пошла Елена Ивановна и директор. Дрэк остался в коридоре, классная руководительница и я вошли в кабинет, где я подробно рассказал о преступлении, а потом прочел то, что записано с моих слов, и подписал.
После меня в кабинет вызвали Каюка, а я остался ждать с нашими. Юрка просидел дольше остальных, минут двадцать. Еще полчаса, и все отстрелялись.
Выслушав нотацию директора о том, что мы совсем распустились, наша компания высыпала на улицу, где с ноги на ногу переминалась ожидающая нас Гаечка.
— Что за фигня, парни⁈ — воскликнула Гаечка. — Я уже не знаю, что и думать.
— Где Алиса? — спросил я.
— Ушла в школу с матерью говорить с этой ментовкой и еще не выходила. Что вообще было? Почему Рамиля забрали?
Я в третий раз рассказал, прерываемый Гаечкиными ругательствами: «Вот суки», «Надеюсь, их посадят», «хоть бы их опустили».
— Будем ждать ее? — спросила Гаечка, когда я замолчал.
— Без толку, — сказал Илья. — Потом лучше к ней домой сходим.
— Да, ты прав, она будет с матерью. Ей не до того сейчас, — согласился я. — Как хорошо, что Аллочка взялась за ум!
— Глазам не верю, но это так, — проворчала Гаечка. — Бывает же!
— Ну так классно же ведь, что у них с мамой наладилось, — проговорил Каюк с грустью и задумался — наверное, о своих родителях.
Мы шли не спеша, буквально черепашьим шагом, делились предположениями о судьбе Рамиля и сошлись во мнении, что его могут и не посадить, но на учет возьмут. Если что, я поговорю с отцом — ну а вдруг он согласится замолвить слово за Меликова? Очень надеюсь, что этого не потребуется.
Идти домой никто не спешил, потому что, когда мы вместе, казалось, что проблема делится на всех, и ноша вполне подъемна. Но если окажемся наедине с собой, всплывут вопросы: как тяжело ранен Дорофеев? Будет ли Ростовчук отмазывать своего сына? Станут ли давить на Миковых, чтобы они не раздували дело? Только время даст ответы на эти вопросы.
Но главное не это. Главное, что мы — не просто группа подростков, которые держатся друг друга, как жаба и гадюка, потому что иначе будет тяжело выживать. Мы — братство, и все искренне переживают за Рамиля, даже Гаечка, которая косилась на него с опаской. А Рамиль, хоть он — человек другой веры, с другим культурным кодом, не задумываясь бросился спасать русскую девочку. Да, горячая кровь, да, переусердствовал, но…
Но в этот момент было ясно: случись что, каждый из нас придет на выручку другу, наплевав на последствия. И если кто-то упадет, найдется тот, кто подставит плечо. От осознания этого делалось тепло и щекотно где-то в горле.
— Давайте, парни. — Гаечка сжала кулак и стукнула по моему. — В шесть встречаемся на базе.
— Надеюсь, что-то к тому моменту прояснится.
Вернувшись домой и уже поднявшись на этаж, я вспомнил про еще одного парня, за которого я в ответе. Сошел по лестнице, заглянул в почтовый ящик и обнаружил белый конверт — письмо, адресованное мне. Из Саранска. От Тимофея Горгоцкого.
Глава 18
Раненые птицы
На тренировку я не торопился, ждал дома, пока на базе соберутся все, чтобы одно и то же не рассказывать несколько раз.
Не в силах томиться неведением, я позвонил от соседей, вредных Стрельцовых, Анне Лялиной, рассказал о случившемся с Алисой и попросил выяснить хотя бы судьбу Рамиля и, если получится, -насколько тяжело ранен Дорофеев, ведь именно от этого будет зависеть тяжесть наказания. Ответ она дала через пятнадцать минут, и я нес друзьям новости — с одной стороны, хорошие, с другой — не очень.
Без двух минут шесть я сел на мопед и поехал к нашим. Спустил Карпа в подвал и побежал туда, откуда доносились голоса, слабо надеясь, что Алиса здесь и ей есть что рассказать. На самом деле, конечно, нет, она дома. Скрутилась калачиком, отвернулась к стенке и замерла. Ей стыдно таким делиться и еще долго не захочется выходить из дома. Да и нам, парням, она будет не рада, а вот Гаечку может принять.
— Пашка приехал! — донесся Наташкин голос, в кои то веки сестрица с нами!
Борис, который пришел н базу намного раньше меня, слетел с дивана и вытянулся, как сурикат на дозоре.
— Что там?
Гаечка тоже не выдержала, вскочила с дивана и скрестила руки на груди.
— Не томи, — прогудел Чабанов, а Димон Минаев кивнул.
— Узнал что-нибудь? — задал здравый вопрос Илья.
Я посмотрел на встревоженного Яна. Так, как переживали за Рамиля, переживают за братьев, родственников — в общем, за своих.
— Узнал, — кивнул я. — С каких новостей начать? Плохие и хорошие, как всегда.
— С плохих, — обреченно проговорила Гаечка.
— Родители Дорофеева написали заявление на Рамиля.
Гаечка сжала кулаки.
— Вот суки ж! Заткнулись бы уже! Такого утырка вырастили. Р-р-р!
Она принялась мерять шагами комнату.
— А хорошие? — спросил Каюк.
— Утырки с большой вероятностью сядут.
В разговор включилась Наташка:
— А папаша Егорки Ростовчука не подписался за него? Вот что опасно, у него бабла куча. Не хватало, чтобы он Миковых преследовал и прессовал.
— Пока ничего не слышно. На этом все. Переходим к хорошим новостям.
Ян улыбнулся и, поддавшись порыву, захлопал в ладоши. Я продолжил:
— У Дорофеева внутренние органы не повреждены, в нем просто дырка, и полостная операция не требуется.
Каюк закатил глаза и размашисто перекрестился, а потом выказал удивление:
— Как так? У резца ж лезвие — во! — Он показал между пальцами сантиметров шесть-семь, прислонил к своему животу. — Ладно бы Дорик жирный был, он же дрыщ!