без матери, лишь с помощью одной акушерки.
И с самого раннего детства я — один.
Знал много тоски и тосковал по тоске, когда тоска уходила от меня, не будучи в состоянии вынести моего тоскующего лица.
Тоски больше всего в моей жизни.
Я много страдал и от коварности женщин, и от узких сапог, и от крахмального воротника, который всегда вылезал не вовремя, когда я читал на вечерах.
С детства занимаюсь живописью и пишу стихи.
Что у меня выходит хуже, трудно решить. Кажется, оба хуже.
В общем, вся моя жизнь — бульбочка в воде.
Это грустно!
С малых лет я люблю один предмет — женщину.
Мне хочется об этом сказать как о главном.
Люблю женщину во всех видах — в брюнетном, в блондинном и шатенном.
Любят ли они меня — не знаю.
Я же всегда влюблен, честное слово!
Из-за меня даже сложилась знаменитая пословица, что влюбленные — глуповаты.
Я много пережил. Я всегда горел (теперь я застраховал себя от огня и не боюсь сгореть, ибо получу премию) и мучился от зубной боли.
Но не знаю более сладостного, как носить зимой глубокие калоши и молиться весной женщине.
И если жизнь моя богата тенями и солнечными пятнами, если она так хороша (я каждый день ем сдобные булочки) и красива (я ежедневно моюсь мылом), так это потому, что рядом с тупыми мужчинами существуют женщины.
Не будь на свете женщин, не стоило бы родиться.
О, если бы все женщины в мире превратились в одну женщину!
И если бы эта великая женщина погладила бы меня по головке и сказала: «Дмитрий! Бросься в воду с колокольни или с Петра Потемкина, и я полюблю тебя», — я бы не задумываясь бултыхнулся в воду.
История России,
обработанная «Сатириконом»
Главы из книги
Смутное время
I
Борис Годунов
До Бориса почти царствовал Федор Иоаннович.
Но…
Наконец его похоронили, и стал царствовать Борис.
Во время венчания на царство Борис сказал:
— Клянусь, что у меня не будет ни одного бедняка.
Он честно сдержал слово. Не прошло и пяти лет царствования Бориса, а уж ни одного бедняка нельзя было сыскать во всей стране с огнем.
Все перемерли от голода и болезней.
По отцу Борис был татарин, по матери русский, а по остальным родственникам неизвестно кто.
Но правил он, как полагалось в те времена, благополучно. Давал обещания, казнил, ссылал и искоренял крамолу.
Но ни казнями, ни ссылками, ни другими милостями ему не удалось снискать любви народа.
Имя «Борис» произносилось с иронией.
— Какой он Борис, — говорили про него втихомолку. — Борух, а не Борис. Борис Годун или, еще вернее, Борух Годин. Знаем мы этих Борисов…
Многие уверяли, что своими ушами слышали, как Борис разговаривал с ГУрляндом и Гурьевым по-еврейски, когда он еще был премьером.
— Только и слышно было, что гыр-гыр-гыр, — рассказывали бояре. — Потом все трое пошли в синагогу.
Когда появились первые слухи о самозванце, народ тайно стал изменять Борису.
Узнав про самозванца, Борис позвал Шуйского.
— Слышал? — спросил царь.
— Слышал! — ответил Шуйский.
— Это он, Дмитрий?
Шуйский отрицательно покачал головой:
— Никак нет. При мне убивши. Это не тот.
— Кто же, по-твоему, этот самозванец?
— Мошенник какой-то! — ответил Шуйский — Мало ли нынче мазуриков шляется.
Борис отпустил Шуйского и велел созвать бояр. Бояре пришли. Борис вышел и обратился к ним белыми стихами:
— «Достиг я высшей власти…»
Бояре переглянулись. Послышался шепот:
— У Пушкина украл! У Пушкина украл!
Борис сделал вид, что ничего не слышит, и продолжал:
— «Седьмой уж год я царствую…»
Тут чей-то негодующий голос резко прервал Бориса:
— Это грабеж! Своего же поэта грабить!
— В самом деле! — послышался другой голос. — Иностранного поэта хоть ограбил бы, а то своего.
Сразу зашумели все:
— Посреди бела дня белые стихи красть!
Борис стоял бледный, как полотно железной дороги.
Кто-то закричал:
— Пойдем вязать Борисовых щенков!
— Это тоже из Пушкина! — закричали точно из-под земли выросшие Венгеров и Лернер[7]. — Не смей трогать!
Но их никто не слушал. Все бежали душить семью Бориса.
Сам Борис чрез знакомого фармацевта, которому он, пред тем устроив правожительство в Москве, достал арбуз с вибрионами и отравился.
II
Лжедмитрий I
Первый самозванец был родом из Одессы. Его настоящее имя до сих пор неизвестно, но его псевдоним Лжедмитрий I был в свое время не менее популярен, чем псевдонимы Максим Горький, Сологуб и др.
В приказчичьем клубе он научился грациозно танцевать мазурку чем сразу расположил к себе сердца поляков.
— От лайдак! — восхищались поляки. — Танцует как круль!
Последнее слово сильно запало в душу Лжедмитрия.
«Разве уж так трудно быть королем? — думал он, лежа у себя на убогой кровати. — Нужна только удача. Ведь Фердинанд и Черногорский князь стали королями. Нужно только заручиться поддержкой сильной державы».
Тут он невольно начинал думать про Польшу:
•Сами говорят, что танцую, как круль. Пойти разве и сказать им, что я действительно круль… Они всему поверят».
Лжедмитрий не ошибся. Когда он объявил полякам, что он царевич Дмитрий, они бросились его обнимать.
— Ах, шельма! — кричали поляки, целуя Дмитрия во все, не исключая лица. — Как ловко прикидывался конюхом!
— Поможете мне овладеть моим царством?
— А что дашь?
— Все, что понравится вам, — обещал Дмитрий.
— Отлично! Нам нравится Белоруссия.
Дмитрий добродушно сказал:
— Возьмите ее.
— Нравится нам еще Великоруссия, Малороссия, Сибирь.
— Что же у меня останется? — с испугом вырвалось у Дмитрия. Поляки утешили его:
— А тебе, братику, ничего и не надо. Ведь ты конюх. Купим тебе хорошего лошака, ты и уедешь на нем из Московии, а править будем мы сами.
— Ладно! — сказал Дмитрий. — Спасибо, что хоть лошака одного мне оставите.
С помощью поляков Дмитрий и взял Москву. Народ московский и верил и не верил, что это настоящий Дмитрий.
— Как же ты спасся? — спрашивал с