– Но это не извиняет моего гнева, – сказал он, с сожалением склонив полуседую голову.
– Пойдемте, – распорядилась Кэтрин. – Вы примете в доме душ. Я велю Хан Ли сварить кофе и приготовить эти его чудесные пирожные, и тогда мы сможем изгнать из памяти этот несчастный эпизод.
Этим же вечером в нарядной, похожей на женский будуар передней гостиной они просматривали пленку, которую сняли в погребах. Примостившись на краешке викторианского дивана, Келли смотрела, как на телеэкране Клод Бруссар выбивает деревянным молотком пробку, называемую затычкой.
– Своеобразный тип этот парень! – Диди сидела на полу возле телевизора, скрестив ноги по-турецки. – То он зубастый гризли, а через минуту – плюшевый мишка. Не думала, что он может вызвать у меня симпатию, но, ей-богу, это так.
– За исключением тех случаев, когда он рычит, конечно! Верно? – Стив добродушно толкнул ее в спину и, перекинув ногу через диванный валик, откинулся назад.
– Подозреваю, что он совсем как мой отец, – отвечала Диди. – Что рычанье его куда страшнее его зубов. – Келли мысленно согласилась с этим, но она слишком была занята происходившим на экране.
Они выбрали то место погребов, где пересеклись два подземных туннеля, таким образом камера могла охватить перспективу обоих. По двум сторонам каждого туннеля по вырубленным в известняке стенам тянулись в три ряда вывезенные из Франции дубовые бочонки. Своды рукотворных пещер освещались светильниками, развешенными по стенам на определенном расстоянии друг от друга, но светильники эти давали не столько свет, сколько рассеивали сумрак. На переднем плане, рядом с Кэтрин и Клодом Бруссаром, стояла она и, беседуя, смаковала вино, которое Клод Бруссар наливал из бочонка.
Но внимание ее приковано было не собственной ее фигурой, увлекал ее вид погребов – их прохлада, запах земли, воспоминания о том, как не раз и не два она девочкой бродила там, шмыгнув туда украдкой, чтобы укрыться от летнего дня, прячась в темных отсеках, чтобы какой-нибудь рабочий не обнаружил тебя, и думая о всех тех, кто работал в этих туннелях в прошлом столетии, воображая, что их тени все еще витают в подземных коридорах. Ее увлекали пещеры, их богатая история, густые запахи, зловещая и в то же время умиротворяющая тишина в них.
Когда-то для нее это было временным убежищем от бурной действительности точно так же, как позднее убежищем для нее стал вечерний сумрак, прятавший, скрывавший ее от слепого отцовского гнева. Как тем вечером на кухне. Она включила радио и вся отдалась меланхолической мелодии новой песни. Она не слышала, как открылась дверь. Не поняла, что он здесь, пока не увидела его стоящим в дверях.
– Опять сидишь, просиживаешь свою толстую задницу! – Он сказал это громко, отчеканивая каждое слово, как всегда, когда был пьян.
Она поспешно вскочила, отодвинув с шумом стул, бросилась ему навстречу, настороженно трепеща каждым нервом.
– Я не слышала, как ты вошел.
Опасаясь его вспыльчивости, она на всякий случай прикрылась стоявшим между ними стулом, пожалев, что это не стол.
– Удивительно, как ты сама себя слышишь, когда так орет радио! – Он махнул в сторону стоявшего на холодильнике репродуктора. – Прикрути эту проклятую штуку! А лучше вообще отключи ее!
Обрадовавшись возможности отойти от него подальше, она бросилась к холодильнику и, встав на цыпочки, выключила радио. Во внезапной тишине она услышала позади себя, как тело его тяжело опустилось на стул.
– Почему это ужин не на столе?
Она хотела объяснить ему, что ужин был готов два часа назад, но, не желая с ним спорить, промолчала.
– Ужин в духовке. Чтобы не остыл.
Достав сверху сковородник, она опустила заслонку. Потом, действуя сковородником, достала с самой середины тарелку. Повернувшись к столу, она избегала глядеть на отца. Она не хотела видеть, какое злое у него лицо.
– Вот, пожалуйста!
Перегнувшись через стол, она поставила перед ним тарелку и тут же отступила подальше от греха.
– Сейчас достану серебряный прибор.
Не успела она сделать и шага к ящику, где хранилось столовое серебро, как раздалось негодующее:
– По-твоему, эту пересушенную подошву можно есть?
Уголком глаза она увидела, как он размахнулся и смел со стола тарелку со всем содержимым, превратив ужин в месиво осколков и липких макаронных остатков.
На мгновение она оторопела, глядя на запачканный пол, стараясь проглотить подступившие к горлу обидные слезы. Хотелось убежать из дома, предоставив убираться ему самому. Но она знала, что все так и пробудет до утра, присохнув так, что не ототрешь.
Сторонясь его стула, она обогнула стол и, встав на коленки, стала собирать осколки разбитой тарелки.
– Я могла бы сделать тебе яичницу или подогреть соус-чили, – предложила она и тут же беззвучно охнула, выронив из рук первый же большой осколок, все еще раскаленный после духовки.
– Чили или яичницу, – недовольно протянул он в то время, как она облизывала обожженный палец, зажмурившись, чтобы не заплакать. – Неужели, кроме этого, в доме нет ничего съестного? Куда ты подевала деньги, что я дал тебе на питание? Потратила или на сладости проела?
– Ты дал мне только двадцать долларов! – вскинулась она.
– Так что же? – с вызовом бросил он. – Где еда?
– На двадцать долларов немного чего купишь, – возразила она голосом, хриплым от волнения, и встала, чтобы взять мусорное ведро.
– Я не вчера родился, – объявил он, наблюдая, как она проворно достает бумажные салфетки и опять становится на колени, чтобы еще и еще раз вытереть пол. – На двадцать долларов побольше, чем яйца и чили, можно купить.
– Не так уж и побольше, – тихонько пробормотала, припомнив мелочи, добавленные ею к списку покупок, – туалетная бумага и зубная паста.
– Что ты сказала? – голос его прозвучал угрожающе. На мгновение она похолодела, затем ответила:
– Сказала, что могу напечь тебе блинов.
– Чтобы они подгорели, как в прошлый раз? Нет уж, благодарю! – Резким движением он отодвинул от стола стул. Она тут же отступила, съежившись. Но направлялся он не к ней, а к кухонному шкафу.
Едва увидев, как открывает он дверцу и роется на верхней полке, она сразу поняла, что он ищет – бутылку виски, которую она еще раньше нашла там и вылила в раковину. В панике она склонилась над осколками и остатками еды и, действуя обеими руками, стала убирать их салфетками.
– Ладно, а куда, черт возьми, подевалась бутылка виски, которую я здесь хранил? – Вопрос прозвучал резко, как удар хлыста. Услышав его, она замерла.
– Бутылка виски? – Она старалась говорить естественно, не отрывая глаз от пола. Большую часть мусора она убрала, остальное довершит метла. Она сунула в ведро скомканные салфетки и встала, отряхнув колени. – Ты точно помнишь?