ЧЕЗАРЕ
Мрачный замок и мерзостное зловоние. Звон цепей и осклизлые стены. Мы спустились по узким ступенькам — я и Микелотто. Спустились в темницу. Тюремщик открыл дверь. Мы вошли. Он запер за нами дверь и передал мне ключи. Я махнул рукой, и он мгновенно убрался подальше.
Рамиро встал. Глаза Рамиро округлились. Кадык его нервно дернулся, жирные губы приоткрылись.
У него имелась целая ночь, чтобы придумать оправдания. Чтобы хорошо подготовиться к защите. Выдумать поистине безупречную ложь. Но панический ужас омрачил его рассудок. Он покрылся испариной и начал заикаться. Пробормотав какой-то абсурд, разразился сопливыми рыданиями.
Я стоял, скрестив руки на груди. Пристально смотрел и улыбался. Я слушал Рамиро. Внимательно слушал каждое лживое слово, произносимое заикающимся предателем.
Микелотто достал свои инструменты, разложил их на полу. Бритву и кочергу. Клещи и пилу. Молоток и гвозди. Микелотто на редкость аккуратен, ему и в голову не придет запачкать руки.
Рамиро продолжал что-то бубнить. Но постепенно голос его замер. Взгляд переместился на инструменты Микелотто. Его голос дрогнул.
Наконец наступила тишина.
— Вы закончили? — спросил я.
— Я сожалею, — уставившись в пол, выдавил Рамиро. Его голос обрел обреченное спокойствие.
— Сожалеете? Рамиро, — продолжил я, — мы познакомились, когда я был еще ребенком. Вы сопровождали меня в Перудже, во Франции и Риме. Я доверился вам. Наделил вас богатством и властью. И чем же вы отплатили мне?
Молчание. Взгляд не отрывался от пола. Слезы — но слезы, порожденные страхом, а не раскаянием. Он не испытывал никакого чертова сожаления. Он просто страшно напуган.
— Когда я был молодым, — продолжил я, — вы любили пугать меня. У вас была завидная репутация. И дьявольски жестокие глаза. Но без власти вы — ничтожество.
Я вновь окинул его взглядом. Жирное брюхо, засаленные усы. Типичный старый развратник.
Микелотто точил бритву. Рамиро не сводил с него глаз, его кадык судорожно дернулся. Микелотто смазал кочергу. Рамиро задергался, залепетал какой-то бред.
Я задумался о его преступлениях. Совершенных убийствах, учиненных жестокостях. Сговоре с Вителлодзо. Оскорблениях Лукреции, подслушанных моими шпионами.
Мне нет нужды думать обо всем этом — я готов в любом случае подвергнуть его пытке. Но без этих мыслей я не получу полного удовлетворения от его терзаний.
Микелотто выпрямился и кивнул мне. Мы готовы начать.
НИККОЛО
Рыночная площадь, освещенная множеством факелов, заполнилась горожанами — все пришли поглазеть на праздничные ночные состязания. Стоя в толпе, я увидел проституток, они бегали босиком по залитой льдом площадке. Очевидно, герцог специально для этого ночного празднества приказал привезти из Рима полсотни этих ночных бабочек — не слишком ли дорогое удовольствие для того, кто, по моим предположениям, не имел средств для оплаты наемников? Плавно скользя и поскальзываясь, толкаясь и повизгивая, они двигались по кругу; их изысканные пеньюары промокли, запачкались и порвались, приоткрыв вожделенную белую плоть. Готов держать пари, что я был единственным мужчиной на площади, не испытавшим эрекции. Зрители награждали их одобрительными возгласами, отпускали глумливые остроты и норовили ухватить за ноги скользящих мимо бегуний. Тем удалось совершить четыре круга, и наконец одну из них объявили победительницей, а сделавшие ставки азартные зрители начали выяснять, кто сколько выиграл или проиграл.
У входа во дворец я показал свое приглашение, и один из слуг герцога в золотом карнавальном костюме проводил меня по лестнице наверх. Целую неделю Леонардо дразнил нас намеками о задуманном им представлении, поэтому я догадался, что его сюжет связан с Древним Римом, но все равно увиденное потрясло меня сверх всяких ожиданий. Роспись стен живо свидетельствовала о том, что мы попали в развалины римских терм: нагромождения выбеленных временем камней, а за ними по склону холма поднимался к вершине древний город, над которым синели летние небеса со стайками легких белых облачков. Росписи выглядели настолько реальными, что я не удержался от восторженного смеха, присоединившись к радостно гомонившей толпе гостей.
