— А крушение поезда в корыте вы тоже можете устроить? — спросила Вера, для того чтобы поддержать разговор.
Мусинский призадумался — выпятил и без того выступавшую нижнюю челюсть, по-простецки почесал затылок.
— Нет, — с видимым сожалением признал он. — Крушение поезда — это только с натуры. Я слышал, что для этой цели у железных дорог покупаются старые, отслужившие свой век паровозы с вагонами. Если сделать поезд из папье-маше и пустить его по проволочным рельсам, то выйдет ненатурально. Впрочем, Стахевич, наверное, мог бы изобразить такое…
— О, я уже слышала о вашем волшебнике! — вставила Вера, восхищенно округляя глаза.
— Шаромыга он, а не волшебник! — грубо сказал Мусинский. — С прошлой весны обещал мне одну штуку раздобыть, да все откладывает. А мне для дела нужно, не для забавы!
Разговор, принявший нужный Вере оборот, был прерван началом съемок. Быстро сняв сцену, в которой Бэла принимает подарки (было бы что снимать — старуха татарка вошла, поставила перед Бэлой поднос с подарками и ушла), Чардынин перешел к сцене объяснения Печорина и Бэлы, но спустя несколько секунд после команды «начали!» остановил Рымалова и начал объяснять Анчаровой, что она играет не так, как надо. Дошло, считай, до скандала.
«Неужели сейчас уйдет? — подумала Вера, глядя на Анчарову. — Или Чардынин ее прогонит? Однако у них здесь… нервно. Очень».
Анчарова не ушла и ее не прогнали. После трехминутной дуэли взглядов (шея Чардынина налилась такой густой краснотой, что впору было опасаться, как бы его не хватил удар) оба противника одновременно, словно по уговору, вздохнули и наступил мир. Анчарова вернулась на свое место, перед ней встал Мозжаров, зажглись светильники, застрекотала камера, и сцена была снята. Анчарова на сей раз играла поживее, но не столько искренне, сколько манерно — заламывала руки, двигала бровями, раздувала крылья носа. Одним словом, вела себя не как скромная и застенчивая горянка, а как провинциальная актриса, впервые примерившая на себя роль Офелии. Но Петр Иванович, казалось, был полностью удовлетворен ее игрой или же попросту побоялся делать новые замечания. Когда Рымалов выключил камеру, Чардынин обернулся к Вере и сказал:
— Кавказ любит пышность. В Тифлисе повсюду, какой кинотеатр ни возьми, стены и потолки расписаны живописными видами гор, томными восточными красавицами и натюрмортами в три натуральные величины. Не скажу, что вся эта живопись совершенна, но она оживляет зал, создает настроение.
Вера, не совсем понявшая, а точнее, совсем не понявшая, зачем это было ей сказано, улыбнулась и согласно кивнула. Для себя она твердо решила одно — если вдруг когда-нибудь ей придется сниматься в кино, то она ни за что не опустится до такой vulgaritй,[498] как публичная перепалка с режиссером или с кем-то из коллег. «Острые» вопросы надлежит обсуждать только приватно.
— Снимаем поход Бэлы! — объявил Чардынин. — Сашенька, обеспечьте слезы!
Анчаровой подали на блюдце очищенную половинку небольшой луковицы. Она взяла блюдце снизу, так, как берут его пьющие чай купчихи, поднесла к носу и сделала несколько вдохов.
«Слезный дар — великая редкость, — вспомнила Вера слова тети Лены. — Мало кто из актеров может пустить слезу по желанию».
— Довольно! — скомандовал Чардынин. — А то грим испортите!
— Встаньте подальше, Александра Васильевна, — сказал повелительным тоном Рымалов. — И идите плавно, мелкими шажками, а не так, как в прошлый раз!
К Вериному удивлению, Анчарова не стала огрызаться, а послушно встала у висевшего на перегородке ковра и, дождавшись кивка оператора, мелко-мелко переступая ногами, пошла на камеру. Смотрела она при этом не под ноги, а в объектив.
— Давайте сначала! — скомандовал Рымалов, выключая камеру, когда Анчаровой оставалось до нее две сажени.
— Дайте лук! — потребовала Анчарова. — Слез уже не осталось.
Пока она нюхала лук, Владимир Игнатович раздраженно и в то же время мечтательно сказал Чардынину:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Эх, если бы можно было расхаживать с камерой в руках, я бы такие сцены снимал. Но разве с этим саркофагом, — Рымалов бросил взгляд на камеру, — походишь? Не пойму я прогресса. Если существуют фотографические аппараты размером с портсигар, то почему нельзя сделать переносные камеры?
— Фотографические аппараты? — удивленно переспросил Чардынин. — Размером с портсигар? Да где вы такое диво видели, Владимир Игнатович? Как там пластина помещается?
— Там пленка, а не пластина, — объяснил Рымалов и неожиданно замер на мгновение, словно прислушивался к чему-то внутри себя. — Впрочем, не знаю, сам не видел, читал где-то…
Вера, слышавшая этот разговор, сидела ни жива ни мертва. Пришлось ущипнуть себя для того, чтобы поверить, что все это ей не приснилось. Фотографические аппараты размером с портсигар? Если такие и существуют, то, вне всякого сомнения, для того, чтобы тайком фотографировать ими разные секретные документы. Стало быть… Недаром же говорят, что бывает и на старуху проруха. И надо было Рымалову выдать себя оговоркой, да еще и в ее присутствии! Слава тебе, господи! (Креститься наяву было немного не к месту — подозрительно, поэтому Вера сделала это мысленно.) Вот уж Немысский обрадуется!
— Небось, в «Московском листке»? — хохотнул Чардынин. — Там еще и не такое напишут.
— Не помню! — Рымалов нервно дернул головой. — Может, и в «Листке». Я это так, к слову, к тому, что хочется плавного движения.
— Для этого можно поставить камеру на дрезину и пустить ее по рельсам, — встрял в разговор подошедший Мусинский. — Положить на полу узкоколейку в двадцать девять с половиной дюймов — дело нетрудное. Каких-то пять саженей. Насыпь не насыпать, шпалы не нужны, рельсы можно прямо к полу крепить…
— С идеями — это к Александру Алексеевичу, — отмахнулся Чардынин. — Сашенька, вы готовы? А то от вашего лука уже и мне плакать хочется…
Вера сидела как на иголках. И уходить нельзя — неловко уходить не простившись, а для этого надобно дождаться, пока закончат снимать сцену, да и Владимир Игнатович может догадаться, что поспешный уход Веры вызван его оговоркой. И сидеть невмоготу, когда всю просто распирает изнутри от нетерпения. Но вот оператор выключает камеру, сцена снята, можно уходить, поблагодарив за «гостеприимство» и попросив разрешения прийти еще.
Как долго тянется время… Сегодня гардеробщик особенно медленно подает пальто, а на Житной пусто — ни одного извозчика. Но вот наконец-то вдалеке, со стороны Ордынки, появился один. Вертит бородатой головой по сторонам в поисках седоков, вместо того чтобы увидеть нетерпеливо подпрыгивающую на месте Веру и поторопить лошадь. Прямо хоть навстречу беги. Слава богу, сподобился увидеть, гикнул, подлетел, лихо развернулся!
— На Ордынку, угол Среднего Кадашевского, и побыстрее! — велела Вера, садясь в сани.
— Мигом домчу, барыня! — пообещал извозчик и легонько хлестнул кобылу концами вожжей. — Но, волчий корм, поспешай!
Кобыла взбрыкнула задними ногами и поспешила так, что у Веры дух захватило. На Ордынке из-за плотного движения пришлось перейти с рыси на шаг.
— Рад бы быстро, васс-сияссь, да видите, что творится, — пробасил, обернувшись, извозчик.
«Когда села, была барыней, сейчас сиятельством стала, а пока доедем, он меня и в светлости произведет», — подумала Холодная, улыбнувшись такой невинной лести. Извозчик, поняв, что «их сиятельство» не сердится, приободрился и, в доказательство своего рвения, принялся громко кричать «посторонись-расступись». Шуму было много, а толку никакого. Так и доехали шагом до Среднего Кадашевского.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В букинистический магазин, владельцем которого был дядя Немысского, Вера влетела пулей, едва не сбив с ног выходившего со связкой книг покупателя. Счастье, что тот вовремя посторонился. Михаил Петрович при Верином появлении не выказал никакого удивления, можно было подумать, что к нему по нескольку раз на дню врываются дамы, пребывающие в крайней степени возбуждения. Поздоровавшись, он провел Веру «на задворки», в свой кабинет, где был телефон. Прежде чем уйти, достал из шкафчика стакан, поставил на стол перед ней и налил почти до краев воды из стоявшего на подоконнике графина. Вера поняла намек на то, что, прежде чем начинать разговор, ей надо успокоиться, и стала неторопливо, мелкими глотками, пить воду, очень к месту оказавшуюся холодной.