Читать интересную книгу Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

Рудзек и Петрусь спали на своих кроватях, разметав волосы, свесив голые руки, и походили на бойцов, павших на поле брани. Януш гнал от себя это сравнение, невольно пришедшее ему в голову. В здании приюта было пусто, почти никто не заходил сюда.

Во всей этой гостинице, пропахшей ванилью, жили сейчас только они да известная краковская актриса, чьи светлые башмачки на высоких каблуках стояли у порога ее комнаты. Проходя по коридору, Генрик указал на них Янушу. Тот молча пожал плечами.

На остекленной террасе они выпили по кружке горячего молока. Полная яркая блондинка с сонным видом подала им завтрак. Показав на голубые скалы, еще не освещенные солнцем и матовые, как чешуя вареной форели, она сказала:

— Славный денек!

Они пошли бодрым шагом, горная прохлада охватила их; но в пути, огибая озеро, они разогрелись. На озере были длинные, изломанные волны. Минут через пятнадцать пришлось закатать рукава и расстегнуть воротнички. Кованые башмаки то цокали по камням, то печатали на влажной почве целые узоры из гвоздей. По очень неудобной тропе Генрик с Янушем начали подниматься к Черному озеру. Высеченные в камне ступени были намного выше обычных, и от ходьбы по ним уставали мышцы ног. На пол-пути к Черному озеру они постояли, разглядывая белый и шумливый водопад; поток несся параллельно тропинке, по которой они шли. Пенистая вода разбивалась о камни с ревом, только он и нарушал царившую тут тишину. Где-то далеко, там, где под дымчатой лазурью Мегушовецких вершин лежал белый треугольник снега, окаймленный серой полосой, засвистел горный сурок. Его мерный посвист повторило эхо, а затем звук умчался назад, туда, откуда пришли Генрик с Янушем. Какая-то птица, наверно ястреб, взлетела высоко над Жабьей Лялькой и неподвижно повисла в синем небе. Они снова двинулись вперед по мучительным ступеням.

Ни Януш, ни Генрик не любили болтать на ходу. Шли молча. Януш запыхался, ему хотелось пить. В горле пересохло, но он продолжал мерно шагать, хотя тяжелые башмаки оттягивали ноги.

Вверху, на морене Черного озера, они уселись на скамье. За спиной у них стоял невысокий, грубо сколоченный потемневший крест. Морена кое-где поросла карликовой сосной. Черное озеро еще спало, все в тени. Оно было намного темнее Морского Ока, край которого, напоминавший синий глазок на павлиньем пере, виднелся внизу. Котловину Черного озера окружали зубчатые вершины: Жабьи Щиты, Рысы, за Рысами возвышалась пирамида Высокой… Здесь еще лежали тени, напоминавшие о ночи, которая только что уплыла, не успев сдернуть с гор клочья своего покрывала.

Свежий воздух удивительно быстро снял усталость, и скоро они зашагали дальше. Свернули в низкий сосняк вправо от креста, и довольно быстро пошли вверх, подгоняемые желанием поскорее взобраться на скалу. И вскоре начался самый приятный этап путешествия. Они прыгали по большим серым плитам, кое-где поросшим желтыми бородами лишайников. Обогнули круглый серый выступ скалы, где пробивалась между валунами изумрудная трава. Над Мегушовецкими вершинами показалось одноединственное облачко, очень белое и очень рельефное. Оно быстро плыло к северу, кувыркаясь и будто перебирая лапками. Залюбовавшись его незапятнанной белизной, Януш остановился и начал декламировать стихи Мицинского{60}:

Надо мной летит в сапфировое мореОблако, вспоенное молоком вершин…

Генрик посмотрел на облака, на Януша и молча, упрямо зашагал по тропинке. Гвозди на его башмаках порой высекали слабые искры из камней.

А тропинка уходила все выше и выше. Черное озеро, спокойное и маленькое, как зеркальце, осталось слева. Теперь в нем стали вспыхивать огоньки: это солнечные лучи преломлялись в ряби, появившейся на темной воде. Наконец они дошли до скобы. Генрик сказал, что это его самое любимое место. Здесь нужно было, ухватившись за скобу, вбитую в скале справа, сделать небольшой шаг, перейти с камня на камень над пропастью, которая обрывалась постепенно и расширялась на несколько сот метров вниз, до самой воды Черного озера. Головокружительный обрыв, усеянный щебнем и крупными камнями, походил на шлейф нарядного платья. Когда Януш делал этот шаг над пропастью, у него на миг закружилась голова, а Генрик, который шел впереди, миновав это место, начал насвистывать что-то похожее на радостный гимн их путешествия. Януш узнал мелодию: это был свадебный марш Мендельсона.

Теперь кругом были одни только камни. Они прошли по невысоким скалам из хрупкой породы, и перед ними неожиданно открылась узкая терраса. Черное озеро скрылось слева за выступом, а справа уходила вверх прямая и длинная тропинка, которая вела по мягкому сыпучему склону прямо на перевал. Рядом возвышалась скала, напоминавшая фигуру человека, который прислушивается к завыванию ветра.

