Читать интересную книгу Черная книга коммунизма - Стефан Куртуа

Здоровых ссыльных отделяли от их семей, временно устраивали в наспех сколоченных бараках, а затем под охраной отсылали в «места колонизации», как это было указано в официальных инструкциях, находившиеся в стороне от путей сообщения. Бесконечное путешествие продолжалось еще очень долго, многие сотни километров люди продвигались с семьей или без нее, зимой на санях, летом в телегах, иногда пешком. Практически этот последний этап путешествия кулаков «второй категории» совпадал с этапированием кулаков «третьей категории», перемещаемых на «залежные земли» для «освоения регионов», а это были как раз земли Сибири, Урала, простиравшиеся на сотни тысяч квадратных километров. Как рапортовали 7 марта 1930 года власти Томской области, «у прибывших эшелонов кулаков III категории, не оказалось лошадей, саней, сбруй. (…) Все лошади абсолютно непригодны к передвижению на 300 километров, так как на месте отправки хороших лошадей заменили клячами. (…) При таком состоянии средств передвижения не только не приходится говорить о перевозке домашних вещей и двухмесячного запаса продовольствия, но как же перевозить детей и стариков, которых в эшелоне свыше 50 %?».

В другом докладе из той же местности Западно-Сибирский краевой исполнительный комитет объяснял невозможность проведения в жизнь инструкций ОГПУ, касающихся депортации 4902 кулаков «третьей категории» из двух районов Новосибирской области, поскольку ситуация доходила до нелепости: «Для перевозки гужом, на расстояние 370 верст плохих дорог, такого громадного количества груза, как 578 191 пуд[ов] по установленным нормам (…) потребуется мобилизация (…) 28 909 лошадей, 7227 сопровождающих (1 сопровождающий на 4 подводы) (…)». В конце доклада утверждалось, что «выполнение этого задания гибельным образом отразится на посевной кампании, т. к. лошади не в состоянии будут работать и потребуют продолжительного отдыха.(…) И, наконец, стоит ли так ограничивать количество провизии, которую ссыльные могут взять с собой».

Иначе говоря, ссыльные, без достаточного пропитания и орудий труда, чаще всего без крова, должны были устраиваться на поселение. В рапорте, поступившем из Архангельска, признавалось, что в сентябре 1930 года вместо 1641 барака для ссыльных было построено только семь! Ссыльным приходилось устраиваться на клочке земли в степи или тайге. Самыми счастливыми были те, кто сумел захватить с собой хоть какие-нибудь орудия труда, позволявшие построить подобие жилища; чаще всего это были традиционные землянки, т. е. простые ямы, прикрытые сверху ветками. В некоторых случаях, когда ссыльные тысячами прибывали для работы на больших стройках или на строительство нового промышленного предприятия, их селили в общие бараки с трехъярусными нарами; каждый барак был рассчитан на несколько сотен человек.

Неизвестно, сколько человек из 1 803 392, официально сосланных по графе «раскулачивание» в 1930–1931 годах, погибли от голода и холода в первые месяцы «новой жизни». Новосибирские архивы сохранили душераздирающий документ, посланный в мае 1933 года инструктором горкома партии Нарыма в Западно-Сибирский крайком. Он касается судьбы двух составов, в которых прибыло более 6 тысяч человек ссыльных из Москвы и Ленинграда. Хотя и запоздало, сообщающий о судьбе, постигшей другую категорию ссыльных, не крестьян, но тоже «социально чуждых элементов», изгнанных из нового «социалистического города» в конце 1932 года, этот документ дает яркое представление о том, что такое ссылка на вечное поселение.

Вот несколько отрывков из этого ужасающего свидетельства:

«29 и 30 апреля этого года из Москвы и Ленинграда были отправлены на трудовое поселение два эшелона деклассированных элементов. Прибывши в Томск, этот контингент был пересажен на баржах. 18 мая первый и 26-го мая второй эшелоны были высажены на р[еке] Оби у устья р[еки] Назина на острове Назино. (…)

Первый эшелон составлял 5070 человек, второй — 1044. Всего б 114 человек В пути люди находились в крайне тяжелом состоянии: скверное питание, скученность, недостаток воздуха, массовая расправа над самыми слабыми (…). В результате — высокая смертность, порядка 35–40 чел. в день (…).

