перевода Библии, обильно встречающихся в его текстах, латинское «hereditas» передает древнееврейское «nachalah», в еврейском оригинале в равной мере означающее как владение (в том числе земельное), так и наследство, долю, часть[671] (в русском синодальном переводе оно, как правило, удачно переводится словом «удел»[672]). Следуя этой норме, Тертуллиан использует это слово и в оригинальной части своих сочинений[673].
В IV в. в том же значении слово «hereditas» используют христианские писатели; в их числе — Илларий из Пуатье (?–368)[674], Руфин Аквилейский (ок. 345 — ок. 410)[675], Евсевий Иероним (347–419/420)[676] и другие. Однако, вероятно, широкому распространению нового значения известного слова способствовало его активное использование в литературном латинском переводе Священного писания, сделанном Иеронимом. Этот перевод принято называть «Вульгата». Как известно, он стал делом жизни писателя, работавшего над ним начиная с 382 г. и до самой смерти, лишь на краткое время отвлекаясь от своего труда[677]. За это время ему удалось не только перевести с греческого на латынь большую часть книг Ветхого и Нового Заветов, но и тщательно сличить первые с их еврейскими прототипами.
В Библии Иеронима слово «hereditas» фигурирует довольно часто — более 180 раз, и в большинстве случаев оно применяется для передачи все того же древнееврейского nachalah. Естественно, основная часть соответствующих мест содержится в Ветхом Завете. Так, в Книге Чисел их 10[678], во Второзаконии — 7[679], а в столь часто цитируемой христианскими авторами книге, как Псалмы, 29[680] и т. п. В новозаветных книгах hereditas фигурирует намного реже, даже с учетом их ограниченного объема[681]. Впрочем, это выглядит вполне логичным, учитывая, что тексты Нового Завета создавались уже в другое время и, главное, распространялись почти исключительно на греческом языке[682].
Из Священного писания христианское значение слова «hereditas» перешло в сферу права. Первым из памятников, зафиксировавших эту новеллу, как мне известно, является «Закон Божий, или Сопоставление законов Моисеевых и римских» (90-е годы IV или начало V в.). Сложно определиться с тем, какую конкретную версию библейского текста использовал неизвестный автор «Сопоставления…» — «Италу», «Вульгату» или даже Тору, переводившуюся прямо с листа (как считает, например, М.Д. Соломатин[683]). Очевидно, однако, что свою задачу компилятор видел в сопоставлении сакральных обычаев иудеев («Закон Моисеев») с близкими им по тематике положениями сочинений римских юристов — Гая, Павла, Ульпиана, Модестина, Папиниана, Гермогениана, а также Грегория, правоведа времен Диоклетиана и Константина I (306–337).
Анонимный составитель не обошел вниманием и институт наследства, приведя в качестве отправной точки для своего рассуждения фрагмент из Книги Чисел, в котором рассказывается о распоряжении имуществом Салпаада, сына Хеферова. После его смерти не осталось иных наследников, кроме пяти дочерей, — Махлы, Ноа, Хоглы, Милки и Фирцы, обратившихся к Моисею с просьбой о передаче им наследства отца. Господь через Моисея провозгласил, что надо поступить именно так, как они просят. Была установлена и общая очередность наследования: если нет сына, то наследует дочь, если нет дочери — братья покойного, если их нет — братья отца покойного, если нет и их — другой близкий родственник[684].
В 16-м титуле «Сопоставления…» эта норма ставится в один ряд с высказываниями о наследственном праве, содержащимися в сочинениях Гая («Институции»), Павла («Сентенции») и Ульпиана («Книга правил», «Институции»). Библейский же текст пересказывается следующим образом: «(4) И представил Моисей их прошение Господу Богу. (5) И говорил Господь Бог, сказав: (6) "Верно говорили дочери Сальфада, а потому дайте им владение наследством среди братьев их отца. (7) И скажи сыновьям Израиля так: "Если человек умрет, а сыновей у него не было, дайте его наследство его дочери"»[685] (и т. д.). Очевидно, что составитель компиляции стремился сгладить особенности фрагмента библейского текста, проводя общую мысль о том, будто между Законом Моисеевым и законами римлян не существует никаких принципиальных противоречий, но изначальные особенности библейской латинской терминологии полностью убрать все-таки не удается.
Как известно, появление «Сопоставления…» не было изолированным фактом. Его следует связать с постепенной христианизацией Империи, начало которой положили реформы Константина Великого и которая резко ускорилась со времен I Константинопольского собора (380 г.) и реформ Феодосия I Великого (379–395), поставивших язычество вне закона и завершивших превращение христианства в государственную религию[686]. Прямым следствием этих процессов явилось и проникновение элементов христианизации в систему римского права.
Проявлением этой общей тенденции стала и постепенная интеграция термина «hereditas» в его новом значении в повседневную правовую практику. Правда, императорское законодательство этого периода, представленное «Кодексом Феодосия», а также сборниками новелл западных императоров — Валентиниана III (425–455), Майориана (457–461) и Антемия (Анфимия) (467–472), а также восточных — Маркиана (450–457), Либия Севера (461–465) и других, еще не приняло означенной новации. Однако на местах она постепенно утверждалась, изначально, по всей видимости, в связи с обозначением церковных и монастырских владений.
Во всяком случае, именно в этом качестве слово «hereditas» фигурирует в таком универсальном источнике по истории Галлии середины V в., каковым являются письма Сидония Аполлинария (430–485). Так, в письме своему другу Авиту Сидоний касается обстоятельств основания тем базилики в одном из местечек в Оверни («Arverni municipioli»). Там упоминается и о дарении ей земельного владения благочестивой сестры Авита[687]. Однако нет никаких свидетельств о том, значилось ли слово «hereditas» в той дарственной в пользу Церкви, которая была составлена этой женщиной, или это понятие все еще носило неформальный характер и имело хождение лишь в церковной среде.
Иначе говоря, приведенный пример позволяет лишь заключить, что инкорпорация нового термина в понятийную систему вульгарного (провинциального) римского права уже развивалась; однако остается неясным, насколько интенсивным был этот процесс и как далеко он успел зайти. Забегая вперед, замечу, что он достиг своего логического завершения лишь в первые три столетия Средневековья, в том числе и на землях Галлии.
2. От «nachalah» до аллода: понятие «hereditas» за пределами Испании к началу каролингского времени
«Hereditas» во франкской Галлии V–VII вв.
(вступительные замечания)
Мое обращение к галльскому материалу было вынужденным. Период, который отделяет столетия, когда слово «hereditas» в своем новом значении вошло в тексты христианских писателей, от VII в., когда оно прочно утвердилось в западной правовой терминологии (по меньшей мере, на континенте), крайне мало освещается в текстах испанского происхождения. Разумеется, это не означает, что шесть испанских провинций бывшей Западной Империи существовали обособленно от общезападных процессов и тенденций и что в Испании VI в. создавалось меньше текстов, чем, скажем,