Читать интересную книгу Семейство Доддов за границей - Чарльз Ливер

— Почему жь не можете? сказалъ я: — не-уже-ли для вашего друга пріятнѣе считать себя оскорбленнымъ и обезчещеннымъ, нежели узнать, что ему не было нанесено никакого безчестья?

— Зачѣмъ же вы убѣжали съ нею?

— Не могу вамъ этого сказать, отвѣчалъ я, потому-что моя голова была совершенно разстроена всѣмъ этимъ споромъ.

— И зачѣмъ назвались вы моимъ именемъ въ Эмсѣ?

— Не могу вамъ сказать этого.

— И какъ надобно разумѣть позу, въ которой засталъ я васъ, вошедши въ комнату?

— Не могу вамъ сказать и этого! вскричалъ я, доведенный до отчаянія нелѣпостью своего положенія. — Не спрашивайте меня ни о чемъ. Всѣ эти пять или шесть недѣль я былъ какъ-будто околдованный; не могу отдать отчета въ своихъ дѣйствіяхъ, какъ паціентъ больницы умалишенныхъ. Боюсь писать къ друзьямъ, чтобъ письма не уличили меня въ сумасшествіи — вотъ вамъ вся правда. Я молчалъ, пока могъ. Стыжусь теперь, признаваясь, но не въ-силу стало молчать. Не мучьте жь меня своими «зачѣмъ я сдѣлалъ то, почему я сдѣлалъ другое»: не могу отдать отчета ни въ чемъ.

— Гм! гм! удивительный случай! сказалъ онъ, — отбрасываясь въ креслахъ назадъ и пристально смотря мнѣ въ лицо. — Ваши лѣта, ваше положеніе въ обществѣ, вообще вся ваша наружность, мистеръ Доддъ, заставляютъ, принужденъ я признаться, заставляютъ…

Онъ запнулся, какъ-бы не находя соотвѣтственнаго слова, и я продолжалъ за него:

— Совершенно-справедливо; вы скорѣе готовы усомниться, нежели увѣриться въ подозрѣніи. Да, я вовсе не такой человѣкъ, какіе бываютъ дѣйствующими лицами въ подобныхъ случаяхъ.

— Касательно этого, прибавилъ онъ съ осторожностью: — я ничего не говорю. Я выражаю только личныя свои мнѣнія, впечатлѣніе, производимое вами на меня, какъ на посторонняго зрителя. Уголовный судъ на эти вещи смотритъ съ другой точки зрѣнія; Палата Лордовъ смотритъ на нихъ также съ другой точки зрѣнія.

Слова эти бросили меня въ холодный потъ съ ногъ до головы, милый Томъ. Уголовный Судъ! Палата Лордовъ! Не правда ли, прекрасная перспектива для ирландскаго джентльмена съ просроченными долгами? Выстрѣлъ, даже два, въ двѣнадцати или четырнадцати шагахъ — вещь никому неубыточная въ денежномъ отношеніи; отказывать въ немъ человѣку, который самъ напрашивается — неучтиво, необязательно. Но Палата Лордовъ и Уголовный Судъ!.. о, милый Томъ, это совершенно-другаго рода дѣло! Не стану говорить о позорѣ, которымъ покрываетъ подобный процесъ человѣка моихъ лѣтъ; ни о вопляхъ и гоненіяхъ, которые поднимутся во всѣхъ газетахъ, гоненіяхъ, которыя будутъ преслѣдовать бѣдняка до его домашняго очага, гдѣ ожидаетъ преступника жена, исполнительница смертнаго приговора; не стану упоминать о «Пуншѣ» и «Иллюстрированной Газетѣ», которымъ вы доставите пищу на цѣлый мѣсяцъ [37] — нѣтъ, я представляю тяжбу въ ея простѣйшей формѣ — финансовой. Пари на конскихъ скачкахъ, банкрутства желѣзныхъ дорогъ, разорительные расходы по выборамъ — ничто сравнительно съ нею. Выиграешь или проиграешь дѣло — все-равно, адвокаты разорятъ тебя въ-конецъ.

