Читать интересную книгу Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

Узнав, о чем пойдет речь, Краусхаар не скрывает своего разочарования; похоже, дела у его конторы обстоят не лучшим образом. Только когда я изъявляю готовность выразить свою благодарность за его советы в виде гонорара, он становится словоохотливей. Он просит секретаршу принести нам кофе и говорит, что гонорар будет более чем скромным, так как совет его предельно краток: поскорее выбросить эту мысль из головы. Что, неужели так сложно, спрашиваю я. Он кивает и говорит: да, и во всех отношениях. Он давно уже расстался со своей женой. Поверьте мне, говорит он, эти люди совершенно не годятся для жизни на свободе. Они привыкли жить в загонах, любой элемент неожиданности вызывает у них панику. Они, как коровы, — жуют свою траву, таращатся на горизонт и ждут дойки. Я тогда стал жертвой трех обстоятельств: красивая женщина, величие задачи и моя проклятая страсть к экзотике. Вместо того чтобы жениться на индианке или эскимоске, с которыми все было бы в тысячу раз проще, я, как идиот, выбрал восточную немку. И вот результат: я плачу не только алименты, я плачу ей еще и ренту, от размеров которой у меня сердце кровью обливается, и, видимо, буду платить до самой своей преждевременной кончины. Я забыл еще сказать, что этим людям неизвестно чувство жалости. В школе им вдалбливали, что в условиях капитализма сострадание означает верную смерть, и это единственный урок, который они усвоили. Наш брак можно разделить на два периода: сначала я учил ее манерам, потом она давала мне уроки безжалостности. Если вы еще не совсем потеряли разум, найдите себе хорошую, простую женщину здесь, на Западе, с которой вы могли бы быть несчастным обычным, традиционным способом. До этого момента, говорит он, его совет не стоил ни гроша.

Когда я скромно замечаю, что ведь одна история любви может быть не похожа на другую (хотя его слова произвели на меня глубокое впечатление), он сочувственно говорит: да, конечно, каждый надеется стать исключением. Мой отец был менее настойчив, он ограничился кратким выразительным предостережением; впрочем, у него не было такого опыта, как у Краусхаара, — ему пришлось довольствоваться отеческой любовью и несколькими мудрыми высказываниями из местной газеты. Я говорю, что все-таки хотел бы ознакомиться с подробностями этой процедуры: кого спрашивают, кому в первую очередь сообщают о своих брачных планах, за кем последнее слово и т. д.

Краусхаар кряхтит под бременем моей невменяемости; меня надо взять под охранный арест, ворчит он. Потом все же перечисляет мне названия разных учреждений. О последовательности прохождения этих инстанций я могу не беспокоиться, прибавляет он: они все равно будут отфутболивать меня, отсылая друг к другу. Я должен быть готов и к тому, что какой-нибудь представитель власти потребует ответных услуг; это тоже входит в правила игры, сказал он со значением. В самом конце аудиенции Краусхаару приходит в голову неожиданная мысль, и он дает мне адрес своего знакомого адвоката в Восточном Берлине. Он, мол, лучше разбирается в этих делах; в свое время он помогал и ему. К сожалению, успешно. Краусхаар даже не представляет себе, насколько странный вопрос я ему задал: кому в первую очередь сообщают о своих брачных планах? Разумеется, Аманде.

18 февраля

В честь Аманды я приготовил свое коронное блюдо: спагетти «Альфредо». Наши дополуденные встречи по-прежнему похожи на маленькие праздники; да и как что-то может измениться, пока не происходит ничего непредвиденного? Иногда мне кажется, что она первая женщина в моей жизни, что до этого я имел дело лишь с девицами, с подружками для досуга или просто с женскими телами. Так, как Аманда, скажем, достает молоко из холодильника, его может доставать только женщина. Я не дерзаю предполагать, что я для нее так же привлекателен, как она для меня, но, как-никак, она стала моей любовницей, никто ее к этому не принуждал.

Когда она начинает «вылизывать» кусочком хлеба соус на тарелке, я решаю, что пора наконец рассказать ей об окончании срока действия моего контракта. Я называю дату моего последнего дня работы здесь и думаю: ну, пожалуйста, упади в обморок, схватись по крайней мере от ужаса за сердце! Она ничего не отвечает, она продолжает «вылизывать» тарелку, как будто подобные мелочи не могут испортить ей аппетит. Потом она встает и выходит из комнаты. Она запирается в ванной и не отвечает на мои призывы. Я слушаю под дверью в надежде расслышать заветную музыку ее всхлипываний. Но она всхлипывает беззвучно. Ей жалко для меня даже такой малости.

