действительно, в русской миссии появилось и много поляков. Чтобы разместить всех перебежчиков, русский министр снял за городом большой караван-сарай, где расквартировали весь батальон. Здесь Альбранд устроил для солдат праздник, который превратился в грандиозную попойку, так как он нарочно пил с ними, чтобы еще больше склонить на свою сторону, и на самом деле все восхищались им и слепо ему повиновались.
Так как весь батальон перешел теперь на нашу сторону, началась подготовка к его отправке. Однако возникло препятствие, которое задерживало выступление: солдаты в течение 15 месяцев не получали жалованья, и персидское правительство заявило, что в настоящий момент не в состоянии заплатить батальону долг в размере 4 тыс. голландских дукатов.
Чтобы устранить это препятствие, полковник Дюгамель распорядился выплатить указанную сумму из казны императорской миссии. Теперь солдаты хотели получить деньги наличными, но Альбранд просил их положиться на него в этом деле. Он разделил батальон на роты и взводы, во главе которых остались те же офицеры, фельдфебели и унтер-офицеры, что и раньше, на персидской службе. Начальствовать батальоном он также доверил прежнему командиру, полковнику, в прошлом русскому унтер-офицеру, женатому на дочери Самсон-хана. Каждая рота должна была выбрать каптенармуса, которому бы она полностью доверяла. Альбранд приказал сделать ящик для батальонной кассы и четыре поменьше для ротных касс. Потом был объявлен полный сбор. Каждому солдату отсчитали по два дуката, а остаток поместили в ротную кассу, которая опечатывалась ротным каптенармусом и сдавалась в батальонную кассу с приложением печати командира роты и командира батальона. Сданные на хранение в батальонную кассу деньги должны были быть по прибытии батальона в Тифлис выплачены владельцам, что позднее и произошло. Солдаты поняли всю