Хотя никогда въ жизни не предполагалъ я запутаться въ такое дѣло, но эти соображенія производили очень-часто на меня сильное впечатлѣніе при чтеніи газетъ, и я доходилъ всегда до заключенія, что въ подобномъ процесѣ выгоднѣе всего для обвиняемаго — не защищаться. Упоминаю все это, чтобъ вамъ было понятно, какъ смирился мой духъ, лишь только лордъ Гэрви намекнулъ о процесѣ.

— Я искренно желалъ бы, сказалъ онъ, подумавъ нѣсколько: — указать вамъ какой-нибудь способъ уладить эту непріятную исторію; но хотя, признаюсь вамъ, вы сдѣлали на меня очень-благопріятное впечатлѣніе, Доддъ (онъ назвалъ меня просто Доддъ, будто бы стариннаго друга, а не «мистеръ Доддъ»), мы не можемъ ожидать, чтобъ Гэмптонъ сошелся со мною въ такомъ понятіи о дѣлѣ. Важнѣе всего то, что объ этомъ случаѣ всѣ теперь знаютъ и толкуютъ — Гэмптоны такъ извѣстны въ фешёнэбльномъ мірѣ, за границей и въ Англіи; она такая красавица, имѣетъ столько поклонниковъ; онъ такой очаровательный молодой человѣкъ, что ваше бѣгство стало, можно сказать, скандаломъ на всю Европу. Смотря на дѣло по совѣсти, скажу, что, быть-можетъ, ваши объясненія справедливы; но какъ человѣкъ, принадлежащій свѣту, я принужденъ сказать, что Гэмптонъ долженъ убить васъ, или требовать развода. Я совершенно увѣренъ, что и въ томъ и въ другомъ случаѣ многіе осудятъ его. Всѣ общества раздѣлятся на двѣ партіи: одна за процесъ, другая за дуэль, слѣдовательно всѣхъ нельзя удовлетворить ничѣмъ. Потомъ явятся даже люди, которые скажутъ: «теперь, когда бѣдный Доддъ убитъ, безпристрастіе должно вступить въ свои права: вѣдь сомнительно, былъ ли онъ виноватъ».

— Чрезвычайно благодаренъ такимъ людямъ, милордъ, сказалъ я; но онъ, не обращая на то вниманія, продолжалъ:

— Еслибъ мщеніе было единственною цѣлью, процесъ былъ бы лучше всего: подобною тяжбою врагъ разоряется въ-конецъ. Вы, конечно, помните сэра Гэбрука Фостера, который бѣжалъ съ леди Модфордъ? Вѣдь у него были огромныя помѣстья и, говорятъ, ни шиллинга долгу; а теперь онъ, мнѣ сказывали очевидцы, теперь онъ прислужникомъ въ одномъ изъ мелкихъ игорныхъ домовъ. Тоже было съ Лэкингтономъ…

— Я не зналъ ни Фостера, ни Лэкнигтона, милордъ, сказалъ я съ нетерпѣніемъ, не желая слушать доказательствъ его теоріи.

— Лэкингтонъ былъ старше васъ, продолжалъ онъ: — когда бѣжалъ съ женою лондонскаго торговца… забылъ имя его, не припомните ли вы?…

— Я очень-мало знакомъ съ подобными дѣлами, милордъ, и для меня они представляютъ гораздо-менѣе интереса, нежели имѣютъ, повидимому, для васъ, милордъ, сказалъ я. — Могу ли осмѣлиться обратить ваше вниманіе на предметъ, насъ занимающій?

