чтобы, откуда ни возьмись, появился бы сейчас капитан Гастингс. Но она понимала, что в это время дня он, скорее всего, совершает одну из своих долгих прогулок в одиночестве.
Капитан каким-то незримым чутьем угадывал, когда мистер Пенворти будет на одном из своих полей, и он туда приходил, совершенно случайно, конечно же, причем за одну неделю раза два. Фермер много смеялся и говорил Бэт, чтобы та занимала капитана, а он чтобы мог доделать свою работу.
Как она выяснила, чтобы развлечь капитана Гастингса, надо было совсем немного. Никогда раньше она не причисляла себя к тем девушкам, которым есть что сказать, причем сказать много, или у которых на все имеется свое мнение, много мнений. Но, быть может, это было оттого лишь, что раньше ни у кого не возникало желания спросить ее мнение. Капитан Гастингс же желал знать не только, как она подыскала себе эту работу, а и про то, что она думает о ходе войны? Что она стала бы делать, если б не была лэнд-герл? Каково это быть сиротой? Как ей жилось в доме ее тетки? Какие фильмы ей нравятся больше всего и какие книги она недавно прочитала?
Для девушки, выросшей практически в тиши, такой натиск был подобен электрическому разряду, это было не комфортно, это шокировало. Но на чем большее количество вопросов она отвечала, тем большим она хотела делиться. Так же дело обстояло с ужинами у миссис Пенворти или с постоянным нытьем Рут. Так же было и когда Бэт делала что-либо верно, а Мистер Пенворти одобрительно ворчал на нее. Или когда она входила в кинозал или выходила на танцплощадку, а стайка трудармеек хором все скандировали ее имя.
Она и не подозревала, насколько одинока была раньше, до того, как в ее жизни появились все эти люди.
Когда миссисс Диббл вновь вернулась, не было похоже, что она вообще куда-либо торопилась.
— Теперь пойдем, — экономка жестом подозвала Бэт. — Миссис Саймондс примет тебя в библиотеке.
Бэт припустила трусцой, стараясь не отставать, и не сбавляла хода даже, когда миновала двери комнат, переделанных под больничные палаты. Посреди палаты «С», в свете хрустальной люстры-канделябр, две женщины спорили шепотом.
— Это старшая медсестра МакФерсон и миссис Риз, начальник административно-хозяйственной части госпиталя, это она отвечает за операции. И вот так они просидели все утро, — объяснила миссис Диббл.
— Как же быть с теми пациентами, кому не хватило места в госпитале? Что с ними делать?
— Не знаю. Я, как и все, хочу помочь нашим бойцам чем только могу, но госпиталь не моя забота, я веду хозяйство господского дома, — миссис Диббл остановилась напротив дубовой двери, покрытой олифой, — Стой тут, я доложусь о тебе.
Оставленная в коридоре Бэт почувствовала себя вновь школьницей у дверей директорского кабинета. Ей слышно было, хоть не отчетливо, как экономка называет ее имя. Затем дверь широко отворилась и миссис Диббл жестом подозвала Бэт заходить.
— Здравствуйте, мисс Педли, — миссис Саймондс поприветствовала ее через всю комнату. Бэт сразу заметила, что у хозяйки дома сегодня другая прическа — та высоко заколола свои густые темные волосы, по-видимому, для того, чтобы защитить их от пыли, летевшей сверху, со стеллажей, — не иначе как затеяла в библиотеке генеральную уборку с перетряхиванием и перестановкой книг.
— Доброе утро, миссис Саймондс. Надеюсь, я вас не сильно отвлекаю, — начала было говорить девушка.
— Вовсе не беспокоите. Я рада, что вы-таки решились воспользоваться возможностью посетить мои сады. В это время года они как раз начинают проявлять себя во всей своей красе.
— Спасибо вам, — проговорила Бэт.
— Будете рисовать? — спросила Миссис Саймондс.
Лэнд-герл взглянула на свои рисовальные принадлежности, которые все это время крепко прижимала к груди, и немедля опустила руки, однако свою коробку из рук не выпустила:
— Да.
— У меня лично никогда не было особого таланта к рисованию, к величайшему сожалению моей матушки. В своем отношении к этому она была скорее викторианкой, ибо твердо верила, что любой леди следует быть умелой в рисовании, живописи, танцах, пении, а также во владении по крайней мере одним музыкальным инструментом. Я же доставила ей немалое разочарование, не сумев стать такой идеальной, разносторонне развитой, ученицей.
— Не могу даже вообразить такое, мэм, — сказала Бэт.
— О, талант у меня имелся. Просто он без остатка весь был отдан арфе. Я питала глупые иллюзии, что однажды смогу играть профессионально, но, конечно, это было невозможно.
— Арфа — это такой прекрасный инструмент. Вы все еще играете?
Миссис Саймондс поджала губу:
— После того, как я вышла замуж, игру на арфу я оставила. Желаете пройтись по саду?
Это неожиданное перескакивание с одного предмета разговора на совсем другой выбило Бэт из колеи на какой-то момент, но она сумела собраться и ответила:
— Да, я бы очень сильно хотела.
Из стоявшей на каминной полке чаши Миссис Саймондс выудила большой железный ключ:
— Идемте.
Бэт поспешила следом за леди вдоль по коридорам и трепетала от благоговения, глядя на то, как та, казалось, не шагала, а плыла. Подумав, девушка решила, что в этом был свой смысл: миссис Саймондс принадлежала тому классу, среди представителей которого быть дочерью джентльмена до сих пор имело значение. Поэтому к элегантности, должно быть, она была приучена с младых ногтей.
— В этом саду мало что изменилось с той поры, когда он только-только был распланирован, — рассказывала миссис Саймондс, в то время как они прогулочным шагом миновали зеленую комнату, все растения в которой были нежных пастельных оттенков, но Бэт удалось посмотреть на них лишь украдкой, лишь мельком, — Муж мой мог бы рассказать Вам об истории создания сада гораздо более детально. В семье именно он был этаким ученым-всезнайкой, но, боюсь, являлся чересчур схоластом. То, что знаю я наверняка, так это то, что это чайный садик. В нем есть беседочка-газебо, очень милая, хоть сейчас выглядит неважно, ее явно надо подкрасить. Мне, несомненно, вскорости придется поговорить об этом с мистером Гиллиганом.