в нарядном городе, на берегу теплой реки. Лидия тронула мужа за рукав.
— Замечательно! Как он хорошо сумел сказать о нардоме!
Но торжество было кратковременным: толпа после минутного раздумья спохватилась. Одобрительный гул превратился в спор о пяти золотниках. Против отчисления никто не возражал, но почему пять золотников? Старателей возмутила неправильность голосования: даже не подсчитывались руки.
— Может быть, я двадцать отдам, только за глотку не бери, вот что. Переголосовать надо. Пять золотников! Ишь, губы открыли на чужое. Не дам я ни золотника, когда так!
— Нам теперь нечего заботиться, принесешь в контору сдачу, вычтут что полагается и — конец.
— Ни черта подобного. Не имеют права.
Старатели волынили, но все же дело было сделано. Поспорив, погорячившись, разругав все, что попало на язык, они отхлынули от трибуны. Толпа растекалась, расползлась, поредела. В харчевнях визжали скрипки, кричали гармонии, бухал барабан бродячего оркестра. На отвалах устраивались с закуской и выпивкой и ожидали воды из сплотка, чтобы развести спирт. Тени от людей уже значительно удлинились и похудели. Какого же она дьявола не идет!
— А ты думаешь, скоро она шесть верст пройдет. Уклон, поди, в одну сотку.
— Сказал — сплоток вылез бы вон на ту высоченную сопку. — В тысячную уклон, а не в сотую. Надо ей пройти по такому уклону.
Для старательской массы сплоток являлся настоящим подарком. Вода из Ортосалы добывалась каторжным трудом, ее носили и возили за три-четыре километра. Она и дарила, она же и крала у приискателя огромную долю его заработка. По утверждению опытных таежников, снос при оборотной грязной воде был не меньше двадцати пяти процентов. Поэтому так празднично шумела толпа в ожидании воды из чистейшей горной реки.
Для драгоценной гостьи приготовили удобные стоки к бутарам и американкам, — новые сосновые желобы напоминали усыпанные песком тропинки. Но вода все еще не приходила. Все теснее напирали старатели к устью сплотка, и уже в глазах у многих вместо добродушия начинали поигрывать насмешливые искорки. Бывали такие случаи, ждут водицы, а она дошла до половины сплотка и стоп, не хочет дальше идти: неверно рассчитан уклон. И в группе начальства заметно волновались. Шепетов стоял возле края, облокотясь на борт, благодушно поглядывал на инженера и техника, но вдруг выпрямился.
— Почему же нет воды, не остановилась ли она? А, может быть, не пошла совсем?
Инженер сухонького вида, тот, которому кланялся Пласкеев, пошутил:
— Надо спросить тех, кто строил.
— То есть как это?
Вмешался главный инженер и постарался рассеять нехорошее впечатление от шутки. Сплоток ведь длинен, а уклон такой ничтожный. Всего шесть метров понижения от вершины до устья.
— Понижение совершенно неощутимо для зрения. Чрезвычайно медленное падение. — Но начинал и сам тревожиться. — Можно послать верхового узнать…
Было неудобно посылать разведчика, на глазах толпы обнаруживать сомнение. Секретарь сжал челюсти до желваков под кожей на щеках и потупил голову. Замолчал инженер. В долине все затихло.
И вдруг, когда ожидание достигло предела, люди громким и радостным криком возвестили:
— Идет! Идет! Вот она, милая!
Толпа тесно сгрудилась к устью. Все ближе раздавались приветствия воде.
Вода двигалась, как путник, прошедший тяжкий путь. Воды, собственно, никто не видел. По сплотку, между бревенчатых стенок, двигалась сплошная темная масса из мусора. Словно огромная мохнатая гусеница приползла с хребтов. Все, что было оставлено на шести километрах плотниками и подбойщиками — пакля, щепа, стружки — все двигалось вперед. Лишь из не замокших пока щелей брызгали и били светлые струи воды. Они сверкали на солнце и приводили толпу в неистовство. Настоящая вода, ее можно брать в руки, вода из Ортосалы, до которой не менее шести километров таежными дебрями и ущельями! Китайцы с Верхнего, как дети, с визгом хватали воду пригоршнями, подставляли лица, фыркали, осыпали друг друга алмазными брызгами.
Многие видели, как секретарь парткома зачерпнул пригоршню воды из сплотка, облил главного инженера, потом обнял и расцеловал, весь красный от радости.
23
Федор Иванович не просветлел даже при бурной, радостной встрече воды и продолжал ворчать: конюх, подождав в зимовье, может уехать, изволь идти пешком на Белоснежный, все самое интересное окончилось, и опять могут пристать хулиганы… Лидия с досадой отмалчивалась. Хотелось остаться на празднике: на отвалах начинался пир горой, вспыхивали уже песни старателей, заиграли гармонии. Она чувствовала себя несчастной. Поглядывала по сторонам, как арестант, которого под конвоем ведут шумными улицами города. Они почти уже выбрались из толпы, Федор Иванович даже разговорился и стал улыбаться, вдруг позади раздалось восклицание:
— Лидия Прокопьевна! Федор Иванович!
Петя, раскрасневшись, делая вид, что встреча для него совсем незначительное событие, нагнал их и пошел рядом.
— Вот и встретились опять. Помните, я говорил — встретимся, и я вам опять сумею на ногу наступить?
Он почувствовал, что Лидия тоже с удовольствием заглянула в недавнее прошлое.
— Не хотите мои владения на Радиосопке посмотреть? Я сейчас туда иду. Пользуйтесь случаем.
Петя нисколько не стеснялся сердитого смотрителя. Веселые темные глаза задерживались дольше, чем полагается, в глазах Лидии. Ей нравилась его напористость. Украдкой она кивнула головой и повела взглядом на мужа. Молодой человек пожал плечами, что означало: неужели это ее может остановить?! Они приотстали.
— Телеграмму можно отправить через вашу радиомачту?
— Можно. Сколько угодно, — кивнул Петя. — Только через мачту мы принимаем, а не отправляем.
— Нет, я серьезно, Петя.
— Можно, — постарался серьезно ответить молодой человек.
Лидия задумалась. Вдруг нестерпимо захотелось подать весточку Николаю, смысл прогулки на Радиосопку приобрел особое значение. Взволнованно тронула Петю за рукав, чтобы обождал, и догнала мужа.
— Я останусь посмотреть радиоустановку.
— А конюх, думаешь, будет ждать? Ему наплевать на установки, возьмет и уедет с нашими лошадьми.
Лидия поморщилась.
— Я вас не заставляю ждать меня, поезжайте себе на здоровье, а мне хочется иметь хоть какое-нибудь представление о радио.
Смотритель сжался и спрятал глаза. В ссутулившейся спине появилось знакомое выражение бессилия и упрямства. Сделалось жалко его, но сейчас же охватила досада за вечный надзор, постоянный глаз, какой-то сыск, — не имеешь права сделать лишний шаг по своей воле! Лидия остановилась, дала мужу пройти вперед и кивнула Пете.
— Идемте.
Федор Иванович не оглянулся. И как только он скрылся за ближайшим отвалом, молодые люди, словно по обоюдному сговору, одновременно протянули друг другу руки и зашагали вправо, пересекая ключ. Их легкие фигуры словно плыли над хаосом раскиданных камней и пород. Обгоняли медленно бредущих старателей в тяжелых сапожищах и широченных ичигах. Разноцветные рубахи приискателей пестрели яркими пятнами. Лица таежников, бронзовые и хмурые, казались схожими, несмотря на то, что тут были и монгольские,