Жизнь на баржах оказалась роскошью, по сравнению с тем, что постигло эти оба эшелона на острове Назино (здесь должна была произойти разбивка людей по группам для расселения поселками в верховьях р[еки] Назины). Сам остров оказался совершенно девственным, без каких бы то ни было построек. (…) При этом на острове не оказалось никаких инструментов, ни семян, ни крошки продовольствия…

Жизнь на острове началась. На второй день прибытия первого эшелона, 19 мая, выпал снег, поднялся ветер, а затем мороз. Голодные, истощенные люди без кровли, не имея никаких инструментов (…) очутились в безвыходном положении. Обледеневшие, они были способны только жечь костры, сидеть, лежать, спать у огня. Люди начали умирать. (…) В первые сутки бригада могильщиков смогла закопать 295 трупов. (…) И только на четвертый или пятый день прибыла на остров ржаная мука, которую и начали раздавать трудпоселенцам по несколько сот грамм.

Получив муку, люди бежали к воде и в шапках, портянках, пиджаках и штанах разводили болтушку и ели ее. При этом огромная часть их просто съедала муку, падала и задыхалась, умирая от удушья. Наиболее устойчивая часть пекла в костре лепешки, но не было никакой посуды (…). Вскоре началось в угрожающих размерах людоедство (…).

В начале июня началась отправка людей на так называемые участки, т. е. места, отведенные под поселки.

Участки были расположены под р[екой] Назиной за 200 километров от устья. Участки оказались в глухой необитаемой тайге. (…) Здесь впервые начали выпекать хлеб в наспех сооруженной одной пекарне. Продолжалось то же ничегонеделанье, как и на острове. Тот же костер, та же нищета, все то же, за исключением муки. Истощение людей шло своим чередом. Достаточно привести такой факт. На 5-ый участок с острова пришла лодка в количестве 78 чел[овек]. Из них оказались живыми только 12.

Участки были признаны непригодными, и весь состав людей стал перемещаться на новые участки, вниз по этой же реке, ближе к устью. Бегство приняло массовые размеры (…).

После расселения на новых участках приступили к строительству полуземляных бараков во второй половине июля. Здесь еще были остатки людоедства (…).

Но жизнь начала входить в свое русло: появился труд, однако расстройство организмов оказалось настолько большим, что люди, съедая 750–1000 граммов (паек) хлеба, продолжали заболевать, умирать, есть мох, листья, траву и пр. (…)

В результате всего из 6100 чел[овек], выбывших из Томска (и плюс к ним 500–700 чел., переброшенных на назинские участки из других комендатур, на 20 августа осталось в живых 2200 чел[овек]».

Сколько же было пересылок, подобных назинской? Несколько цифр дают нам представление о потерях. Между февралем 1930 года и декабрем 1931 года было депортировано чуть более 1 800 000 человек. Когда 1 января 1932 года власти сделали первую попытку регистрации заключенных, то их оказалось 1317 02 221. Иными словами, потери составили полмиллиона, т. е. около 30 % от общего числа. Однако число тех, кому удалось бежать, без сомнения, росло. В 1932 году состояние контингентов на разных этапах следования впервые стало предметом изучения ОГПУ. Именно ОГПУ, начиная с лета 1931 года, было фактически единственным ответственным за депортированных, или спецпоселенцев, на протяжении всего их продвижения до мест назначения. Согласно данным этого исследования, 210 000 человек сбежало и 90 000 умерло. В голодном 1933 году власти зафиксировали 151 601 умершего в спецпоселениях из 1 142 022 подсчитанных на 1 января 1933 года. Процент смертности, таким образом, составлял приблизительно 6,8 % в 1932 году, 13,3 % — в 1933 году. По поводу 1930–1931 годов мы располагаем только частичными данными, но они достаточно красноречивы: в 1931 году смертность была 1,3 % в месяц среди депортированных Казахстана, 0,8 % в месяц — в Западной Сибири. Что касается детской смертности, она колеблется между 8 % и 12 % в месяц, а в Магнитогорске — 15 % в месяц. С 1 июня 1931 по 1 июня 1932 года смертность среди высланных в район Нарыма в Западной Сибири достигла 11,7 % в год. Мало вероятно, чтобы в 1930–1931 годах процент смертности был ниже, чем в 1932 году. По-видимому, он равнялся, приблизительно, 10 % в год. Из всего этого можно сделать вывод, что в спецпоселениях умерло за 3 года 300 000 депортированных.

Для центральных властей, озабоченных нерентабельностью работы тех, кого они называли спецпоселенцами, а начиная с 1932 года — трудпоселенца-ми высылка стала лишь крайним средством; как писал один из руководителей ОГПУ Н. Пузицкий, ответственный за трудпоселки, все дело было «в преступной небрежности представителей ОГПУ и политической близорукости в работе с представителями местной власти, которые не поняли идею трудовых поселений раскулаченных».