Да, ответил он, это нарушение обычного распорядка.
— Ясно, — сказал Стэн. — Я этим займусь. Наведу кой-какие справки.
Он вернулся через несколько минут, сказал, что звонил в «Метпол» (в Лондонскую городскую полицию) и они пошлют людей по указанному адресу осмотреть место из машины. После этого минуты поползли, как ползет ледник, медленные, холодные, а когда пришел ответ, у него заледенело сердце.
— Машина только что проехала мимо дома, — сообщил ему Стэн, — и, к сожалению, должен сказать, что входная дверь там открыта и во всех окнах свет.
Он не мог вымолвить в ответ ни слова.
— Полицейские, конечно, не пытались подойти к дому и тем более войти внутрь, — продолжил Стэн. — В такой ситуации они не могли знать, что их там ждет.
Ему представились тела, распростертые на лестнице, ведущей наверх из прихожей. Ярко освещенные окровавленные трупы сына и первой жены, похожие на брошенных тряпичных кукол. Кончена жизнь. Он сбежал, спрятался, как перепуганный кролик, а расплатились те, кого он любил.
— Просто чтобы вы знали, как мы будем действовать, — сказал Стэн. — Мы туда войдем, но минут через сорок. Нужно время, чтобы собрать войско.
Может быть, не оба они убиты. Может быть, сын жив и его взяли в заложники.
— Вы должны понимать, — сказал он Стэну, — что если они его забрали и скажут, что обменяют его на меня, то я пойду на это, вы не сможете меня остановить. Я просто хочу, чтобы здесь была ясность.
Стэн выдержал долгую, мрачную паузу, как персонаж пинтеровской пьесы. Затем проговорил:
— Все эти дела с обменом заложников — такое только в кино бывает. В жизни, к сожалению, все по-другому. Если было вторжение с преступными целями, они оба, скорее всего, погибли. И тогда перед вами будет один вопрос: хотите ли вы тоже погибнуть.
Полицейские на кухне умолкли. Мэриан сидела перед ним, смотрела на него, но утешить ничем не могла. Ему нечего было больше сказать. Он только и делал, что набирал номер, как маньяк, каждые полминуты, набирал, потом слышал гудки, потом голос Клариссы, предлагающей оставить сообщение. Красивая высокая зеленоглазая девушка. Мать его ласкового, полного жизни, любящего сына. Какое сообщение он мог оставить? Никакого. Прости меня — безнадежно мало. Он клал трубку, набирал снова, и вот опять ее голос. И опять.
Прошло очень много времени, и наконец появился Стэн и тихо произнес:
— Теперь уже скоро. Они почти готовы.
Он кивнул и стал ждать удара — смертельного удара, который готовилась нанести ему действительность. Он не чувствовал, что плачет, но лицо было мокрое. Он продолжал звонить Зафару. Как будто телефон был наделен магической силой, как будто он был планшеткой для спиритических сеансов, позволяющей разговаривать с мертвыми.
Вдруг раздался щелчок. Кто-то взял трубку на том конце.
— Алло, — произнес он не своим голосом.
— Папа? — услышал он голос Зафара. — Что случилось, папа? У двери полицейский, он говорит, сюда едут еще пятнадцать.
Облегчение обрушилось на него водопадом, и на мгновение он потерял дар речи.
— Папа, ты меня слышишь?
— Да, — сказал он. — Я слышу. Что с мамой, с ней все в порядке? Где вы были?
Оказывается, на школьном спектакле, который кончился очень поздно. Кларисса взяла трубку, попросила прощения.
— Извини, я должна была оставить сообщение. Просто забыла. Прости меня.
В его крови шли обычные послешоковые биохимические процессы, и он не знал, счастлив он или взбешен.
— А что было с дверью? — спросил он. — Почему входная дверь была открыта и во всех окнах горел свет?
На том конце трубку опять держал Зафар.
— Нет, папа, — сказал он. — Мы только-только вернулись, зажгли свет, и тут вошел полицейский.
— Судя по всему, — сказал детектив сержант Стэн, — произошла прискорбная ошибка. Парни, которых послали посмотреть, перепутали дом.
