Читать интересную книгу Единоборец - Сергей Герасимов

Кресло пилота прямо надо мной. Во время полета пилот жестко пристегнут и самостоятельно отстегнуться не может. Сейчас я оказываюсь сзади него, вне предела досягаемости. Он матерится во всю и размахивает пистолетом. Я аккуратно закрываю за собой аварийный люк, и он защелкивается с мелодичным звуком. Теперь можно и поговорить. Но для начала я отбираю пистолет.

– Картина Репина «Не ждали», – говорю я.

Не уверен, что у Репина есть такая картина, и не уверен, что этот прыщавый птенец знает, кто такой Репин, но я слишком возбужден, чтобы думать о своих словах.

– Я убит, – отвечает он.

– Что?

– Я уничтожен условным противником. Признаю свое поражение.

Я от души бью его в челюсть, и его пухлое личико повисает, как сломанный цветок. Нарцисс ты наш недоношенный. Я надеюсь, что он запомнит этот момент, и в следующий раз будет думать, прежде чем палить. Возможно, это спасет еще не одну жизнь.

– Корунд-513, как слышите? – доносится из наушников.

– Слышу вас хорошо, – отвечаю я, – Условный противник уничтожен.

– Ты уже оторвал ему яйца, сынок? – вопрошает голос.

– Оторвал вместе с потрохами. Через пять минут возвращаюсь на базу. Конец связи.

Меня резко бросает на стену кабины: машина автоматически выходит из пике, потому что падение слишком затянулось. Я сползаю на прозрачный пол. Перегрузка приличная. Именно поэтому пилот не может отстегнуться от противоперегрузочного кресла. Сейчас зубочистка сама повернет на базу, если только не получит другую команду. Я кладу ладонь на панель управления, как делала Клара во время аварии в метро. Блок прямой связи должен сработать. На экране появляются два абзаца текста, написанные на незнакомом мне языка. Может быть, это язык страны-производителя этой системы. В конце текста вопрос и несколько вариантов выбора. Я приказываю «да», и строчки гаснут.

В моем мозгу разворачивается объемная многомерная схема, лист за листом, срез за срезом, блок за блоком, информация расползается во все стороны, заполняя все пространство – так делится бактерия под микроскопом, выстраивая из единой клетки целый мир, кишащий жизнью. Вначале я еще понимаю значение схем и символов, но уже через несколько секунд они становятся столь сложны, что мне остается лишь следить за тем, как катится, ускоряясь, информационная лавина. Кажется, это никогда не закончится. «Хватит!» – приказываю я и схема замирает стоп-кадром. Легкий всплеск моей воли, легкий и быстрый, как движение лап водомерки, – и машина, встряхнувшись, начинает скользить в нужном мне направлении. Я управляю ей так же просто как собственной рукой или собственным голосом.

Пилот открывает глаза и смотрит на меня с откровенным ужасом.

– Мальчик уже проснулся? – спрашиваю я.

– Роботы не должны были участвовать в учениях, – заявляет он. Я подам протест в электронном виде.

Он может говорить, это значит, что я не сломал ему челюсть. И то хорошо.

– Я не робот. Я ангел мести, спустившийся с небес. Мой девиз: «не убий, да не убитым будешь». Сейчас готовься к самому страшному наказанию. Молись, если умеешь.

– Применение галлюциногенного поля в мирное время запрещено статьей двести восемь тысяч сто четвертой сводного военного кодекса, – отвечает он. – Я приобщу это заявление к протесту.

– В таком случае помолчи. Ты мне надоел.

Но он не замолкает.

– Я приказываю вам вернуться. Машина сможет сесть только на базе.

Только приказов мне и не хватало. Но теперь я просто не обращаю на него внимания. Подо мной уже лес. Тот самый лес, куда я направил машину. В ста метрах от цели я зависаю, расправляю крылья и бросаю машину на верхушки елей. Она ложится мягко, как на ковер. Путешествие окончено. Моторы с тихим визгом затихают.

– Вы убили ее, – шепотом говорит пилот, – теперь она не сможет взлететь.

– Послушай, братишка, – говорю я, – бросай ты это дело и иди домой, к маме. Она тебя заждалась. Воевать – не мужское дело. Это не занятие для настоящих мужчин. Я знаю, что в твоих генах три миллиарда мегатонн наследственной памяти о битвах и драках, которые вели твои предки. Все, до динозавров, и с ними включительно. Потому тебе и хочется воевать. Но поверь мне, время битв прошло. Людей осталось слишком мало, чтобы позволить им убивать друг друга.

– Мало? – удивляется он. – И это можно назвать мало?

– Очень мало. Но у каждого есть шанс стать человеком. Даже у тебя. Подумай о моих словах. У тебя будет время подумать.

Я снова открываю аварийный люк.

– Я останусь здесь сам? – пугается он.

– А почему бы и нет? Через несколько часов тебя найдут твои бравые друзья. Пока повисишь здесь, между небом и землей.

– Вы не понимаете! Я не могу остаться здесь, это противоречит уставу.

– Да плевал я на твой устав.