— Обращаю на него, сэръ, сказалъ онъ важнымъ тономъ: — всевозможное вниманіе. Я стараюсь, при помощи фактовъ, мною упоминаемыхъ, объяснить всю важность затрудненій, соединенныхъ съ процесомъ или дуэлью, и разрѣшить, какой образъ дѣйствій можетъ доставить моему другу Гэмптону сочувствіе и одобреніе отъ общества. Я довольно-хорошо знаю жизнь, и вся моя опытность говоритъ одно: не должно уступать первому впечатлѣнію, надобно строго испытывать его. Нѣсколько часовъ назадъ, видя васъ въ извѣстной позѣ, я готовъ былъ сказать Гэмптону: «застрѣли его, какъ собаку». Теперь, признаюсь вамъ, Доддъ, я далъ бы ему не такой совѣтъ; теперь я не оправдываю, но и не осуждаю васъ, Доддъ — вникните въ смыслъ этихъ словъ. Улики слишкомъ-сильно говорятъ противъ васъ, но я не имѣю рѣшимости быть противъ васъ.

— Безъ рюмки рѣчь — сухая матерія, милордъ, сказалъ я: — не освѣжить ли намъ бесѣду стаканомъ вина?

— Прекрасная мысль! сказалъ онъ, садясь и кладя свои перчатки въ шляпу, съ видомъ человѣка, располагающагося провести время непринужденно и пріятно.

Трактирщикъ принесъ бутылку своего дивнаго штейнбергскаго и еще бутылку эйзенахскаго, которую рекомендовалъ нашему вниманію. Оставшись одни, мы налили стаканы, чокнулись по нѣмецкому обычаю, выпили и продолжали разговоръ:

— Еслибъ кто сказалъ мнѣ вчера, что я буду сидѣть въ этой комнатѣ и вы будете моимъ собесѣдникомъ, я назвалъ бы такого человѣка въ глаза клеветникомъ и лжецомъ! Вчера мнѣ хотѣлось угостить васъ пулею на-вылетъ.

— Уже ли, милордъ?

— Да; и вы представлялись мнѣ величайшимъ негодяемъ въ мірѣ. Я считалъ васъ чудовищемъ гнуснѣйшаго разврата.

— Очень-пріятно, что вы измѣнили свое мнѣніе, милордъ.

— Да, оно измѣнилось, признаюсь въ томъ. Если что я хорошо знаю, то именно человѣческую натуру. Другими науками я занимался неочень-прилежно, но человѣческое сердце изучилъ глубоко. Я знаю всю вашу исторію въ этомъ дѣлѣ, какъ-будто самъ былъ очевиднымъ свидѣтелемъ всѣхъ его подробностей. У васъ не было тутъ и мысли обольщать мистриссъ Г. Г.

— Ни малѣйшей, милордъ, и во снѣ не приходило въ голову.

— Знаю, знаю. Она пріобрѣла надъ вами власть, очаровала васъ, взяла васъ въ плѣнъ, Доддъ. Съ горячею, увлекающеюся натурою ирландца, вы не могли сопротивляться, вы не сопротивлялись. Вы попали въ сѣть — не отрекайтесь. За то я васъ и люблю, клянусь вамъ жизнью, люблю. Не думайте, что я лицемѣръ, ханжа.

— И не думаю васъ подозрѣвать въ томъ.

— Нѣтъ, я нe ханжа, сказалъ онъ рѣшительнымъ голосомъ: — я человѣкъ, видѣвшій свѣтъ, принимающій жизнь такъ, какъ она есть, невоображающій человѣческую натуру ни на волосъ хуже или лучше того, какова она дѣйствительно. Гэмптонъ женится на шестнадцатилѣтней дѣвочкѣ; она красавица, богата. Но что изъ того? она покидаетъ его, и какая участь постигаетъ ея богатство и красоту? Она разорена, совершенно-разорена. У него тяжба и, разумѣется, страшные убытки. Какая въ этомъ польза? Вознаградятъ ли двадцать, сорокъ, даже сто тысячъ фунтовъ за потерю блестящаго положенія въ обществѣ, за потерю любви этого плѣнительнаго существа? Нѣтъ, сэръ, не вознаградятъ, вы это чувствуете. Не высказывайте же сомнѣній. Не вознаградятъ, вы это знаете.