Читать интересную книгу Исповедь гейши - Кихару Накамура

К счастью, Фудзико вскоре познакомилась с одним славным парнем, который был согласен взять к себе и детей, и они поженились. Что сталось с Такаси, выражавшимся словно персонаж пьесы и знавшим, что хотят от него услышать взрослые, и Минору, постоянно плакавшим и делавшим в постель? Сейчас это, пожалуй, мужчины средних лет…

В Америку

Я была зла на соседку, судачившую о том, что Н. каждое утро сопровождал Кинуэ в школу. Но более всего я злилась на мать с бабушкой, ибо не могла понять, как эти пожилые, опытные женщины могли всерьез относиться к подобной ерунде и постоянно попрекать меня этим.

Почему они не могли просто пропустить это мимо ушей? Две умудренные жизнью женщины… Мне было безмерно горько.

Подобные случаи участились, и мы с трудом ладили друг с другом. К тому же мой сын боготворил своего папу. Особенно хорошо папа умел играть в поезда и мяч, и когда нам удавалось выкроить время, то мы все втроем куда-нибудь отправлялись. Маме и бабушке это, похоже, особенно не нравилось.

Когда те порой навещали нас, сын их не замечал, как всегда ни на шаг не отходя от папы. Иногда они предлагали ему приготовить его любимое кушанье, но и тогда он отнекивался. Ему больше нравилось есть вечером в саду с папой.

Сад хоть и был небольшой, мы тем не менее часто выносили туда стол и устраивали своего рода пикник, что очень восхищало моего сына. Я хорошо представляла себе, как расстраивало маму и бабушку то, что мой сын не бывает больше у них. Однако я давала им достаточно денег, и в их распоряжении была наша экономка. Поэтому перед ними я никакой вины не испытывала.

В то время по выходным дням у нас часто ночевал Фукудзава Юкио, закадычный друг моего сына. Отец Юкио приходился внуком Фукудзава Юкити, основателю университета Кэйо. Его мать была европейкой, рожденной в Греции и выросшей во Франции.

Я работала не покладая рук, чтобы обеспечить обе семьи. Мой муж как раз тогда стал приобретать известность. Если он что-то зарабатывал, все это уходило на бензин и рекламу. Я получала доходы от содержания салона красоты, затем жалованье из начальной школы на Вашингтонских холмах и сравнительно высокие гонорары за ведение показов мод.

Наряду с этим я еще подрабатывала частными уроками английской речи, то есть была, как у нас выражаются, лисицей с девятью хвостами. Школа на Вашингтонских холмах платила мне в долларах, что по тому времени составляло 36 000 йен. Это примерно соответствовало жалованью высокопоставленного чиновника.

Мне приходилось невероятно много работать, чтобы содержать обе семьи. Кто, подобно мне, вырос в «мире цветов и ив», тому крайне претит скупость.

Когда мы строили свой дом в Адзабу, то рассчитывали использовать его в качестве фотостудии. Сама студия была достаточно просторной, чтобы при фотографировании можно было перемещать саму треногу с аппаратом. Многие артисты и манекенщицы приходили к нам сниматься. Порой я одаривала их одним из своих кимоно и тщательно подбирала для них соответствующие аксессуары и накидки. Единственным моим желанием было, чтобы муж получил известность.

Первого мая 1952 года мой муж отправился ко дворцу снимать демонстрацию. Когда мы по радио услышали, что там переворачивали и поджигали американские автомобили и из-за возникших беспорядков много людей было ранено, то страшно волновались за него.

Он вернулся домой под вечер в разорванной рубашке и с ссадинами на локтях и голове, но, слава богу, живым. Он был раздосадован и поведал нам нечто совершенно удивительное об одной американской женщине-фотографе.

Ее звали Маргарет Берк-Уайт. Несмотря на град обрушившихся камней, она оставалась стоять на грузовике. Хотя ее голову заливала кровь, она не дрогнула. Стоя, она продолжала снимать, наклоняясь лишь для того, чтобы поменять пленку. Затем она вновь выпрямлялась и принималась фотографировать. Мой муж сказал, что при виде такой женщины он, мужчина, не посмел бежать. Там он воочию увидел, что такое настоящий профессионализм.

Позже, уже в Америке, я посетила выставку Маргарет Берк-Уайт, где были представлены фантасмагорические снимки, изображающие коршунов, что облепили плывущий по Гангу труп, и людей, бегущих через пламя горящих автомобилей на площади возле императорского дворца как раз в то время, когда там находился и мой муж. Эти снимки были сделаны в ту пору сорокалетней женщиной. Меня крайне поразила эта необычайная женщина.