Он пытается вырваться из ремней, дергается как рыба, попавшая на крючок.

– Не оставляйте меня!

Я выбираюсь из люка и планирую вниз, между лохматыми лапами елок. Подо мной снег, по которому несутся стаи странных мелких существ, каждое из которых своей формой напоминает летучую мышь. Бегающие летучие мыши, это что-то новое. Мыши копошатся подо мной, вот они уже начинают залазить на стволы. Я не знаю, в чем тут дело, но выяснять уже нет времени. Твари проворны, как черные кожаные белки. Они скачут по стволам, по веткам, некоторые срываются, но снова лезут вверх. Мне не хочется ступать ногами в это живое месиво, и я отлетаю в сторону. Одна из тварей бросается на меня, прямо на лицо, и пытается прокусить кожу на щеке. Я отрываю ее от себя и швыряю в сторону. Это не животное, это робот. Что они делают здесь?

Твари уже облепили зубочистку. Они сжирают ее крылья, и корпус валится вниз, носом вперед. Я не вижу кабины с пилотом внутри, я вижу лишь слой черных существ, пожирающих машину. На снег падает лишь изгрызенный остов самолета. Твари разбегаются во все стороны. Остается лишь снег, истоптанный множеством проворных маленьких механических лап. Шорох быстро затихает, и лес остается один на один с ночной тишиной, выпуклой и страшной.

Что это было? Знал ли пилот о возможности такого конца? Было ли это наказание за нарушение устава? Почему он так боялся оставаться сам? Я уже никогда этого не узнаю. Может быть, это были происки врагов, может быть, система защиты, разрушающая машину до того, как вражеские шпионы начнут выяснять секреты ее технического устройства? Или это были дикие стаи техно-хищников, живущие в лесах и обезумевшие от голода? Воющие по ночам в инфразвуковом диапазоне, воющие на рентгеновское изображение луны, которое остается на механической сетчатке их механических глаз? Каждое из предположений может оказаться правильным, но, скорее всего, не верно ни одно из них. Я просто не знаю. На самом деле мы ничего не знаем о мире, в котором живем – и вдруг я впервые ощущаю, насколько это страшно. Медленно, очень постепенно, этот мир стал совершенно чужд нам, он создал свои законы, свои правила борьбы и смерти. В этом мире пока еще остается место для нас, теплых и мягких, но с каждым годом это пространство сокращается, как шагреневая кожа или как замерзающая полынья на быстрой реке. Как скоро эта полынья замерзнет окончательно?

7

Я выхожу из лесу, и в этот момент срабатывает сканер опасности. До дома еще метров сто, но опасность возрастает с каждым шагом. В конце концов, сканер начинает пищать так громко, что даже действует мне на нервы. Я его отключаю. И так понятно, что в этом доме ничего хорошего меня не ждет.

Ночь тиха, и снег оглушительно скрипит под моими ногами. Звук такой громкий, что и глухой услышит. Кто бы ни был в этом доме, а подобраться к нему незаметно я не смогу. Да я и не стараюсь. Наверняка меня заметили еще тогда, когда я бросил самолет на верхушки деревьев. Шуму было предостаточно. Я поднимаюсь на крыльцо и прислушиваюсь. Внутри тихо. Никакого движения. Открываю дверь.

Они неподвижно сидят на полу, опираясь спинами на стены. Они опустили свои головы так, что я не могу видеть их лиц – почти свернулись клубками, как ежики. Их очень много, так много, что я даже не успеваю их сосчитать. Десять, двенадцать, шестнадцать, семнадцать. В комнате семнадцать боевых андроидов, устриц, каждый из которых вполне мог бы справиться со мной и в одиночку. Но один на один – это еще бабушка надвое сказала. Я бы рискнул сразиться с одной устрицей. Даже с двумя. Но семнадцать – это слишком.

Я вхожу в комнату, но они не просыпаются. Та поза, в которой они сидят, означает, что устрицы отдыхают или перенастраивают некоторые из программ. Конечно, это не делает их беззащитными или неспособными напасть. Просто они не спешат и продолжают заниматься своим делом. Я выхожу на средину комнаты и хлопаю в ладоши. Один из роботов поднимает голову. Если они бросятся на меня сейчас, то мне конец. Но я часто встречал устриц и хорошо чувствую, что они собираются сделать. Сейчас они не будут нападать. И не только потому, что они в плащах. Условная механическая психика устрицы очень проста и очень несовершенна. В них есть то, что с человеческой точки зрения кажется навязчивостью, навязчивыми движениями, ритуалами, странными и ненужными позами. Возможно, что это связано с плохой стыковкой их двух мыслительных систем. Устрица, которая не дерется, мыслит лобными долями своего маленького головного мозга; устрица, которая дерется, отключает головной мозг и мыслит только спинным. Это позволяет ей реагировать намного быстрее, – за счет того, что сокращаются пути для нервных импульсов. Именно поэтому они выполняют ритуал раздевания перед началом боя, им нужно время, чтобы настроиться, но кроме раздевания, есть еще много небольших, незаметных для непрофессионала движений, по которым можно определить, собирается ли устрица вступать в бой.