К одному из листов была приклеена вырезка из газеты. По характерному шрифту Вера узнала «Русское слово». «В картине воспроизведены совершенно неправдоподобные сцены, а те, которые правдоподобны, в большинстве случаев представлены в диком и лживом освещении, — прочла она. — Гр. С.А. Толстая, В.Г. Чертков и другие лица, близкие к Льву Николаевичу, были воспроизведены на экране в карикатурных и оскорбительных для них положениях…» Помнится, Владимир говорил, что Софья Андреевна собиралась вчинить торговому дому «Тиман и Рейнгардт» трехсоттысячный иск. Однако!
Вот еще одна вырезка: «Бывший директор-распорядитель Общества «Кавказ и Меркурий» С.Н. Бутузов-Дольский обвиняется в растрате трехсот пятидесяти тысяч рублей, которые он, пользуясь своим положением, бесконтрольно заимствовал из кассы общества. Новым директором-распорядителем назначен К.Г. Тиман». А рядом приписано карандашом: «родной брат — Карл». «Это-то мне зачем? — удивилась Вера. — Я же не собираюсь писать генеалогию Тиманов». Но все, что было в конверте, добросовестно изучила, знания лишними не бывают. Тем более что вечер выдался скучным, Владимир надолго задержался в конторе и приехал домой только в десятом часу. За полчаса до его возвращения Вере позвонил Немысский. Дважды попросив прощения за столь позднее беспокойство, он сказал, что завтра нужно будет открыть окно и подтвердить звонком, что это сделано. «Вот будет замечательно, если за открыванием окна меня застанет Бачманов или, скажем, Сиверский, — с горькой иронией подумала Вера. — Впрочем, нет. Их можно не опасаться. Туда, где я стану открывать окно, мужчинам входить нельзя. Разве что Амалию Густавовну или костюмершу принесет нелегкая. Но с окном не так подозрительно. Всегда можно сослаться на то, что приспичило глотнуть свежего воздуха».
Замечание Рымалова, касающееся интереса к бухгалтерии, Вера признала дельным. Пожалуй, и впрямь к цифрам следовало проявить больше внимания. Поэтому на следующий день она начала с того, что отыскала Сиверского (долго искать не пришлось — встала у входа в большой павильон и стала ждать, прождала минуты три) и попросила познакомить ее с бухгалтером.
— Простите, но это прерогатива Александра Алексеевича! — сказал Сиверский. — Вот вернется он, тогда…
— Ах, а я-то думала к тому времени определиться! — Вздохом и мимикой Вера изобразила сожаление. — А тут еще муж стал интересоваться прибыльностью… Александр Алексеевич называл мне цифры, но все как-то мимоходом. Хотелось бы уточнить.
— Вот вернется, тогда и уточните! — повторил Михаил Дмитриевич и хотел уйти, но Вера заступила ему дорогу и спросила: — А может, тогда вы мне покажете что-нибудь? Чтобы я не теряла времени понапрасну в отсутствие Александра Алексеевича. Как снимают картины, я уже видела, а вот как из отдельных сцен получается готовая картина, еще нет. Умираю от любопытства! Кажется, это называется монтаж? А монтажная комната в нижнем этаже, я помню. Александр Алексеевич хотел показать мне ее, но дверь была заперта.
— Если заперта, значит, Василий Максимович что-то монтировал, — сказал Сиверский. — У него такой обычай — запрется и пока не закончит, не отзывается. Не любит, чтобы ему мешали.
«Очень удобный обычай для того чтобы создать себе алиби, — подумала Вера. — Запри дверь снаружи и иди по своим делам, а все будут думать, что ты внутри. А самому можно в это время притаиться в ретирадном и ждать жертву… Или же встретиться с агентом… Или сделать еще нечто тайное… Василий Максимович — это Гончаров. Бывший железнодорожный чиновник, пришедший в кинематограф через любовь к сочинительству. Когда жена скончалась от сердечного приступа, лечился в клинике…»
— А вдруг там сегодня кто-то другой! — Вера с надеждой посмотрела на Сиверского. — Тогда вы мне покажете, как делают монтаж? Скажите, а зачем он вообще нужен?
— Затем, что не существует пленки бесконечной длины. — Сиверский достал часы, недорогие, серебряные, без крышки, взглянул на них и обреченно вздохнул. — Хорошо, пойдемте в монтажную, там сейчас Стахевич должен монтировать «Стрекозу и Муравья».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
«Стахевич! — мысленно ахнула Вера. — Неужели?!»