Этот кровавый Первомай сильно подействовал на моего мужа, и это влияние ощущается в его работе с Сакагути Анго для журнала «Тюокорон». Сегодня его женские портреты причисляют к одним из лучших в мире. Хотя и редко случается слышать, чтобы так хвалебно отзывались о бывшем муже, я и сегодня убеждена, что он был самым лучшим из всех моих мужей.

Наш брак оказался удачным, мальчик был по-настоящему счастлив, и остальные, что помогали мне и на меня работали, также были всем довольны. Единственно обиженными были моя мать и бабушка. Наши взгляды оказались совершенно разными, и согласие было невозможным. Своими непрекращающимися жалобами они надоели и моему мужу.

— Нас так или иначе отправят в дом престарелых. Мы уже смирились с этим, — только и слышалось от них.

Сегодня в этом нет ничего необычного, но тридцать пять лет назад считалось чем-то ужасным помещение родителей в дом престарелых. Это считалось проявлением черной неблагодарности.

Я продолжала тянуть лямку, подобно лошади, работая на показах мод, давая уроки английского языка, обслуживая посетителей салона красоты и преподавая еще в школе на Вашингтонских холмах. Каждый день я мечтала, как бы отоспаться хоть раз. Об отдыхе не было и речи, я даже не могла позволить себе расслабиться. Но мне вовсе не хотелось жаловаться матери и бабушке. В мое отсутствие, когда приходилось ехать на показы мод в Киото, Кобэ или Осаку, они наведывались каждый день и жалели «бедное дитя». Когда меня не было, они могли говорить о моей черствости и делать язвительные замечания.

Я не могла постоянно находиться дома в качестве громоотвода. Часто все доставалось и Н. Хоть они и были моими мамой и бабушкой, выдержать все это было невозможно. Просто невыносимо становится, когда старые люди оказываются столь язвительными и полными злобы, да к тому же когда их двое! Меня печалило то, что моя замечательная бабушка и мама, считавшаяся одной из первых интеллигенток эпохи Тайсё, превратились в таких сварливых старух и сущих ведьм.

Родители и сестры Н. в Йокохаме были не лучше. Жена с ребенком, старшая по возрасту, да еще некогда гейша, — самая плохая партия, какую он только мог себе составить. Похоже, сестры прожужжали ему об этом все уши. Во всяком случае, он стал отлучаться по вечерам и выпивать.

Конечно, ему пришлось столкнуться с трудностями, к коим он, будучи еще молодым, не оказался готов. И я чувствовала себя все более незащищенной и несчастной.

Похоже, жизнь моя проходила под знаком «начинать за здравие, а кончать за упокой». Ведь сама я ничего плохого не сделала, а мои чувства остались прежними… Я надрывалась изо всех сил, хотя меня угнетала окружающая обстановка и я чувствовала, как она все больше давит на меня. Так что мне приходилось искать выход из сложившейся ситуации.

Оглядываясь назад, я должна признать, что все выпавшие на твою долю испытания в итоге оборачиваются благом. Собственно, я прожила жизнь целых пяти женщин… Но все это дошло до меня потом, когда я прожила уже тридцать лет в Америке.

При расставании мне совершенно чужды всякие мысли о мести, сведении счетов. Поэтому я сказала Н. следующее:

— Если пойдет так и дальше, нас обоих ждет несчастье. Нам нужно расстаться именно сейчас, когда мы еще любим друг друга.

Однако Н. был молод и довольно упрям, чтобы так легко согласиться. Я и сама не была столь решительна, как казалось. Наконец, я посчитала, что будет лучше вначале все уладить.

В 1956 году в Нью-Йорке открылась международная ярмарка. Это была Международная промышленная ярмарка, устраиваемая каждые три года и длящаяся целых две недели. В новом Колизее были выставлены самые разнообразные товары изо всех стран.

Я решила туда поехать и показать своих кукол. Сегодня в Нью-Йорке живет пятьдесят тысяч японцев, а в ту пору там их едва набралось бы пятьдесят человек, и показ изготовления японских кукол представлялся по-настоящему необычным зрелищем.

— Позвольте мне поехать туда на один месяц, — умоляла я Н., мать и бабушку. Мать, как обычно, стала причитать, что мне не следует оставлять на произвол судьбы двух старух и ребенка.

— Поезжай, — неожиданно заявила моя бабушка. — Лучше повидать мир, пока еще ты молода. Не ограничивайся одним месяцем, а осмотрись лучше. Мы как-нибудь справимся.

Мне не нужно было повторять дважды.

Я продала дом в Адзабу и купила вместо него такой же в Эбису. Маленькую пристройку я сдала иностранной чете. Я устроила так, чтобы на эти деньги могли жить мои мама с бабушкой, после чего уехала. Н. нашел себе где-то студию, так что мой отъезд в этом отношении не создал для него никаких трудностей.