Через полчаса она выходит из ванной со свежевымытой головой. Я с облегчением вижу на ее лице следы слез, нечто такое, что не смывается ни водой, ни мылом. Она спрашивает, сколько, на мой взгляд, нам оставалось времени, если бы не этот мой предстоящий отъезд, и я говорю: вся жизнь. Тут слезы побежали по ее щекам так, как будто я случайно нажал какую-то кнопку. Но они меня не радуют, мне хочется утешить ее. Поэтому я говорю о том, что у нас еще целый год, — не для того, чтобы довести нашу историю до логического конца, а для того, чтобы найти решение. Какое решение? Ее удивленно — растерянные глаза — не что иное как объяснение в любви, которого я ждал.

Есть два пути, чтобы решить нашу проблему, ни больше и ни меньше. Один краткий и мерзкий, другой долгий и тревожный. Как тебе нравится предложение лечь в багажник моего автомобиля? Я уже выяснял, как это делается. Она молча смотрит на меня несколько секунд, потом спрашивает, не рехнулся ли я — с ребенком в багажнике машины через опаснейшую из всех границ?.. Я делаю вид, будто и сам считаю этот вариант абсолютно неприемлемым, будто я упомянул его просто для полноты картины; о ребенке я, к стыду своему, вспомнил только в эту минуту. Второй путь, дорогая Аманда, — это длинный путь, он закончится только на следующий день после нашей свадьбы.

Как легко я произнес эти слова! Словно приветствие. Однако, черт побери, она могла бы и изобразить хоть какое-то подобие радости. Не так уж часто ей предлагают руку и сердце, тем более мужчины, которые все-таки кое-что для нее значат. Но она расхаживает по комнате, поворачивается к окну, поворачивается к стене, думает о чем-то, что мне при всем желании не представить себе, вместо того чтобы броситься мне на шею. Где продолжение голливудских чудес? Ей не приходит в голову ничего лучше, как наконец посмотреть на меня и сказать, что я, по-видимому, сам не знаю, что говорю. Нет, Аманда, ты ошибаешься, я прекрасно знаю, что говорю, мне нужно возвращаться на свой Запад, а без тебя я этого сделать не могу.

Ты же не имеешь обо мне ни малейшего представления, говорит Аманда. Я отвечаю, что мне вполне хватает того, что я знаю. Она говорит: вот он, твой легкомысленный стиль! Я не могу оказать тебе большей услуги, чем сказать нет. Тогда я умру, говорю я. Тут она кладет ладонь на мою руку (какого черта, нужна мне эта жалость!) и говорит, что она все еще уверена, что я сошел с ума, но ей хочется подумать и о себе самой, поэтому она принимает мое предложение.

19 февраля

Наше дополуденное время уходит на визит к адвокату. Аманда записывает все, что нужно знать: адреса разных учреждений, номера кабинетов, имена руководителей отделов. Адвокат, похоже, неплохо знает эту процедуру. Это пожилой, усталый господин, его советы звучат так, как будто, чтобы решить наши проблемы, он в последний раз собрался с силами. Заявление пишется в произвольной форме, говорит он. Порекомендовав нам обсуждать с ним каждый отрицательный ответ или пропуск в той или иной графе, он советует также не утруждать себя изящными формулировками, этого, мол, все равно никто не оценит. Ну и, конечно, было бы очень неплохо, если бы у нас нашелся какой-нибудь полезный знакомый. Я спрашиваю, кого он имеет в виду, но он отвечает не сразу, потому что отсчитывает сердечные капли в стакан. Ну, кого-кого, бормочет он, прежде чем выпить лекарство; Аманда тем временем шепчет мне, что потом все объяснит.

Когда мы выходим от адвоката и она смотрит на часы, я спрашиваю, куда ей еще теперь спешить. Я решил не проявлять никакого интереса по поводу ее выяснения отношений с Хэтманном — либо она сама все расскажет, если захочет, либо просто все уладит за моей спиной. Мне его страшно жалко. Боюсь, что теперь я до конца жизни не смогу взять в руки ни одной книги, чтобы тут же не вспомнить о том, что украл жену у писателя. В заявлении Аманды должно быть написано, что ей нужен мужчина, за которого она выходит замуж, а не Запад; это выглядит немного подхалимски по отношению к государству, именно так, как им бы и хотелось, но с другой стороны — это ведь правда.

Мы едем обедать в один из самых дорогих отелей, где всегда найдется свободный столик. Заказываем крымское шампанское: в конце концов, мы отмечаем не что-нибудь, а помолвку. За что же мы пьем? Я предлагаю выпить за доброту и мудрость чиновников, Аманда — за Себастьяна. Она напоминает мне, что я собираюсь жениться на женщине, сына которой я видел лишь мимоходом. Это верно, отвечаю я, но мы с ним в этот момент внимательно посмотрели друг другу в глаза. У него сложилось благоприятное впечатление обо мне. Можешь спросить его, говорю я. Сразу же после обеда мы купим ему подарок, мне уже не обязательно оставаться в тени. Я знаю одного трехлетнего мальчишку, которому родители подарили такой огромный трактор, что он при виде подарка от радости упал в обморок. А какая игрушка могла бы лишить рассудка Себастьяна?