тетради и, пока остальные занимались уроками, тот, чья очередь излагать мысли, писал текст.
Начал я, как ответственный за появление толстяка в нашей компании:
'Привет, Тим!
Прочитали твое письмо все вместе, потому что ребята мне не простили бы единоличия. Признаться, ты удивил нас всех своим упорством и показал, что невозможное возможно и все препятствия преодолимы. Уверен, что, если летом явишься к нам, мы подумаем: «Что тут забыл этот молодой мужчина?» Очень рад, что ты к нам присоединился и не подвел. Не деда, не нас — в первую очередь себя. Ты крутой!' И внизу добавил: «Павел».
Очередь перешла к Наташке, она была немногословна:
«Крепись, казак, атаманом будешь! Быстрее, выше, сильнее! Верю: ты сможешь!»
«Мы тоже все время деремся — написал Илья. — И у 9 „Б“ сплошные неприятности: Павла вызвали хулиганы на дуэль, на драку нагрянул директор, и родителей всех, кто там был, пригласили в школу. Потом отец-алкаш избил хулигана-заводилу, и тот попал в больницу, а нас выставили виноватыми. Но нам плевать, потому что мы — сила».
«У меня теперь есть папа Леонид и мама Лора, и брат Илья. Я пошел в новый класс, тот, где учится Борис, и тоже подрался, поддержал Борю. Меня не обижают, учителя нравятся. У нас еще лето, и иногда после уроков мы бегаем купаться в море, это так круто! Я научился хорошо плавать, а еще один раз обыграл Илью в шахматы! Приезжай скорее. Ян».
«Привет. Я участвую в конкурсе рисунков, где будут крутые призы. Хожу на тренировки, занимаюсь с учителем живописью. Наташка не сказала, но ее взяли в театр, теперь она настоящая актриса. Наших родителей вызвали в школу и из-за меня тоже. Мама ругалась, отец поддержал, хоть он у нас злой. Сказал, что я молодец и надо уметь стоять за себя. Борис».
«Тим, ты это брось! А то удумал в Простоквашино играть! Никто ничего не продаст, бабка просто пугает. Ты ей скажи, что совсем есть бросишь, если она продаст ваш домик, она испугается и сдастся! Ну, или учиться на „отлично“ пообещай. У меня тоже все хорошо, врагиня повержена! Два года меня гоняла, а теперь сама шарахается. Знай наших! И ты так сможешь, просто держись! Саша».
Димоны написали, что зарабатывают и могут позволить себе полдничать в столовой. Закончил письмо я:
«Ну и совсем плохие новости: на Алису напали хулиганы. Вступившись за нее, Рамиль пырнул одного резцом по дереву (у нас был труд в это время), и Рама забрали в милицию. Но у хулиганов тоже был нож, думаю, в милиции убедятся, что мы защищались, и все будет хорошо. Алиса сейчас дома, она не пострадала».
Борис забрал листок, нарисовал ручкой Матроскина и корову с теленком. Гаечка дорисовала домик. Илья — шампур с шашлыками. Я — корявенького боксера.
Разошедшаяся Наташка накрасила губы и оставила на листке отпечаток помады.
— Прикиньте, если бабка прочитает? — предположил Борис и зашелся хохотом.
— Духами надо побрызгать, — сыронизировала Гаечка.
А я представил, как Тим читает письмо, улыбается, и лицо его светлеет. А потом обнаруживает отпечаток губ на развороте, краснеет, теряется в догадках, это шутка, или кто-то из девчонок в него тайно влюблен.
После мы засели за уроки и разошлись в начале десятого, Гаечка отправилась к Алисе, я забежал к Илье — позвонить деду и бабушке, узнать, как дела. Каюк остался меня ждать — боялся, что бабушка его прибьет, он обещал помочь ей в три часа дня и не приехал.
Бабушка напустилась на меня из-за Юрки, я ответил, что он с нами, и у него уважительная причина. Приедет — расскажет. Поделился планами насчет сбора фундука, спросил, сможет ли она отвечать на звонки. Бабушка поворчала, но согласилась. В конце концов, она с каждой партии имеет по две тысячи — больше, чем многие зарабатывают за день. Будет товар — будет и прибыль.
Дед отчитался, что продал инжир по полторы тысячи, правда, два килограмма подпортилось, и пришлось пустить его на варенье или съесть. Точки работают, продавец молодец. Еще немного, и дед сможет купить «запорожец» и расширяться. Нужно спешить, потому что до холодов пара месяцев, а тогда на улице не постоишь, нужно что-то думать.
Потом поговорил с родителями Ильи, выслушал слова одобрения и рванул к Каюку, который ходил взад-вперед у подъезда.
— Казнь отменяется! — крикнул я с порога. — Расскажешь, как мы Алису спасали, бабушка проникнется и простит тебя.
— Фух.
— Она все равно не стала бы тебя бить, поворчала бы и простила.
Каюк усмехнулся:
— Ага. Типа ты не в курсе, как она взглядом убивает. Как глянет… Ух!
— Что ты должен был делать? — спросил я, просто чтобы не молчать.
— Картофан копать. Типа послезавтра дожди, и все. Сгниет в земле. Еще перепелок обдирать, бабушка с дядь Лешей набили целое ведро. В общем, я ее подвел.
— Ты не виноват, — ободрил его я, а Каюк продолжил:
— Она столько хорошего для меня сделала! И делает. Поит, кормит, одевает. Голоса не повысит… — Он вздохнул. — Понимаю, что не виноват, и все равно стыдно.
Мы вышли на дорогу и остановились, сместившись к тусклому фонарю. Юркин автобус будет через десять минут. Царило предгрозовое безветрие, каждый звук был выпуклым и гулким. Орали коты, которым на юге без разницы, март или сентябрь. Заливались лаем собаки. В темноте, чуть покачиваясь, в нашу сторону семенил алкаш, громко шаркая по асфальту. Мы стояли на пятачке света, и деталей было не разглядеть.
Когда алкаш подошел ближе, то я увидел, что это женщина — опухшая, как жаба, с заплывшими глазами и паклей волос. Он нее воняло сивухой и бомжами. Каюк обернулся на звук шагов и обомлел. Алкашка тоже замерла на миг, а потом вдруг как бросится на него! Как прижала его к себе, как давай обнимать-лобызать.
— Юрочка! Сынок! Господи… Думала, нет больше моего Юрочки, пропал, сгинул! А ты вот он, живой! Счастье-то какое! — Она сцапала его лицо