Вот уже три месяца лежала она в больнице, и ей часто казалось, что никакой другой жизни она никогда и не знала. За стенами палаты № 35 был город, люди, среди них человек, которого звали Джордж Сельби, и который был ее мужем, играл в водевиле… Но Джордж Сельби, как и весь мир за пределами больницы, стал чем-то чуждым и далеким. Гораздо больше интересовало ее теперь, что доктор Зелиг, например, опоздал, что в палату № 35 назначен новый врач, что мисс Кэрмоди, старшая сестра, сегодня сердитая, потому что у нее болит голова, что на десерт будут сливы, что «старой тыкве» (таково было прозвище больной с койки № 19) хуже и она, вероятно, снова ночью не даст спать соседям, — и так далее, и так далее.
Три месяца между жизнью и смертью. Ее поместили сюда в последних числах июля, а сейчас — конец октября. Жар и озноб сменяли друг друга много дней подряд, и постепенно от полнейшей апатии измученная Зельда перешла к страстному желанию умереть. Да, она желала смерти. Самая мысль о каком-нибудь усилии утомляла ее. Только неподвижность и тишина и чтобы никто ее не замечал, чтобы оставили ее в покое.
— Вам придется помогать медсестрам, Марш, — сказала ей однажды мисс Кэрмоди. — Вы уже несколько месяцев здесь и, если хотите оставаться и дальше, надо работать, надо быть полезной.
Хочет ли она остаться? Конечно! Куда же ей идти?
В палате было тридцать коек — все хирургические больные, один случай ужаснее другого. Молодых, как Зельда, было немного, все больше — седые старухи. Эти изможденные пугала тупо бродили по комнате в грязно-желтых фланелевых халатах, ссорились из-за места у окна, куда по утрам заглядывал солнечный луч, сплетничали. Однако Зельду это не трогало. Не трогал ее и вид этих несчастных: их впалые щеки, увядшие рты, их жуткие лица; не трогали их грязные бессмыслицы, с которыми они к ней приставали, их крики во время перевязок; перестала она замечать и белые ширмы, что регулярно появлялись у постелей умирающих; не волновали ее и обернутые в белые простыни тела, что вскоре выносились на носилках. Все прошло. Впечатлительность ее притупилась за эти три месяца, и часто, будучи свидетельницей отчаяния матери или мужа только что потерявших близкого им человека, она смотрела на них сухими спокойными глазами.
«Помогать медсестрам»… Это было чистейшим коварством со стороны мисс Кэрмоди, имевшей на нее зуб; она хладнокровно рассчитывала этим или ускорить смерть ее, Зельды, или раньше времени выписать ее из больницы. Каждый лишний шаг, казалось, отнимал последние силы; поднос дрожал и колебался в руках — суп расплескивался. Мисс Кэрмоди бранилась, больные жаловались, а некоторые осыпали ее проклятиями. Зельда не смела протестовать. Было бы хуже, если бы ее вышвырнули на улицу — ей некуда было идти.
2
В тот день, когда Зельда, уйдя от Джорджа, решительно закрыла за собой дверь дома Касси, она бесцельно пошла по улице, занятая лишь одной мыслью, как бы не упасть — голова кружилась, и во всем теле была странная слабость. Какой-то бессознательный инстинкт толкал ее к читальне, где они порой встречались с Майклом, но в нескольких шагах от нее ей стало так худо, что она, осторожно нащупывая дорогу, как слепая, вошла в «семейное отделение» близлежащего салуна. Почти упав на свободный стул в углу у окна, она заказала чашку черного кофе; но кофе показался ей некрепким, и она послала лакея за виски. В кошельке было пятнадцать долларов и несколько центов. Это и платье на ней — вот все, что у нее осталось. Даже гребня и зубной щетки с собой не захватила. Вся надежда на Мееровича. Он всегда выказывал сердечность по отношению к ней. Узнав, в какой она крайности, он непременно устроит ее куда-нибудь. Обратиться к Бойльстону или Джерри ей и в голову не приходило. «Завтра утром — к Мееровичу, — говорила она себе, — а сейчас первым делом отдохнуть! Вытянуться на постели! Быть одной и собраться с мыслями.»
Меблированные комнаты, где они жили с Джорджем до переезда в «Голден Вест», показались, ей надежным приютом. Там ее знают. Ее не будут слишком расспрашивать и не обратят внимания на отсутствие багажа. Впрочем, по дороге можно купить дешевенький саквояж и кое-какие необходимые мелочи.
В эту ночь сон так и не пришел к ней. Она лежала тихо и неподвижно, глядя в темноту, и думала о событиях минувшего ужасного дня; думала о Джордже, о себе, о их жизни с первой минуты; думала обо всем, что пережито вместе… нет, она нужна ему! Что будет с ним без нее? С мучительным чувством она воображала себе женщину, которая будет играть вместе с Джорджем, будет стараться «использовать» его, поощрять его дурные наклонности, женщину, которая станет хозяйкой Бастера! Точно нож повернулся в сердце Зельды от этих мыслей.
На другое утро, собрав все силы, она отправилась в контору Мееровича. Он был с нею очень любезен, как она и ожидала, но сказал, что в ближайшие две-три недели для нее роли не найдется.
— А что, дела очень плохи, Зельда? — спросил он шутливо.
— Да, очень, — печально улыбнулась она в ответ.
— Разве вот взять вас в помощницы Кассиди — помните нашу старую уборщицу. Но вы сочтете это ниже своего достоинства…
Зельда с минуту была в нерешительности.
— Да, я бы предпочла что-нибудь другое…
Меерович огорченно развел руками.
— Ну, хорошо, — заторопилась она. — Я согласна помогать Касси. Надо же чем-нибудь жить…
— Вот умница! — одобрительно похлопал ее по плечу директор. — Старая карга последнее время не справляется с работой. Боюсь, что придется ее заменить. Вы поможете ей недельки две-три, а там я вас приткну куда-нибудь. Так приходите в понедельник к десяти часам, договорились!
Но в понедельник к этому часу Зельда была уже в больнице. В субботу у нее начался жар и озноб. В воскресенье ей стало совсем плохо, и она сообразила, что это последствия операции, проделанной Коппелем. Миссис Конбой, хозяйка меблированных комнат, испуганная состоянием Зельды, настаивала на вызове врача. Пришлось дать адрес Бойльстона — больше не к кому было обратиться. Он приехал в тот же вечер, и его явный испуг сказал Зельде лучше всяких слов, что положение ее очень серьезно. Бойльстон поторопился выгородить себя, оставил хозяйке золотой и адрес другого врача и уехал. Час спустя явился указанный им врач, измучил Зельду вопросами, на которые она не желала отвечать, прописал что-то… а на другое утро ее увезли в городскую больницу и положили в палату № 35.
Началась долгая, мучительная борьба со смертью. Как-то раз, очнувшись на минуту, она услышала слова доктора Зелига, говорившего мисс Кэрмоди:
— Скверная штука… черт бы побрал этих нерях докторов… Что, у нее нет ни друзей, ни родных? Она протянет еще день-два не больше. Тут ничем уж не поможешь, все надо предоставить природе.