Именно тогда я заметил в центре зала каменное возвышение, оказавшееся огромным бассейном, наполненным горячей водой. Не представляю, как ее умудрились нагреть — вероятно, благодаря одному из чудесных изобретений Леонардо, — но очевидно, она была приятно теплой, поскольку в ее зеленоватой глубине игриво плескалась компания обнаженных красавиц. Их тоже, как я подозреваю, выбрали в римских борделях; моя версия подтвердилась чуть позже, когда в бассейне к ним постепенно присоединилось множество розовощеких милашек, которые, в нарядах Евы, хихикая, пробегали между изумленными группами гостей и прыгали в воду. К тому времени я уже выпил пару кубков вина, и мой петушок вдруг, точно ветка дерева, под теплым мартовским солнцем набухшая бутонами, вновь оживился.
По залу бродили наряженные в тоги слуги с подносами, предлагая гостям рыбные и мясные закуски и вяленые фрукты. Музыканты играли и пели, карлики отплясывали со шлюхами (уже сухими и одетыми, с очаровательно порозовевшими от состязаний и теплого купания лицами). Но вот музыка умолкла, и нам объявили, что сейчас начнутся состязания кабанов. Все бросились к открытым застекленным дверям балконов, откуда открывался отличный вид на площадь, и увидели, как эти оседланные дикие свиньи носятся по овальной арене, врезаются в зрителей, сбрасывая своих жокеев, и убегают в боковые улочки, порождая настоящий хаос и нанося увечья попавшимся на их пути бедолагам. Зрелище было чертовски увлекательным, и лишь когда оно завершилось, я узнал да Винчи в стоявшем рядом со мной высоком улыбающемся человеке.
— Леонардо! — воскликнул я. — Позвольте поздравить вас с бесподобной иллюзией.
— Благодарю, Никколо. Значит, пока вам нравятся нынешние увеселения?
— Изумительные представления. Но мой кубок опустел, а вы, видимо, еще даже не вкусили даров Бахуса. Давайте-ка разыщем виночерпия!
Удалившись в пустынный уголок, мы провозгласили несколько тостов: за отвод Арно, за бессмертную славу, за дружбу и за благополучное завершение наших рискованных отношений с герцогом. У меня создалось впечатление, что Леонардо скоро распрощается с Чезаре, хотя и не говорил этого.
Он обратил мое внимание на нескольких любопытных гостей празднества, включая молодого красавчика, который болтал с римской «гетерой». Его имя, как он сказал, Пьеро Торриджано.[40]
— Он уже успел завоевать некоторую славу, — пояснил Леонардо, — будучи одновременно солдатом и скульптором.
— Странное сочетание, — заметил я. — И он преуспел в обоих занятиях?
— Безусловно, как солдат он далеко превзошел нас с вами, а что касается его скульптур… — Он скривился и покачал головой.
— Значит, не гений? — со смехом уточнил я.
— Боюсь, что нет, хотя я почувствовал к нему гораздо большее расположение после его рассказа о том, как однажды он прицельным ударом расквасил нос Микеланджело.
— Микеланджело? — Это имя я где-то слышал. — О, не тот ли это скульптор, о котором твердят, что…
— …что он превосходит меня гениальностью?
Я решительно возразил, заявив, что собирался сказать совсем другое. Но Леонардо лишь улыбнулся:
— Да, именно он.
— А что о нем думаете вы? Так ли он гениален, как говорят?
— По-моему, он исключительно одаренный художник, но высокомерный, задиристый и в целом малоприятный молодой человек.
— A-а, понятно, — протянул я, решив, что лучше замять эту тему, и пробежал взглядом по фланирующим гостям. — А где, кстати, Доротея?
— Не знаю, — ответил Леонардо. — Я и сам только что подумал о ней.
И тогда я вдруг увидел, как она медленно проходит через расступающуюся толпу. Глаза всех гостей невольно провожали взглядами ее изумительную фигуру, затянутую в голубое, расшитое серебром платье, и более того — что казалось мне невозможным всего пару часов тому назад, внезапно произошло: с непринужденной естественностью, подарившей приятную, парализующую слабость.
— Mamma mia![41] — простонал я.
Леонардо нахмурился.
ЧЕЗАРЕ
На полу — лужа урины. На полу — брызги крови. На полу — два пальца и одно ухо.
Рамиро да Лорка прикован цепями к стене. Обнаженный толстяк. Белокожий и волосатый. Кричащий, окровавленный и возносящий молитвы.
— А я и не догадывался, Рамиро, что вы так религиозны. Микелотто, вы знали, что наш Рамиро религиозен?
Микелотто, отрицательно покачав головой, добавил: