Читать интересную книгу Метро 2033: Изоляция - Мария Стрелова

Жители бункера встретили идею одобряющим гулом. Так было проще. И не так страшно. В разговорах и время потянется быстрее…

Марина медленно спустилась с бортика и пошла вдоль стены. Остановилась возле календаря. Достала из кармана рубашки ручку и жирной линией зачеркнула «2033». Надписала сверху «2034».

– Мы прервали традицию… – прошептала она, прижимая ладонь к пожелтевшему листу. – С Новым годом, последнее пристанище.

* * *

Алексеева сидела у решетки и выжидающе смотрела на Хохла.

– Ну, что? Что вы с Паценковым сделали? Помимо того, что сожгли генераторы? – спросила она.

– Ничего. Не успели. А теперь я жду твоих объяснений. Что ты думаешь? Что будет дальше?

– Дальше – мрак и пропасть. Я боюсь, Женя. Мне действительно страшно, как не было никогда в жизни. У нас пропадают люди. Если те семь – вернее, уже десять – трупов я смогла объяснить, то неизбежная паника наступит буквально завтра утром, когда мы недосчитаемся еще нескольких человек. Я не могу определить, у кого именно поедет крыша и помутится разум. Остается просто ждать – и это жутко. Нет ничего хуже ожидания и понимания того, что ты не в силах сделать ничего. Абсолютно ничего. Только ждать, ждать, ждать, кто станет следующей жертвой. Пока я поняла, что мутанты нападают на маленьких детей. Уводят их с собой и жрут на нижнем ярусе. Закрыть люк и не пускать их туда – не вариант, потому что тогда они заползут в технические коридоры. По крайней мере, я знаю, где искать пропавших. И никому больше не стоит об этом знать. Это жутко – осознавать, что кто-то из моих любимых детей утром не проснется. А я не могу ничего сделать. Поставить у люка дежурных? Я боюсь, станет хуже. Потому что когда тварь подошла и начала откапывать растерзанную девочку, мне захотелось присоединиться к ней. Кажется, они могут заражать какими-то флюидами, на уровне психики, и чем больше народу они встретят на пути, тем больше человек погибнет за ночь. Я велела постоянно что-то рассказывать, потому что до сих пор верю, что культура пробудит в мутантах все человеческое. Я боюсь… – тихо говорила Марина, забывшись.

Женя протянул ей руку. Женщина сжала в ладонях его холодные пальцы, прижалась к ним щекой и вдруг заплакала. По-детски, давясь рыданиями, утирая слезы ладонью мужчины.

– Где ты был раньше… – всхлипывала она. – Почему я только теперь, когда стою на пороге смерти и помешательства, вновь встретила тебя?

– Марина, у тебя все получится. Ты выживешь. Решение придет. Придет ответ на ситуацию, не может быть безвыходных положений. Мы пока еще живы – и будем бороться, – шептал Хохол, поглаживая ее пальцем по щеке.

– Нет, – начальница бункера подняла страдающие глаза, блестевшие слезами в свете фонарика. – Мы потеряли все. Точнее, не имели никогда. Почти двадцать лет я создавала иллюзию, воздушный замок, который рухнул. Я половину своей жизни оберегала этот бункер, спасала от любой мелочи, не жалела жизни ради него. И теперь бессильна! Бессильна! И мне остается наблюдать, как детей – моих детей! – пожирают радиация и мутационные изменения! Они страдают! А я ничем не могу им помочь. Им страшно засыпать с мыслью, что кто-то может не проснуться. А я бездействую, потому что мне нечего сделать…

Алексеева вздрагивала всем телом, изливая в рыданиях всю свою боль последних недель, и не заметила, как в отсек вошел Волков.

– Мариш, ты чего? – тихо спросил он, видя, как всесильная начальница скорчилась у решетки, обнимая руку злейшего врага бункера.

– Все в порядке, – сухо сказала женщина, вставая. Она моментально успокоилась и с облегченной душой была готова бороться и дальше.

– У нас новое ЧП. У Сони Лозиной поднялась температура, девочка говорит, что ломит суставы, глаза режет, как мутной пленкой подернуты, – сказал Ваня.

От ужаса у Марины пересохло во рту.

– Срочно изолировать! Ко мне в кабинет! Живо! – крикнула она, бросаясь вверх по ступеням.

Волков поднял оброненный женщиной фонарик и последовал за ней, мрачно усмехаясь своим тяжелым мыслям.

* * *

Марина не спала почти трое суток. Она пристально наблюдала за изменениями, происходившими с Соней.

Три дня назад у девочки поднялась температура. Алексеева уложила малышку на кровать у себя в кабинете, вколола сильный антибиотик, но понимала, что от него не будет толку.

Соня лежала под толстым одеялом, вздрагивая во сне. Рядом на полу свернулся клубочком Митя. День за днем начальница бункера облегчала его мучения снотворным. Когда юноша просыпался на короткое время, он стонал от боли. Его съедала лучевая болезнь, лицо осунулось, почернело, покрылось страшными язвами. Марина сидела рядом с ним по несколько часов, что-то рассказывала, бездумно, только для того, чтобы говорить. Она вспоминала прошлую жизнь, свои годы в университете, красивый зеленый городок в ближайшем Подмосковье, семью. Вспоминала жаркое лето, проведенное в Крыму, море и песок, зеленые деревья на склонах холмов. Ей было горько и пусто. Медленно умирающий Анохин переполнял ее сердце чувством вины. Женщина успела привязаться к парню, к тому же он пожертвовал своей благополучной жизнью на станции метрополитена, спас ей жизнь. Для чего? Чтобы она не смогла облегчить его последние часы?

– Расскажите мне правду. Что с этой девочкой? – тихо попросил Митя, глядя на Сонечку.

– Правду? – медленно переспросила Алексеева. – Да кто ж теперь ее расскажет? На фоне повышенной температуры ускорились процессы мутаций в организме.

– Можно я посмотрю? – тихо попросил паренек.

В те редкие минуты, когда он вставал с расстеленного на полу одеяла, Марина прикрывала лицо малышки простыней, не показывая девочку Анохину.

– Нет, нельзя. Я не хочу, чтобы ты это видел, – тихо ответила Марина, прижимая ко лбу прохладные ладони. Несколько дней подряд невыносимо болела голова, резко упало зрение – не помогали даже очки.

– Что с ней? Я же никому не расскажу, мне вы можете довериться, – попытался улыбнуться Митя. Растрескавшиеся губы засочились кровью.

– Тебе не стоит этого видеть, – повторила женщина. – Это мое наказание за всех тех, кто погиб по моей вине. Ребята, которых я люблю больше, чем мою никчемную жизнь. Невинные малыши. А они по-прежнему пропадают…

Алексеева закрыла глаза, поджала губы, но одинокая слеза прочертила бороздку на грязной щеке.

Дети исчезали. И никто не знал, как так получается. Одна из аварийных ламп перегорела. Заменить ее было нечем. Половина большого зала погрузилась во мрак. И в темноте очень сложно было уследить за всеми сразу.

Жители бункера боялись лишний раз говорить, сидели спина к спине, прислушиваясь, до рези в глазах всматриваясь в темноту. И все равно не могли уследить. Каждую ночь пропадало по три-четыре ребенка.

Поменялись местами части суток, давно встали часы. Убежище рухнуло в безвременье и хаос, не было ни дня, ни ночи. Спали, когда могли, вповалку на одеялах, а кругом была все та же темнота и тишина, нарушаемая только частым дыханием.

Паника, царившая в умах, переросла в тупое напряжение, постоянное ожидание беды. Никто уже ни о чем не спрашивал, грязные, голодные люди, кажется, были не в состоянии думать. Остался только первобытный страх, ужас перед темнотой и неизвестностью, холод и мгла.

Старшие не справлялись. Их испуганные, хриплые от волнения голоса звучали в разных частях большого зала последним, угасающим островком надежды. Им самим было жутко. От бессилия и безнадежности.

Марина знала, что скоро начнется эпидемия. Твари сожрали последних младенцев – самых беззащитных и беспомощных жителей последнего пристанища. Нескольких детей постарше. Жуткие запасы скоро кончатся. А если заразится простудой еще кто-нибудь? Поднимется температура. В темноте инстинкты начинают работать быстрее… И тогда начнется.

«После того, как сознание возвращается, мутант не помнит свои предыдущие действия, поэтому девочка, которая сожрала ночью своего брата, наутро не будет об этом знать. Рассказать всем нельзя. Но и молчать дальше не имеет смысла, – писала Алексеева в тетрадь хронику последних событий. – Дети подвергнутся изменениям раньше. Если взять за основу пример Софьи Лозиной, можно сделать вывод, что детский организм быстрее приспособится к изменениям во внешности, потому что кости и суставы более подвижны. Неокрепшая психика выйдет из строя. Необратимые метаморфозы пройдут в течение нескольких ближайших дней. Крайний срок гибели бункера – неделя. Что потом – неизвестно. Старшие мутируют медленнее, но процесс уже запущен. Из-за того, что наш рассудок более устойчив, а сознание держится за бытие за счет знаний, изменения произойдут позже…»

Марина отвлеклась от дневника, склонилась над Соней. Девочка металась во сне.

За три дня малышка претерпела страшные изменения. Она еще больше похудела, на хрупком тельце голова казалась огромной. Руки девочки удлинились, ногти стали больше и тверже, напоминая теперь когти, два пальца – большой и указательный срослись под тонким слоем кожи, мертвенно-бледной с синеватыми прожилками, почти прозрачной. Вены проступили четче. Позвоночник согнулся в дугу, выступал, как гребень на спине дракона. Все тело малышки было в непонятной слизи светло-серого оттенка, такая бывает у улиток Она выделялась через поры, оставалась липкими кусками на покрывале. Коленные суставы вывернулись назад, как у птиц, увеличились в размерах, между пальцами на ногах, деформированными, страшными, появилась перепонка. Лицо вытянулось, стало похожим на череп с огромной пастью. Казалось, даже зубы стали острее. Глаза затянулись мутной пленкой, радужка побелела, зрачок сузился и стал вертикальным, ярко-алым. Кожа на лбу собралась недобрыми складками, волосы стали жестче и толще, похожие на шерсть.