— Во всяком случае, он просил до часу оставить монтажную за ним. — Сиверский убрал часы, машинально сунув их не в жилетный, а в правый пиджачный карман. — Только в монтажной прошу не шуметь. Лучше совсем не разговаривать, тихонечко посмотрим и уйдем. Процесс монтажа — крайне скучное дело, ассистент показывает «куски», режиссер решает, что пойдет в картину, а что нет, и говорит, где склеивать. Съемки не в пример интереснее.
Интереснее всего был Стахевич. Не шуметь? Не разговаривать? Еще чего! Увидев на экране «картины из жизни насекомых», она не сможет сдержать бурного восторга и выскажет Стахевичу свое восхищение в самых лестных выражениях! Против восхищения не устоит никто! Каким бы он ни был букой, знакомство состоится. А если к восторгам добавить немного кокетства, то можно рассчитывать и на приглашение. Он же поляк, а поляки известные «куртуазники»[514].
— Монтаж не сугубо технический процесс, — объяснял по дороге Сиверский. — Элемент творчества тоже присутствует. По-разному сочетая куски, можно добиваться разных впечатлений…
Вера его не слушала — репетировала в уме сцену бурного восторга. Начать с не слишком громкого «невероятно!», причем произнести это слово с придыханием, затем «браво!» и аплодисменты, а когда Стахевич обернется или же подойдет к ней, восторженно выдохнуть: «Сударь, вы — волшебник!» — и посмотреть на него сияющим взором… Широко раскрыв глаза, Вера посмотрела таким взором на проходившего мимо нее кудрявого юношу в кургузом поношенном пиджаке и узких брюках. Юноша покраснел и споткнулся на ровном месте, едва не выронив большой жестяной чайник, который нес в правой руке. По чайнику Вера догадалась, что это был Мишенька из «самоварной» комнаты. «Какой милый мальчик», — подумала она.
Монтажная оказалась пуста. Сиверский первым делом подошел к проектору и потрогал его ладонью.
— Холодный, — пояснил он Вере. — Значит, Стахевич не приезжал! Вот разве можно так? Просил же заранее, вчера перезванивал, напоминал, а сам не приехал! Сейчас пусто, а потом будет густо — сойдутся трое сразу и начнут спорить, доказывая, кому из них монтажная нужнее! Разве я Иов многострадальный, чтобы разбирать их споры?!
Пока Сиверский возмущался, Вера оглядывала монтажную. Ничего интересного. Проектор, рядом с ним стол, на котором лежат стопкой круглые коробки для пленки, в беспорядке валяются ножницы разных размеров, кисточки и мелки разной толщины, стоят какие-то пузырьки, похожие на аптекарские. На стене растянуто полотно экрана. Четыре стула, одно кресло, небольшой шкаф в углу — вот и вся обстановка.
— Чем тут пахнет?! — поморщилась Вера, уловив странный кисловато-едкий запах.
— Нагоняем, который получит Владислав Казимирович! — раздраженно ответил Сиверский. — Некоторые привилегии еще не означают вседозволенности!
— Но, может быть, он заболел? — предположила Холодная. — Или просто опаздывает?
— Не хочу в это вникать! Что я, Иов многострадальный, чтобы со всеми нянчиться? В другой раз ради двух часов в монтажной ему придется побегать за мной три дня! Прошу прощения, я должен идти, у меня срочные дела.
Сиверский ушел, оставив Веру в монтажной, где ей совершенно нечего было делать. На всякий случай Вера тоже потрогала рукой проектор, убедилась в том, что он действительно холодный, и вышла в коридор. Владения Амалии Густавовны были рядом, так что над тем, куда направиться дальше, размышлять не пришлось.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
У гримерши сидела бледная, болезненного вида дама. Длинный нос, близко посаженные глаза и скошенный подбородок делали ее похожей на крысу. Вера вспомнила, что видела ее в костюмерной.
— Знакомьтесь, Вера Васильевна, это Наина Юрьевна, — представила «крысу» Амалия Густавовна. — Впрочем, в сравнении с вами, дорогие мои, я так стара, что могу звать вас Верочкой и Наиночкой. Наиночку я так и зову, а вас, Вера Васильевна…