Перепутали дом. Полицейская ошибка. Просто дурацкая ошибка. Все в порядке. Чудовища снова загнаны в чулан и под половицы. Мир не взорвался. Его сын жив. Дверь комнаты сто один распахнулась. В отличие от Уинстона Смита, он спасся.
Это был самый поганый день его жизни.
На его автоответчике оставила сообщение писательница Маргарет Дрэббл: «Позвоните, если сможете». Когда он позвонил, она своим обычным бодрым, деловым, серьезным тоном сделала ему предложение, столь же немыслимо щедрое в своем роде, каким было предложение Деборы Роджерс. Они с мужем Майклом Холройдом, биографом Литтона Стрэчи, Огастеса Джона и Джорджа Бернарда Шоу, ремонтировали коттедж в деревушке Порлок-Уир на сомерсетском побережье. «Там теперь все доделано, — сказала она, — и мы собирались въезжать, но я говорю Майклу: может быть, Салману у нас понравится? Мы точно можем вам его предложить на месяц или около того». Это был неописуемый, бесценный дар — возможность целый месяц оставаться на одном месте. На месяц ему предстояло стать «человеком из Порлока»[76]. Как он мог ее отблагодарить? Только жалким «спасибо».
Порлок-Уир — крохотное скопление домов, выросшее вокруг гавани, чуть западнее собственно Порлока. Дивной красоты коттедж с соломенной крышей был по размерам весьма внушителен. Журналист из «Нью-Йорк таймс» интервьюировавший в нем Дрэббл десятилетие спустя, написал о доме так: «блумсберийское[77] видение, воплощение прихоти и культурной выделки, жилище, где стены каждой комнаты покрашены в свой цвет — голубовато-зеленый, розовый, сиреневый, золотисто-желтый, — где всюду, куда ни глянь, выцветшие ковры, книги и картины». Чудесно было вновь оказаться в доме с множеством книг. Им с Мэриан — двум писателям — предоставили жилище два других писателя, и это необычайно радовало, приносило успокоение. В коттедже смогли разместиться и оба телохранителя; шоферы сняли себе комнаты в сельской гостинице, где выдали себя за двух туристов. При доме был прекрасный сад, создававший такое уединение, какого только мог пожелать для себя человек-невидимка. Он переехал на последней неделе марта, и это было чуть ли не счастьем.
«Пламя Просвещения угасает», — сказал журналист Гюнтеру Грассу. «Но других источников света нет», — отозвался тот. Публичные споры бушевали по-прежнему. А в его личной жизни спустя считаные дни после переезда в Порлок-Уир произошел кризис совсем иного рода, в котором, однако, пламя тоже играло некую роль.
Мэриан на пару дней поехала в Лондон (ее передвижений никто не ограничивал), где повидала двух своих и его подруг — американку Дейл, работавшую в агентстве «Уайли, Эйткен и Стоун», и его старинную приятельницу Полин Мелвилл. Он позвонил Полин спросить, как дела, и оказалось, что она в ужасе, в шоке. «Ладно, — сказала она, — это настолько серьезно, что я, так и быть, передам тебе, что говорила Мэриан, что слышали мы с Дейл, и мы обе так ошарашены, что готовы, если надо, повторить ее высказывания ей в лицо». Мэриан, по словам Полин, заявила им, будто он и она постоянно ссорятся и она, Мэриан, однажды «поколотила его». А потом — поразительное дело! — она сказала, что он будто бы просил Особый отдел «привезти к нему Изабель Аджани». Он никогда не виделся с французской актрисой и никогда с ней не разговаривал, но она недавно сделала жест в его поддержку, который он оценил чрезвычайно высоко. В Париже на церемонии вручения премии «Сезар» — французского «Оскара» — она, когда ее чествовали как лучшую актрису за главную роль в фильме «Камилла Клодель» прочла короткий текст, а затем призналась, что это цитата из «Шайтанских аятов» Салмана Рушди. Ее отец был алжирцем из мусульманской семьи, так что для нее это был нешуточный поступок. Он написал ей благодарственное письмо. Вот и все — остальное было полнейшей выдумкой Мэриан, но это оказалось еще не самым худшим. «Он пытает меня, — заявила она Полин, — жжет горящими сигаретами». Услышав это от Полин, он, хоть и был в ужасе, разразился смехом. «Но у меня, — крикнул он, — даже нет сигарет, я не курю!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});