Где-то снова засвистели горные сурки. Справа, в огромной, тысячеметровой пропасти, начинавшейся тут же у тропинки, лежало Морское Око. Сейчас по его поверхности скользила лодка, похожая на поплавок, а приют, в котором они ночевали, казался отсюда совсем крохотным; он стоял внизу, покрытый блестящей крышей, и подмигивал всеми своими окнами, отражавшими утреннее солнце.

По наклонной тропе они пошли вверх. Януш старался не смотреть направо, в пропасть. Мелкие орешки щебня осыпались под его ботинками и, легко подпрыгивая, уносились вниз. Это был уже последний отрезок пути. Еще несколько невысоких скал — и вот он, перевал!

Они остановились, глядя на картину, открывшуюся за перевалом. Между Дьяволом и черными отрогами Высокой далеко внизу лежала долина, а на ней было видно прозрачное Хиньчовое озеро, казавшееся отсюда мелководным. Но всего красивее было не озеро, а широкая желтая долина, которая лежала пониже, — залитая солнцем, волнистая, как море, она тянулась до самого горизонта. Там была уже Словакия.

Когда они стояли на темной седловине — на ней было довольно свежо — и разглядывали не сумрачные, поросшие лесом берега Морского Ока, а эту светлую равнину, Янушу почудилось, что он любуется землей обетованной. Казалось, что эта светлая, счастливая и далекая равнина до краев наполнена искрящимся вином. Кое-где на ней виднелись точечки и квадратики, а в одном месте перекатывался белый султанчик пара, похожий на воробьиный пушок, гонимый ветром.

Они уселись чуть пониже вершины, чтобы немного укрыться от ветра, и подставили лица южному солнцу. Оба смотрели не отрываясь на землю, лежавшую перед ними.

— Представляешь себе, — заговорил Януш, — мы могли бы спуститься вот здесь, сесть в поезд и через несколько часов оказались бы где-то далеко-далеко.

— Ну и что толку? — проворчал Генрик, но видно было, что он думает о том же самом, что и он не прочь бы сойти вниз и сесть в поезд, уносившийся в неведомые края.

— Взгляни, — не унимался Януш, — там юг, там вино, там красивые города, там наша родина: Прага, Вена, Рим… Париж… Почему бы нам не отправиться на юг?

— Не обольщайся, — сказал Генрик, стараясь выдержать рассудительный тон, — не обманывай себя и других. Там не наша родина, и солнечное вино юга не для нас. Наша отчизна позади, на севере.

— Но почему мы не можем спуститься туда? — Януш протянул руку и описал широкую дугу.

— Потому что мы поляки. Такая уж нам выпала судьба, — невесело засмеялся Генрик. — Однако нам пора возвращаться. Тебя ждет твоя винтовка, а меня — моя пушечка. Вот тебе и Европа, вот тебе и отчизна в Риме… Дерьмо твой Рим. Вот так-то. Тьфу, бессмыслица какая-то!

— И Париж, Париж… — прошептал Януш.

— Нарисуй себе свой Париж на…

Януш лег на спину. Над собой он видел чистейшую, прозрачную и плотную синеву; по сторонам возвышались серые скалы; белый мотылек, загнанный ветром на высоту, трепыхал крылышками над скалой, в самом центре голубого шатра. Януш закрыл глаза и увидел далекий незнакомый город и маленькую фигурку женщины, идущей посреди широкой мостовой, посреди серого асфальта.

VIII

Эдгар поселился на краю парка, в маленьком домике, где жил молодой садовник с женой. Садовник готовил для него завтрак и ужин, а обед ежедневно привозили из Неборова. В большую с низким потолком комнату, устланную полинявшими коврами, вкатили рояль и внесли широкую кровать. Раньше здесь не было никакой мебели, кроме большого стола и нескольких стульев. Эдгар чувствовал бы себя здесь совсем хорошо, если бы как раз в этот период не покинуло его творческое вдохновение и если бы не та отвратительная и мучительная внутренняя пустота, которая просто убивала его, когда он не в состоянии был писать музыку. Он привез с собой много книг, но даже читать не хотелось. Перед самым отъездом сюда он получил через министерство иностранных дел (через Спыхалу) письмо от Эльжуни, весьма туманного содержания. С ангажементом, впрочем, все обстояло хорошо. Осенью она должна была петь в Нью-Йорке «Аиду»{61}, «Мадам Баттерфляй»{62} и «Похищение из сераля»{63}. Кроме того, намечались концерты в Нью-Йорке, Чикаго и Бостоне. Словом, не так уж плохо. Какой-то английский композитор, чье имя было настолько незнакомо Эдгару, что он его тотчас же забыл, написал для нее концерт для голоса с оркестром, и с этой штукой она должна была выступать в симфонических концертах. Она писала, что вещь получилась очень красивая и эффектная.