сохранить ногу, а теперь Вильгельм Ройзнер поедет домой просить милостыню в своем богом забытом медвежьем углу.
– Зато живы и будете с семьей, тоже неплохо, – ответил я серьезно.
– Ты русский? – вдруг спросил тот самый Курт, лежавший возле окна.
– Да, а что, есть какая-то разница, или вы приверженец расовой теории? – бодро, скорее даже нагло спросил я. Такие разговоры были частыми, еще в школе пришлось немало выслушать. Грубить специально не стану, но и лебезить тоже, что он мне сделает, этот фриц?
– Вам, русским, не место на одной земле с нами! – О, идейный. – Что ты здесь делаешь, щенок, вынюхиваешь?
– Даже если бы это было так, то я был бы где-то при штабе. Простите, но что мне делать в госпитале, нюхать ваше дерьмо, уважаемый? – На, сука, жри.
– Что ты сказал, свинья, а ну повтори! – заорал Курт и задергался.
– Вы еще и глухой? – я сделал вид, что удивился. Мне было смешно, почему-то хотелось издеваться над этим козлом.
– Я тебе сейчас язык вырву! – вскинулся Курт, пытаясь встать.
– Успокойся, Курт, это не просто мальчишка, – встрял в разговор еще один солдат, – он из «Бранденбурга», я видел их в деле.
– И что? Может, мне еще и извиниться перед этой русской сволочью? Где бы он ни служил, таким верить нельзя, он – русский, и этим все сказано.
– А вы – немец, и что с того? Я за неделю пользы больше принес, чем вы за месяц, – спокойно парировал я. – Что бы вы тут делали, без разведки.
– Так ты разведчик? – вновь подал голос Вилли.
– Скорее диверсант, – опять подал голос третий, неизвестный пока мне немец. Этот тоже был темноволосым, лицо худое, изможденное, помотало его, сразу видно. Голос поставлен, хоть и слабый сейчас, наверняка какой-нибудь фельдфебель, офицеры лежат в отдельных палатах. – Так ведь, парень?
– Примерно так, – кивнул я.
– Да мне насрать, кто он. Чего заступаетесь за русских, вы еще целоваться с ними начните, в гестапо обрадуются.
– Если ты не перестанешь молоть чушь, то первому достанется именно тебе. Забыл, ты сам на подозрении, а лезешь не в свое дело.
Разозлившийся Курт замолчал, а спустя минуту встал и, взяв сигареты, ушел из палаты, громко хлопнув дверью. Рука у него была на перевязи, других увечий не видно.
– Его трясут за оставление позиции, а ранение пустяковое, руку немного зацепило, он и убежал. Злится на всех, а виноват сам, – вдруг нарушил тишину Вилли. – Наши парни стоят стойко, но некоторые все же трусят.
– Ну, раз ранен, наверное, мог отступить? – поинтересовался я.
– Никто из его сослуживцев не видел, как его ранило, здесь он только благодаря доктору Плеве.
Ух ты, фамилия у врача прям как у императорского премьера царской России.
Немцы еще немного посплетничали, а когда явился Курт, замолчали. Я тем более не хотел с ними говорить, помяли их наши, так и надо, не хрен было к нам приходить. Вообще, я уже встречал «нормальных» немцев, тех, которые не хотели воевать, относящихся к русским нормально и даже добродушно, но никто из них, по крайней мере тех, с кем сталкивался я, не отказались воевать, говорить это одно, а вот сделать что-то…
На следующий день санитар отвел меня в одну из комнат, где меня ждал представитель фельджандармерии. Жаль, не прежний, с тем уж было наладил отношения, теперь все по новой придется. Я только час как очнулся от операции, местный хирург обозвал фельдшера, который шил мне рану, коновалом и заново провел операцию. Он осторожно вскрыл рану, вычистил ее и зашил очень аккуратно, поясняя, что вскоре этот шрам станет почти невидимым. Этот вообще был, похоже, какой-то косметолог. Говорил, что, если бы после моего страшного ранения в пол-лица я попал сразу к нему, он свел бы его к минимуму. Но и так я был благодарен этому кудеснику скальпеля за такое обращение. Позже, когда появилась возможность, оценил его работу у зеркала, классно сработал.
Представитель жандармерии был невысок ростом, худым и довольно возрастным воякой. Нашивка за ранение выставлена напоказ, издалека увидишь, показывает, что не всегда тут сидел, пришлось и повоевать. Головного убора не было, лысина блестела в тусклом свете керосиновой лампы, а короткая щетка усов, примостившаяся под длинным носом, подстрижена на манер а-ля фюрер. Да, у них такое часто встречается, насмотрелся.
– Рядовой, вы можете что-то добавить от себя лично касаемо предоставленной информации? – с ходу озадачил меня жандарм.
– Я слишком мало находился у большевиков, чтобы разузнать что-то серьезное, – начал объяснять я, – так уж вышло, внезапный обстрел, суета. Решение о минировании блиндажа пришло спонтанно, увидел ящик гранат в углу землянки, ну и…
– Как к тебе попали документы? Как можно точнее! – Тон деловой, ко мне расположен положительно, даже приятно общаться.
– Когда раздались первые разрывы снаружи, красные командиры, а их было четверо, побежали к выходу. На столе в землянке оставались карты, какие-то бумаги, я решил не ждать, пока меня завалит вместе со всеми документами, и сгреб их в кучу. Рядом на кровати лежал планшет, не знаю чей именно, в него я запихал бумаги и увидел ящик с гранатами.
– Значит, офицеров противника в момент взрыва в штабе не было?
– Кто-то все же был, раз взрыв состоялся, – усмехнулся я.
– Поясни.
– Ящик я гранатами и заминировал. Его нужно было открыть для взрыва или хотя бы сдвинуть немного. Раз рвануло, значит, кто-то там все же был.
– Ясно. Теперь основной вопрос. Как ты попал к русским? – Видя мое непонимание, жандарм пояснил: – Как ты попал в офицерский блиндаж?
– А я всегда в них попадаю, – пожал я плечами, – а как иначе? В вермахте рядовые не принимают решений без уведомления офицера. Русские всегда передают пленных своим командирам, сами солдаты практически никогда ничего не спрашивают, зачем им это? Вот так и случается, приводят к штабу, неважно, роты, батальона или полка, дневальный вызывает дежурного, а тот, после пары вопросов, ведет внутрь. А уж сделать так, чтобы выйти как можно ближе к штабу, моя работа.
– Что спрашивают русские, какие сведения ты выдаешь им? – Поймать на слове решил, ну, это смешно, плавали уже.
– Как обычно, вчерашние позиции соседей, которые точно сменили дислокацию. Плюс заниженные данные о составе частей на передовой. Как учили.
– У нас зафиксированы случаи ударов по тем частям, в которых ты появлялся накануне. Сможешь как-то это объяснить?
– Господин унтер-офицер, – да, жандарм был в этом звании, – а здесь как, война идет или глубокий тыл? Вы вообще не принимаете в расчет работу вражеской разведки? Вообще-то там